Красное Село. Страницы истории - Вячеслав Гелиевич Пежемский

улице села, окружен. Оттуда сообщили по телефону, что гарнизон решил взорвать свое сооружение вместе с фашистами. „Прощайте, товарищи, – донеслось из телефонной трубки, – отомстите за нас…“»[136].

Между дотами устроили скрытые бронированные точки, откуда ополченцы разили врага пулеметным огнем. Их маленькие гарнизоны сражались до последней возможности. Вот что рассказывает боец Митрофан Тройнин:

«Вести огонь из своей огневой точки, оказавшейся в тылу противника, мы уже не могли и вечером перебрались в расположенный рядом окоп. Всю ночь били по немецким пулеметчикам, находившимся метрах в ста от нас. На рассвете десятого сентября командир взвода лейтенант Цветков приказал выдвинуться ближе к селу. Нас было человек десять. Мы прижимали гитлеровцев к земле, не давая им возможности подняться в атаку. Фашисты отвечали сильным минометным огнем. Пулеметчик Кузнецов был убит, пулемет выведен из строя. Мы стали отходить к доту, сооруженному на северной окраине села. Там еще некоторое время держались, потом поползли к КП роты. Двести метров, отделявшие нас от командного пункта, мы преодолевали короткими перебежками весь день. Многие были ранены или убиты, но подобрать их из-за сильного огня мы не могли. К вечеру на КП роты собралось триста – триста пятьдесят бойцов нашего батальона и одного из полков третьей гвардейской дивизии народного ополчения. У нас оставалось семь пулеметов, артиллерии уже не было. Ночью получили приказ отходить на север…

К исходу 10 сентября противник прорвал нашу оборону на левом фланге и стал продвигаться к Красному Селу. А в Русско-Высоцком все еще сражались ополченцы нашей роты, не позволяя расширить прорыв. Они наносили ощутимый урон врагу, хотя гарнизоны заметно поредели.

В тяжелом положении оказался дот лейтенанта Юрия Лещинского. Гитлеровцы выкатили на опушку леса орудия и стали расстреливать его прямой наводкой. Сооружение было повреждено. Лещинский сообщил об этом на командный пункт роты. Командир роты старший лейтенант Соловьев разрешил отойти. Лещинский ответил, что бойцы не хотят покидать позиций, решили биться до последнего. Героический гарнизон погиб. Но гитлеровцам это дорого обошлось: перед дотом остались горящие танки, бронемашины, трупы вражеских солдат.

Вечером 10 сентября мы в последний раз связались с командным пунктом роты.

– Ждите дальнейших указаний, – передали Алейникову по телефону. На этом связь оборвалась.

Командир отправил на КП посыльного – пожилого бойца Василия Ивановича. За храбрость и густые черные усы мы прозвали его Чапаевым. С этой фамилией он и остался в моей памяти. Хозяйственная струнка и смелость Василия Ивановича не раз выручали нас. Еще накануне, когда стемнело, он пробрался в Русско-Высоцкое, где уже хозяйничал враг (от нас до села было пятьсот метров), и притащил несколько буханок хлеба и котелок с медом. Как он это добыл, не сказал. С командного пункта роты Василий Иванович не вернулся, и мы остались в полном неведении о сложившейся на участке батальона обстановке. Связь оставалась у нас только с дотом, расположенным впереди, слева от Нарвского шоссе. Он был в секторе нашего обстрела и наблюдения. Уцелел и соединявший нас телефонный кабель.

Утром 11 сентября Алейников увидел через перископ, как этот дот тесным кольцом окружили фашисты. Вдруг в телефонной трубке раздалось:

– Братцы, дайте огня! Нас окружили, пушка выведена из строя. Бейте фашистских гадов!..

Через несколько секунд снаряды рвались у окруженного дота. Оставшиеся в живых гитлеровцы поспешили укрыться. Но вот сидевший у перископа Алейников чертыхнулся и приказал коменданту нашего дота, старшине А. И. Капустину, выйти наружу, взобраться на купол и корректировать огонь. Оказалось, вражеский снаряд разбил перископ, наш дот стал „слепым“. Всего несколько выстрелов произвело орудие, и через перископную трубу донесся слабый голос Капустина, сообщавшего, что он ранен.

Из соседнего дота снова требовали огня. Наверх отправился другой корректировщик. И его ранило.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите мне, – попросил Павка Филимонов.

Вызвался и я пойти на купол, но Павка сказал, что мне и здесь дела хватит.

– Правильно, Филимонов, иди! – сказал Алейников.

Павел пробыл на куполе дольше других. С его помощью были рассеяны несколько вражеских групп, пытавшихся подойти к безоружному доту. Но не слышно стало и Павкиного голоса. Он погиб, помогая боевым друзьям.

В наш дот ударило словно гигантской кувалдой. Потом еще, еще. Гитлеровцы выкатили орудие правее церкви и открыли стрельбу прямой наводкой. Мы не могли отвечать: орудие стояло вне сектора обстрела нашей пушки. И вот вражеский снаряд угодил прямо в амбразуру. На какое-то время наступила тишина. Слышались лишь стоны раненых. Как никогда раньше, ощущалось биение сердца, удары его глухо отдавались в ушах.

Орудия противника не раз принимались бить по нашему доту. На железобетонном куполе появлялось все больше и больше отметин, но пробить его все не удавалось. Близко подходить к доту гитлеровцы не рискнули: они уже знали, что наши бойцы подрывают сооружение в тот момент, когда его начинают штурмовать, и вместе с собой уничтожают всех, кто оказывается рядом. Мы с Уткиным забрались на ящики со снарядами. Я бросил туда тулуп. Сделал попытку пошутить: „На воздух взлетим без синяков, мягче будет…“. Уткин ничего не ответил. Мы задремали. Нас разбудил старший лейтенант Алейников. Все, кроме раненых, были на ногах. Угнетающе действовала непривычная тишина. Изредка ее нарушали стоны. Я посмотрел на лежавшего у стены старшину, тяжело раненного в живот. Вспомнил, как он меня недавно лечил. Я вернулся из разведки простуженный, с высокой температурой, меня трясло, словно в лихорадке. Старшина собрал у ребят флаконы с одеколоном, слил все в кружку и велел залпом выпить эту бурду. Меня тошнило, преследовали всевозможные цветочные запахи, но зато к утру я уже был здоров. А теперь я ничем не мог помочь старшине…

Пока мы спали, Алейников выходил на разведку и обнаружил, что у дота гитлеровцы – правда, только со стороны амбразуры.

Молча смотрели мы на командира. Алейников низко склонил голову. Потом окинул нас взглядом и произнес:

– Что дальше будем делать?

Было не совсем ясно, задает ли он этот вопрос нам или просто вслух размышляет. Кто-то предложил:

– Если не пробьемся к своим, будем партизанить…

Алейников повернулся к раненым. Без слов было ясно: взять их с собой невозможно и оставлять нельзя… Старший лейтенант подозвал меня и Уткина.

– Надо пробраться в Телизи, – сказал он, – разыщите штаб батальона и доложите обо всем, что здесь произошло.

Николай Вахрушев вызвался идти с нами, Алейников ответил:

– Пойдут двое. – На минуту задумался и спросил: – А кто из вас моложе?

Выяснилось, что Уткин немного старше восемнадцатилетнего Вахрушева.

– Самые молодые и пойдут.

Старший лейтенант протянул Вахрушеву карабин, мне противотанковую гранату.

– В случае чего знаешь, что с