В саду памяти - Иоанна Ольчак-Роникер

— Разумеется, нас предупредили о вашем происхождении. Конечно. Отец сказал еще и тетке Янс. Такое решение следует принимать сознательно. Мама прекрасно понимала, что за сокрытие евреев нам всем грозит смертная казнь. Но ведь родители отлично знали, что не откажут людям в помощи. Страх? Да мы тогда о нем не думали. Смертной казнью грозило буквально все, что творилось у нас в доме. И за его пределами точно так же. Каждый из нас в любую минуту мог быть убит. Так что же из-за этого пренебречь тем, что ты — человек? Геройство? Скорее, обычная порядочность.

Мария Янс, Антони Журковский, его дети: Кристина и Ежи, были арестованы сразу после войны за участие в АК. Пани Мушку выпустили через несколько месяцев. Журковские сидели дольше. Ирэна Грабовская была арестована 7 марта 1944 года как курьер «Загроды» — отдела заграничных связей Главной ставки АК. После тяжелого следствия ее расстреляли на Павяке 26 апреля 1944 года. Посмертно награждена медалью «Праведница мира».

Путешествующие дети

Описывая собственные перипетии оккупационных лет, я вроде бы прервала повествование о трех моих двоюродных братьях и сестре: Рысе и Монике Быховских, Роберте Осносе и Павелеке Бейлине.

Густав и Марыля Быховские с двухлетней Моникой и пятнадцатилетней Крысей в начале сентября 1939 года добрались до Вильно и перевели дух. Красивый, богатый город, далеко от линии фронта, во время войны был почти не тронут. При всем наплыве беженцев, удавалось и крышу найти над головой, и перекусить в одном из множества элегантных ресторанов. Отдохнуть и поразмыслить, как быть дальше. К сожалению, вопреки предвидениям Густава, надежды на скорое возвращение домой с каждым днем улетучивались. Из расположенных повсюду репродукторов неслись тревожные сообщения. Немцы продвигались в глубь Польши. С 8 сентября продолжалась осада Варшавы. Из громкоговорителей по городу раздавался хриплый голос президента столицы Стефана Стажиньского, призывавшего варшавян к сопротивлению.

17 сентября 1939 года, когда большую часть Польши немцы уже заняли, с востока вошла Красная армия. Ночью польские власти Речь Посполиты оставили страну и перешли румынскую границу, а на следующий день с утра появились в предместьях Вильно русские танки. Первая советская оккупация длилась почти сорок дней, но город нормально функционировать перестал сразу же. Голодные русские солдаты опустошали магазины и склады с провизией. Вдруг стало не доставать муки, мяса, соли, сахара, масла, спичек Люди выстраивали за хлебом километровые очереди. Перед пекарнями место занимали с пяти утра. Через несколько часов удавалось добыть буханку черного, точно глинозем, хлеба. Не хватало средств гигиены, лекарств, одежды, обуви. Не было топлива, и на растопку шли деревья и заборы. Густаву приходилось часами простаивать в очереди за ведерком угля, мизерным количеством молока, каши для семьи.

5 ноября в Варшаве Гитлер в Уяздовских аллеях принимал парад победителей. Польша вновь была порабощенной: немцами — одна ее часть, советскими — другая. Люди еврейской национальности хорошо понимали, что возврат на территории, занятые немцами, им грозит гибелью. Но и оставаться в большевистском Вильно было небезопасно. Немедленно начались расстрелы, аресты, угоны в Сибирь, в лагеря. Репрессии касались поляков и евреев, аристократов и коммунистов, интеллигенции и простых людей, мирных жителей и военных.

10 ноября, согласно советско-немецкой договоренности, Вильно и часть виленского округа отошли к Литве. Когда 27 ноября советские части покинули город, жители с облегчением вздохнули. Прекратились террор и голод. Снова в магазинах появились продукты. Налаживалась жизнь, хоть и случались время от времени эксцессы — антилитовские, антипольские и, как всегда, когда народ раздразнили, антисемитские. Поначалу литовские власти в отношении поляков были настроены доброжелательно. Действовали польские школы, университет им. Стефана Батория, выходили польские журналы, без всяких помех функционировали различные польские институты. Правда, в Ковно ликвидировали польское консульство, однако заботу о беженцах взяло на себя посольство Великобритании, которое оформляло полякам выезд за границу.

Густав связался с Американским обществом психоаналитиков, которое намеревалось любой ценой вытащить его с семьей в Америку. Только прибыть в Стокгольм, где их уже ждали дорожные документы и деньги. Но без Рыся ехать они не могли.

Марыля приехала за ним в Варшаву, однако отправиться с ней поездом он не решился — у него не было должных документов.

И тогда Рысь, чтобы добраться до Вильна, вынужден был воспользоваться зеленой границей. Из районов, занятых немцами, таким вот образом бежали тысячи людей, прежде всего евреев, в надежде, что через Литву попадут прямиком на Запад. Вот как позднее он описал этот путь: Ночью, в сорокаградусный мороз, утопая по пояс в снегу, люди, точно звери, убегали из Варшавы, гонимые и той, и другой оккупациями. Мужчины и женщины с детьми на руках проскальзывали между выстрелами через пограничные кордоны. Многие не дошли. Избитых, измученных, немцы по целым дням держали на открытом воздухе, арестовывали и не раз вновь возвращали на литовские и советские посты, перебрасывая с одной стороны границы на другую, — назад. Они возвращались в изголодавшийся Белосток или Львов, а то, если хватало сил, в измученную Варшаву или Лодзь. <…> У тысячи, протоптавших эту дорогу, она, доведя их до Вильно, властно требовала дань-жертву. Ею могло стать все наличное имущество, включая сюда последние сто злотых или сторублевку, которые немедленно отбирались… Иногда это были обмороженные пальцы, руки, ноги, уши, а то и лицо… Десятки маленьких детей умерли с голоду на этой несчастной «нейтральной полосе», на ничейной земле, застряв между немецкой и советской линиями фронта. Многие, уже добравшись до Вильно, замерзали в лесу или умирали от воспаления легких. Это была очень трудная тропа. Когда я шел по ней в декабре 1939-го, ее освещала луна, и небо улыбалось ей звездами. Светлая, вьющаяся между могучими, черными соснами, она напоминала человека, заблудившегося в ночи.

Когда наконец он прибыл в Вильно, выбраться в Стокгольм уже было нельзя. Морской путь контролировался немцами, которые обстреливали и обыскивали латышские и эстонские суда, выискивая всех мужчин от восемнадцати и до пятидесяти лет. На самолеты из латышской Риги не было билетов. Решили переждать зиму. Рысь, чтобы не терять попусту времени, начал пока заниматься в университете на экономическом и социологическом отделениях. А литовцы меж тем усилили антипольскую политику. Началось спешное олитовливание школ и институтов, исчезли польские вывески и надписи, названия улиц, с домов убрали польские гербы и эмблемы. Закрывавшиеся учебные заведения функционировали теперь тайно, благодаря чему мальчишка мог по-прежнему слушать лекции и вроде бы нормально жить. Не будь этих польских ограничений, можно было даже подумать, что жизнь в Вильно течет своим чередом. Пропитания хватало, везде открыты рестораны и кафе, вовсю шла торговля валютой и фальшивыми документами, и все не переставая уверяли друг друга: вот-вот положение улучшится.