Поэзия Латинской Америки - Антология

Вольные стихи

Белый глаз мне ни о чем не говорит.Долго ль, что ли, умным притворяться?Завершенье мысли? Для чего?!Мысли надо выпускать на волю!В хаосе — свое очарованье.У летучей мыши схватка с солнцем.Никому поэзия не в тягость.А фуксия парит, как балерина.

Грозы без величья надоедают.Я пресыщен дьяволом и богом.Дорого ли стоят эти брюки?Рад жених отшить свою невесту.Ничего противней неба нету.Не вступают в спор о том, что ценят.А фуксия парит, как балерина.

Кто на скрипке плавает — потонет.Девочка венчается со старцем.Бедные не знают, что болтают.Ничего не вымолишь любовью.Грудь полна не молоком, а кровью.Пение для птицы — развлеченье.А фуксия парит, как балерина.

Раз я был готов с собой покончить.Соловей сам над собой смеется.Совершенство — что туннель бездонный.Все прозрачное нас привлекает.Сколько высшей радости в чиханье.А фуксия парит, как балерина.

Нет девиц и некого бесчестить.В искренности есть своя опасность.Жизнь я побеждаю лишь пинками.Между грудью и спиною — бездна.Дайте умереть тому, кто умирает.Ванная — мой сокровенный храм.А фуксия парит, как балерина.

Окорок домашний нарезают.Венчики цветов показывают время.Продают по случаю распятье.Есть у старости свои награды.Похороны лишь в долги вгоняют.Бог Юпитер страсть изверг на Леду.А фуксия парит, как балерина.

Все еще в лесу мы существуем —Разве вам не слышен шелест листьев?Мне никто не говорит: ты бредишь,Значит, все что говорю я, верно.Кажется мне: правота за мною,Я ведь тоже бог в какой-то мере,Я творец, что ничего не создал,Раззевавшийся, что было мочи.А фуксия парит, как балерина.

Виго. «За хлеб и свободу». Линогравюра. 1952 г.

ХОРХЕ ТЕЙЛЬЕР[293]

Перевод С. Гончаренко

Ключ

Так доверься осеннему ветру. Откройся без словэтой тихой реке в берегах, желтизной обоймленных,где по илу придонному в сонных свинцовых затонахбродят ощупью призраки смытых когда-то мостов.

Знаю: руки твои — это ключ, отмыкающий летов старой мельнице той, где душа моя долго спала,где невнятные тени бормочут в пыли полусвета,где разбойничьим посвистомчерные всадники ветра,в деревнях с колоколен сорвавшие колокола,свищут, плещут плащами, над ветхою крышею рея…Пусть же дни облакамиплывут в небесах твоих глаз…

Мы не будем будить наше чутко уснувшее время.Ты услышишь, как счастьекрылами касается нас.

Моему отцу, коммунисту

В час, когда, захлебнувшись закатом,осеннее сонное солнцеищет ощупью запах забытых весенних ветвей,мой отец в дряхлом «додже»по горной дороге трясетсяк деревушке, похожейс обрыва на птицу в траве.

Или, может, бредет через ржавую топьв резервацию арауканцев[294],чьи поля тихо тают,как будто чернеющий снег,чтобы им рассказать про тот день,когда земли начнут размножаться,как хлеба или рыбы, —и правды им хватит на всех.Вот уже тридцать летоб аграрной реформе твердит они поет «Интернационал» —и хоть голос не бог весть какой,с голосами крестьян, рыбаков, с голосами рабочими слитый,он могучим мотивом плывет надо всею землей.Окруженный друзьямина фабрике, дома и в поле,в профсоюзе, в подполье и на площадях городов,он — лишь горстка семян,у которых завидная доля:прорасти прямо к солнцу лесами весенних миров.Его вера прекрасна —как будто сиренью настоянный ветер.И хочу я, чтоб сам он дожил до зари над страной,когда улицы станут носить именаРекабаррена или Лаферте(в тридцать первом он с ним подружился — поверьте,что тогда коммунистом был только герой).

Я хочу, чтобы внукам по яблонеруки его посадили,чтоб входил он в свой собственный,пахнущий деревом дом,чтоб еще много лет«Марсельезу» он пел в годовщину Бастилиив честь отца своего:тот ведь был уроженцем Бордо.

Чтобы смог, наконец,он спокойно с друзьями собраться:не на митинг — а просто за щедрымкрестьянским столом,чтоб, заботы забыв, от души он сумел рассмеяться,запивая жаркое студеным и терпким вином.

В этот час, когда тонет в закатеосеннее сонное солнце,мой отец,чтобы проще про рай на земле объяснить —и живей,знаю, вновь через горы на стареньком «додже» трясетсяк деревушке, похожейс обрыва на птицу в траве.

ЭКВАДОР

ХОРХЕ КАРРЕРА АНДРАДЕ[295]

Перевод О. Савича

Одиночество и чайка

Моря белый блокнот —чайка, весть или птица,разворачивает полетна две путевых страницы.

Чайки сестра морская —одиночество без границ,чего-то еще ожидая,вздыхает и смотрит на птиц.

Насекомые и растеньяизрыли всюду пески:сигнальные искаженьяподземной страстной тоски.

Здесь, в центре всего, как ленник,живу среди птиц морских,сам свой собственный пленник,товарищ развалин немых.

И вижу и слышу невольно,как дождь в доспехах идети по одиночеству больножидкою шпагой бьет.

Сигналы

Как дверца узенькая, зеркаловедет в загадочность кристалла:за светом ледяным немеркнущимвнимательные ждут сигнала.

Посланье из другой вселеннойв глуби зеркальной открывается,блеснет кометою мгновенной,и глаз, ослепнув, сомневается.

Брильянтами сияет черными,купаясь в свете неизвестном,сигнал живущих по ту сторонуот нашей жизни в мире тесном.

И ловит неводом лучистымфигуры, символы и линиито зеркало со светом чистым,хранилище предметов синее.

Глаз караулит, глаз впивается,за перспективой ждет движенья;но в цвет дневной он упираетсялишь в ироничном отраженье.

И слух охотничьею сукойподстерегает дичь украдкою,но ловит только призрак звука,скрепленный, как пером, догадкою.

Душа, расстанься с оболочкою,и глубь зеркальную мгновеннопрочертит лопнувшею почкоюпослание другой вселенной.

Апрель-водяной хмель

Время, когда сердце хотело б скакать разутым,как у девочки, грудь вырастает у дерева,а нас охватывает страсть писать наши вещиласточкиными перьями.

Эти лужи — будто бокалы с чистой водою,ее взмах крыла или травинка морщинит,и как синий прилив этот воздух стеклянный,где лодочка насекомого медленно стынет.

Вода с удовольствием сандальями шлепает,москиты просеивают молчанье природы,и воробьи подбирают клювом жемчужинухорошей погоды.

Портрет испанца Сант-Яго Карреры

Глаза за нами следуют, блистая,из-под бровей, как хищных два зверька,и в них мерцает нежность золотаяпод отблеском смертельного клинка.

Луна и зеркало — броня простая —сраженья отражали, как река;и о любви и храбрости сухаяи длинная нам говорит рука.

Друг вице-короля и капитан Кастильи,индейцев защищал он шпагой боевой,но в жизни, прожитой в колониальном стиле,

стал эшафот последнею главой,и клетку целый день по площади носилис его отрубленною головой.

Вечнозеленый Кито