Тайны политических убийств - Сергей Утченко

— Давид, дорогой, в этом, поверь, и я не смогу тебе помочь. Извини! Однако вот ведь как действуют на людей платные публикации. Над этим надо задуматься. — И далее я постарался перевести разговор на другую тему.

Однако Сикейрос не сдавался, и тогда я попросил его рассказать мне, как было им организовано и совершено покушение на Троцкого. Это до конца остудило заговорщика, потому как он поведал мне без деталей известную из прессы версию, изложенную им во время следствия.

Новым в рассказе сквозила открытая неприязнь к Диего Ривере, который благодаря моим стараниям несколько месяцев провел в Москве, после того как его кожное раковое заболевание отказались лечить американские врачи.

Соперничество двух крупных художников и двух очень своеобразных людей продолжалось…

На прощание я сказал:

— Прошу тебя, Давид, выбрось из головы. В этом деле я тебе не помощник.

Подобным заявлением я лишил себя возможности провести ближайшую субботу в компании Сикейроса. На следующий день в посольство позвонила Анхелика и с извинениями сообщила, что Давиду нужно срочно выехать на несколько дней в другой город.

Я долго не размышлял. Тут же набрал номер телефона Диего Риверы и договорился провести освободившуюся субботу вместе с ним.

Мне было интересно, что скажет по поводу казуса, случившегося между мной и Сикейросом, этот человек.

Весь вечер пятницы я провел в университетской библиотеке. Я намеревался совершить «преступление» почище случайного проезда на машине мимо бывшего дома Троцкого. Правда, в тот вечер мне уже было известно, что там продолжала жить вдова, и появление поблизости машины с номерным знаком советского посольства могло быть истолковано как факт готовящегося на нее покушения.

В библиотеке я впервые держал в руках дюжину «подрывных», «контрреволюционных», «антисоветских» книг, необходимых мне, чтобы на следующий день, в субботу, быть подкованным в разговоре с Диего Риверой о причине приезда Троцкого в Мексику.

В общении с Риверой всегда следовало помнить слова, сказанные им Маяковскому во время пребывания поэта в Мексике: «Имейте в виду, и моя жена это подтвердит, что половину из всего сказанного я привираю».

Я увлекся чтением и… мгновенно покрылся холодным потом, когда на мое плечо легла чья-то рука. Это был мой друг известный поэт Эфраии Уэрта. Он, увидев книги, лежавшие на моем столе, тут же вывел меня в коридор и рассказал «историю, которую тебе никто не расскажет», — о романе Фриды Кало и Льва Троцкого. Фрида Кало, весьма своеобразная художница, была в конце тридцатых годов женой Диего Риверы.

К закрытию библиотеки я уже знал, что в августе 1936 года Троцкий, находясь в Норвегии, сразу, как только отправил в издательство рукопись книги «Что такое СССР и куда он идет?» (более известной на Западе под названием «Преданная революция»), вместе со своим другом Конрадом Кнудсеном поехал отдохнуть к нему на небольшой островок. И буквально следующей же ночью группа переодетых в полицейскую форму сторонников Видкуна Квислинга (организатора и лидера фашистской партии Норвегии, оказавшей в будущем активное содействие захвату страны Гитлером) ворвалась в дом Кнудсена. Однако дочь норвежского коммуниста сумела не допустить нападавших в комнату, где работал Троцкий. Эта смелая женщина подняла на ноги соседей, и штурмовики вынуждены были бежать. Троцкому стало ясно, что в этом случае нападавшие не стремились разделаться с ним, а лишь искали доказательства участия Троцкого в политической жизни Норвегии, что нарушало условие его пребывания в этой стране и могло быть использовано как предлог для его изгнания. Для них, норвежских фашистов, Троцкий тоже был врагом.

Там, на заброшенном островке, Кнудсен 15 августа услышал по радио сообщение, что в Москве должны предстать перед судом Зиновьев, Каменев и еще 14 человек, планировавших убийство Сталина, и что Норвегия объявляется страной, откуда Троцкий руководил заговорщицкой организацией и посылал убийц к вождю народов.

Троцкий немедля направил в прессу заявление, что Сталин «намерен устроить фарс, которого не знала мировая история», и готовит судебный процесс с целью подавить недовольство его политикой. Троцкий впервые громко, на весь мир заявил: «Созданная Сталиным партийная бюрократия считает любую критику и любую форму оппозиции заговором против режима».

На следующий день после окончания процесса в Москве, 26 августа, дом Кнудсена посетили два полицейских чина высокого ранга, заявили Троцкому, что он нарушил данное им прежде обещание, и просили его подписать обязательство впредь не вмешиваться, прямо или косвенно, устно или письменно, в текущую политику Норвегии и других стран. Полицейские прибыли по указанию Трюгве Ли, министра юстиции и полиции, исполнявшего в то время и обязанности министра иностранных дел. Троцкий отнесся к этому требованию как к издевательству. Как мог молчать он, которого только что объявили сообщником Гитлера? И кто? Сталин! Молчание Троцкого, совершенно естественно, общественное мировое мнение сочтет за признание обвинений.

Троцкий не понимал разительной перемены в позиции руководителей Норвегии. Вчерашние друзья, гордившиеся тем, что они предоставили убежище Троцкому, теперь от него отворачивались. Троцкий отказался подписывать предложенную ему бумагу и выставил за дверь полицейских чинов. Наутро он был подвергнут домашнему аресту, а вскоре узнал, что посол СССР в Норвегии Якубович 29 августа вручил правительству Осло ноту с требованием высылки Троцкого, который использует Норвегию как плацдарм для враждебной деятельности. СССР угрожал прекратить покупку у Норвегии селедки. Правительство боялось разрыва отношений прежде всего потому, что на носу были выборы и осложнение в торговле с СССР обязательно привело бы к проигрышу тех, кто являлся в те дни руководителем Норвегии.

Одновременно было оказано сильное давление на членов правительства со стороны рыбопромышленников и пароходных магнатов, утверждавших, что в период экономического застоя и безработицы разрыв торговли с СССР может привести к краху экономики страны. Под давлением большинства Трюгве Ли и другие министры предложили даже арестовать Троцкого.

В те дни в Осло проходил суд над сторонниками Квислинга, напавшими на жилище Троцкого. Подсудимые, имевшие на руках копию статьи Троцкого «Французская революция началась» (единственный документ, который им удалось похитить в день нападения), утверждали, что ее автор обрушивался с критикой на Народный фронт и правительство Леона Блюма, лидера Французской социалистической партии, если не прямо, то косвенно солидаризируясь с немецким фашизмом.

— Разве это не враждебные действия, направленные против дружественного нам правительства? — спрашивал один из сидевших на скамье подсудимых.

В результате Троцкий, вызванный в суд в качестве свидетеля, оказался обвиняемым. Судья постановил, что Троцкий нарушил данное им прежде обещание, и вынес решение немедленно удалить его из зала суда. На улице Троцкого ждали полицейские. Они доставили его в кабинет Трюгве Ли. Министр в присутствии своих помощников потребовал от Троцкого, как единственное условие его дальнейшего пребывания в Норвегии, немедленно подписать следующую декларацию: «Я, Лев Троцкий, заявляю, что я, моя жена и мои секретари не станем заниматься никакой политической деятельностью, направленной против дружественных Норвегии государств. Заявляю, что готов жить в любом избранном для меня правительством месте… и что ни я, ни моя жена, ни мои секретари никоим образом не будем вмешиваться в политическую жизнь Норвегии или иного государства… что моя творческая деятельность как писателя будет ограничена работами исторического, биографического и международного характера и что мои творческие работы не будут направлены против какого-либо иностранного государства. Кроме того, я согласен с тем, что вся моя корреспонденция, телеграммы и телефонные переговоры, исходящие от меня и поступающие ко мне, будут подвергаться цензуре».

Троцкий прочел текст декларации, бросил бумагу на стол Трюгве Ли и заявил:

— Как вы могли набраться наглости предложить мне подписать столь позорную бумагу? Неужели вы надеетесь, что человек с моим прошлым ее подпишет? Если бы я мог пойти на такое, то не находился бы сейчас в изгнании и не подвергался бы сомнительному гостеприимству Норвегии. Вы, господин Трюгве Ли, считаете себя столь могущественным, что полагаете заполучить от меня то, что был не в силах выжать из меня сам Сталин? Когда мне предоставлялось политическое убежище, правительство знало, с кем имело дело. Так почему господин министр набирается теперь наглости просить меня пойти на то, чтобы мои творческие работы не были направлены против какого-либо иностранного государства? Лучше ответьте, позволил ли я себе хоть раз вмешаться в дела Норвегии? Может ли норвежское правительство в этом меня упрекнуть?