Император Крисп - Гарри Тертлдав

Внезапно на него обрушилась боль, а вместе с ней и слабость. Кровь горячей струйкой потекла по груди и стала расплываться пятном по тунике. Фостий пошатнулся в седле. Свистнуло еще несколько стрел. К нему галопом подскакал Сиагрий. – Ты что, рехнулся? – заорал он. – Ты же не сможешь сражаться с ними один. – Когда он заметил рану Фостия, его глаза расширились. – Видишь, я же тебе говорил? Надо сматываться отсюда.

Тело и голова повиновались Фостию не очень хорошо, и Сиагрий это тоже заметил. Он выхватил у Фостия поводья и заставил его коня бежать рядом со своей лошадью. Конь оказался мерзавцем и попытался брыкаться. Сиагрий доказал коню, что он мерзавец покруче, и быстро привел его в чувство. Еще два фанасиота отстали от общей группы, прикрывая их отход.

Отяжеленные кольчугами, имперские кавалеристы не могли скакать быстро и долго. Бандитам удалось продержаться в отрыве до темноты, а затем и ускользнуть от преследователей. К тому времени некоторые оказались ранены, а еще двое остались позади, когда их лошади пали.

Весь мир сосредоточился для Фостия на боли в плече. Все остальное казалось далеким и неважным. Он едва заметил перемену, когда фанасиоты остановились на берегу небольшого ручья, хотя то, что больше не надо было держаться в седле, напрягая последние силы, стало для него несомненным облегчением.

Сиагрий подошел к нему с ножом в руке.

– Надо заняться твоей раной, – сказал он. – Ну-ка, ложись.

Никто не осмелился разжечь костер. Приблизив лицо к телу Фостия, Сиагрий разрезал тунику вокруг стрелы, осмотрел рану, неопределенно хмыкнул и вытащил какой-то предмет из мешочка на поясе.

– Что это? – спросил Фостий.

– Ложка для извлечения стрел, – ответил Сиагрий. – Проклятую хреновину нельзя просто взять и вытащить, потому что у нее зазубренный наконечник, А теперь держись и помалкивай. Когда я начну ковырять ложкой, будет больно, но все же поменьше, чем если бы я просто вырвал стрелу из раны. Начали…

Несмотря на предупреждение Сиагрия, Фостий застонал. К безучастному темному небу вознеслись не только его крики – налетчики делали что могли для своих раненых товарищей. Сейчас темнота особо не мешала – погружая в рану вдоль древка узкий закругленный конец ложки, Сиагрий действовал практически на ощупь.

Фостий ощутил, как ложка по чему-то чиркнула.

Сиагрий удовлетворенно хмыкнул:

– Вот и готово. Теперь можно вытаскивать. Тебе повезло – неглубоко вошла…

Фостий ощутил вкус крови; он прикусил губу, когда Сиагрий начал извлекать стрелу. Запах крови он тоже чувствовал.

– Если бы мне повезло, – прохрипел Фостий, – стрела пролетела бы мимо.

– Ха, – отозвался Сиагрий. – Тут ты, пожалуй, прав. А теперь держись.

Идет… идет… идет… есть! – Он извлек из раны стрелу вместе с ложкой и вновь хмыкнул, – Кровь не брызжет, только сочится. Думаю, жить будешь.

Вместо фляги у него на поясе болтался мех, и он щедро плеснул вина в рану.

После ковыряния ложкой и извлечения наконечника рассеченная плоть стала такой чувствительной, что Фостию показалось, будто ему налили в рану жидкого огня.

Корчась от боли, он выругался и неуклюже попытался ударить Сиагрия левой рукой.

– Полегче, лед тебя побери, – буркнул Сиагрий. – Лежи и не дергайся. Ежели промыть рану вином, меньше шансов, что она загниет. Тебе что, нужны гной и лихорадка? Имей в виду, ты их все равно можешь подцепить, но разве не лучше подстраховаться?

Он скомкал тряпку, прижал ее к плечу, чтобы она впитывала все еще сочащуюся из раны кровь, и закрепил ее полоской ткани.

– Спасибо, – пробормотал Фостий, только чуть медленнее, чем следовало бы: он еще не освоился с иронией ситуации, когда ему оказывает помощь человек, которого он презирает.

– Не за что. – Сиагрий опустил ладонь на его здоровое плечо. – Мне бы такое и в голову не пришло, но ведь ты и в самом деле хочешь пойти по светлому пути, верно? Того монаха ты зарубил просто здорово, а потом и вовсе кинулся в одиночку сражаться со всеми имперцами разом. Может, ума у тебя оказалось меньше, чем храбрости, но иногда – в лед умников. Я даже не мечтал, что у тебя так здорово получится.

– Иногда – в лед умников, – слабым голосом повторил Фостий. Наконец-то он понял, какой ценой удовлетворил Сиагрия: сперва он оказался слишком труслив, чтобы отказаться от приказанного, а потом выдал дезертирство за храбрость.

Подобная мораль оказалась для него слишком скользкой. Он испустил долгий усталый вздох.

– Да, спи, пока можно, – сказал Сиагрий. – Завтра нам придется много скакать, пока мы не убедимся, что окончательно оторвались от вонючих имперцев.

Но мне придется отвезти тебя в Эчмиадзин.

Теперь-то я уверен, что ты с нами, и ты нам очень даже пригодишься.

Спать? Разве можно спать, когда так больно? И хотя самая мучительная боль кончилась, когда извлекли стрелу, рана ныла, словно гнилой зуб, и пульсировала в такт с ударами сердца. Однако вскоре, когда возбуждение от скачки и схватки угасло, на Фостия широкой черной волной накатила усталость. Жесткая земля, болящая рана – не все ли равно? Он заснул как убитый.

Он проснулся, не досмотрев сон, в котором его попеременно то бил, то кусал волк, и увидел трясущего его Сиагрия. Плечо все еще отчаянно болело, но Фостий сумел кивнуть, когда Сиагрий спросил, сможет ли он ехать верхом.

Впоследствии он изо всех сил старался позабыть возвращение в Эчмиадзин.

Но, несмотря на все старания, не мог забыть мучительную боль, которая пронзала его каждый раз, когда на очередном привале в рану вновь наливали вино. Плечо стало горячим, но лишь вокруг раны, и он предположил, что эта процедура, хотя и мучительная, все же пошла ему на пользу.

Ему хотелось, чтобы на его рану взглянул жрец-целитель, но таковых среди фанасиотов не оказалось. Теологически все было логично: если тело, как и любой материальный предмет, есть порождение Скотоса, то какой смысл особо заботиться о нем? В качестве абстрактного принципа подобное отношение поддержать легко, но когда дело коснулось твоего конкретного тела с твоей конкретной болью, абстрактные принципы быстро показались ерундой.

Фостий с радостью увидел впереди холмы, и не только потому, что Эчмиадзин был домом, который фанасиоты надеялись сделать и домом для Фостия, но еще и потому, что их вид означал, что имперские солдаты не поймают их на дороге и не завершат начатое дело. К тому же, напомнил он себе, в крепости его ждет Оливрия, и лишь ноющая рана не позволила ему насладиться этой мыслью по-настоящему.

Когда отряд приблизился к долине, на дне которой стоял Эчмиадзин, Фемистий подъехал к Сиагрию и сказал:

– Теперь я и мои люди двинемся по светлому пути против материалистов. А вы езжайте по воле Фоса; дальше мы с вами ехать не можем.