Секретарь обкома - Всеволод Кочетов

— Как вы думаете, Гурий Матвеевич, чем так вокруг хорошо пахнет? — спрашивала София Павловна, вдыхая воздух весенних полей и леса.

— Весной это пахнет, София Павловна, — отвечал, пошевеливая вожжами, Черногус. — Всем ее комплексом. Пробуждением. Тут и запах земли, и почек, готовых раскрыться, и воды, и раскисших дорог. И убежден, что даже солнца.

— Мы всегда с Василием Антоновичем собираемся съездить за город, погулять. Но ничего из этого не получается. Непременно что-нибудь помешает.

— Не откладывайте, София Павловна. Незаметно подойдет время, когда уже никуда ни ехать, ни идти не захочется. Потянет только сидеть в тепле, перед телевизором, и все. Пользуйтесь молодостью.

София Павловна хотела было ответить: «Да — молодостью! Вы не знаете, что ли, сколько мне?» Но не ответила так. Напротив, по-молодому выпрямилась, горделиво сидела рядом с Черногусом, от покачиваний двуколки в дорожных колеях толкаясь плечом в его плечо.

Со времен старинного краеведа в Заборовьевской округе многое изменилось. В Никольско-Жабинском монастыре давным-давно не было ни монашек, ни вообще какой-либо души, понимавшей кружевное дело. Была там неплохо оборудованная больница, которая обслуживала несколько сельсоветов. Плетение кружев как массовый промысел исчезло из окрестных деревень.

Но в небольшой деревушке Чирково их провели к бабушке Домне, к Домне Фалалеевне, к старухе, по виду лет не менее восьмидесяти — восьмидесяти пяти.

— Бабушка Домна! — крикнула ей в самое ухо девушка-счетовод, посланная с ними из правления колхоза. — Представители из города хотят на твои кружева посмотреть.

Бабка обрадованно закивала головой, подала обоим сухонькую ручку, пригласила сесть на домодельные прочные стулья из старого дерева, у которых доски спинок были прорезаны насквозь сердечками, а плотные ножки выточены на станке, как цепочки пузатых бусин. Потом она пошла к большому, обитому полосками железа зеленому сундуку перед окном, сняла с него горшки с цветами, сундук открылся с мелодичным звоном, — старый был сундук, — и стала доставать из него и раскладывать на столе полотнища кружев из суровых и черных ниток.

— Шматки остались, шматки, милые деточки, — говорила бабка. — Было дело, цельными кусками плела их. А ежели когда с деньгой поджимало, срезками сбывала, по двенадцати аршин срезка. Вот «простынное» кружево, — объясняла она, развертывая одно полотнище за другим. — Вот «кудрявчики», «сцепное немецкое», вот «рябушка», а это «бараньи рожки»… Не нашенское это, из Романово-Борисоглебска оно. «Кулички» тоже оттеда. У меня всякая всячина собрана была. Для примеру — вот «рязанские города», вот «круги» — ихние же. А тут «скблочное». А тут «расколочное»…

И Черногус и София Павловна повидали не мало разных образцов кружевного производства — и новых, и старых, и совсем старинных. Знали они кружева английские и брюссельские, знали алансонские и валансьенские, знали знаменитые черные кружева Венеции, в которых щеголяют красавицы на полотнах Тициана. Изделия этих коричневых, высохших рук бабки Домны из никому неведомой российской деревушки Чирково, пожалуй, нисколько не уступали тем, прославленным на мировых рынках и воспетых поэтами.

В Чиркове задержались. Поставили Мальчика на колхозную конюшню. У бабушки Домны было тесно от внуков и внучек. Поселились у соседей, где дом был попросторней. Но София Павловна и Черногус каждый день с утра приходили к старухе. София Павловна тщательно срисовывала тушью на ватман один узор за другим. Черногус же их фотографировал. Но на фото так хорошо и отчетливо не получалось, как тушью на бумаге. София Павловна умела это делать с большим искусством.

— Вы настоящая художница! — восхищался Черногус.

— Нет, я просто так… Художница у нас Юлия.

Бабушка Домна с интересом следила за работой приезжих. Ей нравилось с ними: народ понимающий.

— Вить что, милые деточки, — говорила она. — Вить кружево исстари красу человеку придавало. Мы-то, знамо дело, в кружева не рядились, мы в посконное, в дерюжное. А цари, вельможи, кралечки ихние… Еще моя бабка — мне, может, в ту пору и десяти годов не было… Еще она меня учила делу. Вот так посадит возле оконца на чурбачок или на полу, по-турецки, ноги под себя, — подушку велит взять, лукошко, булавки, коклюшки с нитками — и плети, милая, плети от свету и дотемна, аж спина надвое переламывается. Ну дасть тебе по затылку, ежели что не то. До се помню рассказы ейные. Круживо — на Руси-то, на древней, оно называлось. Не кружево, а круживо. Кружить, должно быть, от слова. Кружить. Голову-то оно тебе во как кружило. Кружива не только нитяные или шелковые были. Были они разные. Были из бисера низанные, а то из жемчугов, из других каких драгоценных каменьев. А были даже и кованые. Мастера из золота, из серебра их ковали. Ну уж ими модницы-то да модники московские и телогреи разукрашивали, и распашницы, и ферязи, и кафтаны, платны, опашни, однорядки…

Изумленные, слушали бабку Черногус и София Павловна. Вот, оказывается, что знает она, никуда и никогда на своем долгом веку не выезжавшая из лесной деревушки Чирково. Ферези и распашницы — да такие одежды только в музеях еще остались, берегут их музейные работники как зеницу ока, как берцовую кость бронтозавра или череп того прапрадеда человеческого, который еще стоял на грани животного, но уже ощущал в себе пробуждение разума. Спроси оканчивающих десятые классы, что это такое — платны да однорядки — и не ответит, пожалуй, никто.

В один прекрасный день бабушка Домна достала из сундука плетеное лукошко и туго набитую мхом подушку в виде валика. Положила этот валик на лукошко перед собой, наколола на него булавками сколок — бумажную ленту с рисунком будущего кружева, взяла в руки когда-то, видимо, пестрые от ярких красок, но ныне потускневшие резные коклюшки и, втыкая булавку за булавкой по нарисованному узору, пошла плести, повторяя его нитками. Старые негибкие пальцы плохо слушались ее, но все же слушались, и на подушке возникали чудесные, легкие, изящные «кудрявчики». София Павловна уже знала, что это именно «кудрявчики», завезенные, должно быть, сюда из Торжка, — они у нее были вычерчены тушью.

— Не то что кружево, пальцы заплетаются, — сказала с досадой бабушка Домна. — Годов тридцать коклюшек в руки не брала. Отвыкла. Вот беда какая.

— Домна Фалалеевна, — спросила, приближая губы к бабкиному уху, София Павловна, — а вы не смогли бы молодежь, девчат, поучить своему делу?

— А что! Учила, бывалоч. У меня и дочки умели, да одна померши, другая отвыкла от дела. И внучки могут, да не хотят, избаловались. Да и не надобно оно ныне никому. Возьмут вот, бывает, на выставку покажут, да и обратно отдают.

— Дорогой Гурий Матвеевич, — сказала София Павловна. — Мы с вами обязаны сделать так, чтобы плетение кружев в деревне Чирково возродилось. Слышите? Это наш святой долг.

— Милая София Павловна, — в тон ей ответил Черногус. — Не так давно, с год назад, я именно об этом говорил вашему супругу. Я еще не знал о Чиркове. Но я…

— У супруга, Гурий Матвеевич, столько всяких дел. Боюсь, что до кружев он и не доберется. А мы с вами можем, можем, можем, без всяких постановлений обкома и облисполкома.

Они созвали собрание колхозников. София Павловна говорила горячо, убедительно, показывала рисунки узоров, переснятых с тех образцов, которые хранились в сундуке у бабушки Домны, рассказывала о кружевах Бельгии, Англии, Франции, Венеции.

— Это искусство, это большое искусство, — говорила она. — Это творчество. Можно придумывать новые рисунки, предела этому нет, можно сколько угодно и как угодно фантазировать. Я обращаюсь к девушкам, к комсомолкам. Возьмитесь, возьмитесь, пожалуйста, за дело возрождения искусства кружевниц в Чиркове. Уверяю вас, что и года не пройдет, как о вашей деревне вся страна узнает, к вам экскурсанты поедут, у вас заработки ваши неизмеримо подымутся. И вам, глазное, есть у кого учиться. Бабушка Домна такая мастерица, такая мастерица…

— Профессор! — крикнул кто-то из девчат.

— Да, да, именно профессор, — горячо сказала увлекшаяся София Павловна.

— А вот скажите, пожалуйста, — спросила одна из девушек. — Вы про кружева говорите.

А наше руководство считает, что мы все как одна должны доярками, птичницами и свинарками работать. Как тут быть? Кого слушать?

— Найдет оно, ваше руководство, свинарок и птичниц. А кроме того, кружевами можно заниматься в свободное время, в порядке отдыха, развлечения. Это же так интересно.

Потом она отдельно долго беседовала с комсомольцами, с секретарем комсомольской организации, с высокой девушкой, у которой было гордое открытое лицо. Создалась в конце концов инициативная группа, которая должна была начать учение у бабушки Домны. Беседовала София Павловна и с руководством колхоза — с председателем, с членами правления, с парторгом, доказывала им, что под самым их носом зарыт бесценный клад.