Антология осетинской прозы - Инал Кануков

Дзамболату претило такое неприкрытое угодничество, однако дружелюбно покивал Бексолтану. Несмотря ни на что, секретарь Тагардонского райкома ему решительно нравился: всегда готов выполнить любое указание. «Я не ошибся тогда, поддержав его кандидатуру, — подумал он с удовлетворением. — Со временем может потянуть и на секретаря обкома». Но тут же пришла и другая мысль: от отца, что ли, перенял это подобострастие? Не занес ли Бексолтан свою ногу, чтобы подняться выше по лестнице? Иначе что кроется за его словами: «Я всегда к твоим услугам…» И что-то барственно-пренебрежительное есть в нем. Не терпит чужого мнения… Чужое, когда его высказывают «снизу» — с какой неприязнью он смотрел на Асламбега! А если бы те же самые слова сказал я — Бексолтану двух ушей не хватило бы ловить каждый звук…»

Тем временем тот, наклоняясь через стол, подкладывал ему в тарелку лакомые куски, налил в блюдце цивжидзахдон со сметаной и осторожно положил перед ним.

Дожевав обмакнутый в нурдзахдон добрый кусок мяса, Майрам поднялся с особенно торжественным видом.

— Я хоть и пользуюсь за нашим маленьким застольем непререкаемым авторитетом, остаюсь солдатом, выполняющим особый приказ главнокомандующего этим гостеприимным домом многоуважаемого Дзарахмета. Гость — от бога. Накорми, напои его, выставь перед ним все яства, но если не преподнес ему почетного бокала от имени хозяина дома — значит, не рад был ему. Дзамболат! Я с особым удовольствием выполняю эту почетную миссию. В чем, по моему разумению, счастье настоящего коммуниста? Когда он служит святому делу партии и видит, что его скромный вклад приносит свои плоды; когда он пользуется заслуженной любовью и уважением народа. Тебя, Дзамболат, народ Осетии боготворит. Я убежден в этом так же, как и в том, что сегодня четвертое сентября. Так. Тогда что же тебе, настоящему коммунисту, мудрому рулевому областной партийной организации, еще пожелать? Здоровья, и только нартского здоровья, кавказского долголетия на радость всем нам. Соблаговоли принять из моих рук почетный бокал от имени уважаемого Дзарахмета.

Дзамболат встал, принял бокал.

— Спасибо, Майрам, на добром слове. Я понимаю, что в застолье не обойтись без чинопочитании и хвалебных речей… Спасибо и Дзарахмету, всяческих благ его дому. Но убедительно прошу, не невольте выпить, — пригубил рюмку и протянул ее обратно Майраму. — Я выпью пиво…

— Дзамболат, раз поцеловал, то уж и обними, — засмеявшись, сказал Бексолтан.

— Ладно, не будем настаивать, — Майрам неожиданно пришел на помощь Дзамболату. — Я выпью вместо него, — приняв рюмку. — Почетный бокал свят у осетин. Пусть будет твое имя свято, Дзамболат, — сказал и опрокинул. Оба сели.

Но Майрам, закусив только помидором, тут же встал снова. Прокашлялся в кулачок, поднял рюмку на уровень груди и, загадочно улыбаясь, начал:

— Сегодня, четвертого сентября, Бексолтан, твой день рождения. И здравствуй в этом мире!

Дзамболат поднял удивленные глаза на Бексолтана, качнул головой.

— Пусть твоя жизнь идет так, как того желают любящие тебя люди, — продолжал Майрам. — А будет по нашему хотению — пусть зло останется нам, добро достанется тебе. Твой организаторский талант, твой ум, твои знания всем известны. Пусть они удваиваются. Крепкого тебе здоровья. Пусть удача никогда не отвернется от тебя. И, главное, желаю тебе благоволения Дзамболата — это лучшая гарантия того, что ты состоялся как человек, как коммунист. Салам тебе! — Майрам чокнулся с Бексолтаном, выпил стоя и сел, довольный собой, а особенно тем, что именно он поднес Дзамболату такой негаданный сюрприз.

— Прошу простить меня, Бексолтан, ни слухом ни духом не ведал, что сегодня, как говорят, день твоего ангела, — извиняющимся тоном сказал Дзамболат и хотел встать, но Бексолтан замахал на него обеими руками, и он сидя продолжил. — Тамада наш сказал предельно точно. Добавить к его словам что-то, значит, испортить их. Тебе партией поручена, ответственная работа. Трудись, не покладая рук, и сам будь счастлив. За твое здоровье!

Бексолтан ждал других слов от Дзамболата. Он метил в кресло одного из секретарей обкома, на худой конец заведующего отделом; за портфель министра тоже был бы не в большой обиде. Раз он чувствовал за спиной крылья, то почему бы не взлететь? Теперь от общих обтекаемых слов Дзамболата в его душу Проник какой-то холодок, но он ничем не выдал своего недовольства. Попросил у тамады слова и молодцевато поднялся:

— Майрам вспомнил о моем дне рождения, хоть я и не заикался об этом. Человек по-настоящему рождается тогда, когда получают признание его достоинства, если они даже скромные, как у меня. Что за жизнь у орла, не имеющего возможности расправить свои крылья во весь богатырский мах! Чем он лучше курицы? Да ничем. Я обрел крылья благодаря Дзамболату. И хотел бы еще раз в доме отца выразить ему мою глубокую сердечную благодарность…

«Вот это-то меня и настораживает в нем, — думал, слушая Бексолтана, Дзамболат. — Лезет напролом, прет, как танк. А если человек знает себе цену и ему действительно тесно в масштабах района?.. Нельзя, нельзя предвзято относиться к человеку… Ну зачем я согласился прийти? Бексолтан пристал. Навис надо мной скалой — не обойти, не объехать… Я же хотел поговорить с ним по душам, поделиться своими тревогами по поводу состояния дел в сельском хозяйстве, найти в нем союзника в некоторых своих задумках. Выезжая с таким намерением в район, думал и о том, что напоследок обрадует Бексолтана предложением занять освободившееся место одного из секретарей обкома. А может, все это к лучшему?..»

Засиделись допоздна. Подойдя к Дзарахмету и Фаризат, чтобы поблагодарить их за гостеприимство, Дзамболат краем глаза заметил, как Бексолтан всовывал в багажник «ЗИМа» какой-то ящик. Шофер и порученец отмахивались от него, но хозяин не обращал на них никакого внимания. Некрасиво бы получилось и пристыдить Бексолтана. Только когда выехали из села, Дзамболат справился у шофера:

— Что это за ящик Бексолтан положил в машину?

— Гостинцы… Индюшка, пиво, арака… Еще фрукты, — виновато отвечал шофер.

— Ну и дела! Что я, бедный родственник, что ли? Не вздумай заносить это ко мне в дом!

На другой день в районе повторяли на все лады: Дзамболат специально приехал на день рождения Бексолтана и, сняв с руки, подарил имениннику свои золотые часы.

Домочадцы Дзарахмета знали, какой сор выносить из избы, какую молву пускать в мир…

Бексолтан не ошибался в своих наблюдениях: в последние месяцы Дзамболата преследовала хандра. Смутная тревога каменной плитой придавила сердце и не давала свободно вздохнуть. Забот ему всегда хватало. Шутка ли быть первым человеком, первым лицом во всей республике. Равняются — на тебя. Оглядываются — на тебя. Ждут помощи — от тебя. Кому-то надо, чтобы ты прикрылся газетой, сделал вид, что и не заметил, как они без труда выуживают рыбку из пруда. А не замечать — не имеешь права.

И, желаешь ты того или нет, признаешься себе или гонишь прочь эту мысль, но он висит над тобой — острый дамоклов меч…

Что бы ни произошло: в сельском ли хозяйстве, в промышленности ли, в общественно-политической и культурной жизни республики — за все в ответе ты, в конце концов самые увесистые шишки полетят в тебя, в голову Первого. Ты — Первый, потому во всем и последнее слово за тобой.

Разумеется, он не один. Нагрузки четко распределены, у каждого свой круг ответственных обязанностей. Это так. Но он иногда кажется себе той лошадью, которой некий горец-осетин помогал выбраться из колдобины таким манером, что, умей лошадь говорить, она бы воскликнула: «О святая простота!» Словом, арба застряла, и горец, вместо того, чтобы сойти на землю и подтолкнуть сзади, встал в арбе, взял в руки мешок с зерном и орет на лошадь: «Ну! Пошла! Вот скотина, чего же тебе еще? Я же держу мешок!» Но это был незадачливый такой горец. А тут некоторые уподобляются этому горцу по злому умыслу…

Но ведь многие годы он тянет этот воз! Тянул по трудным дорогам. Война одна чего стоила… Теперь эти девальвированные «трудодни». Его ли вина, что он не смог дать комсомольскому секретарю Асламбегу сколько-нибудь вразумительного, дельного ответа, а ограничился словами из газетной передовицы? Да, он хозяин республики. Пусть маленькой, но республики.

Понимать и всей душой разделять философию крестьянина, рабочего, заслуживающих более сносной жизни, но продолжать тешить их надеждами на лучшие времена. Легко ли? Нет. Больно ему. Потому что больно и Партии не иметь возможности обеспечивать курс «трудодня», курс рабочего часа на том уровне, на котором бы хотелось. Где же он, Дзамболат, отступил от генеральной линии? Да, была война, страшная, разрушительная. Но одна ли она виновата во всех неурядицах? Где он скривил дорогу, где не так сел, не так встал, не то сказал, не так сделал? Откуда эта осязаемая тревога приползла, откуда появилось ощущение надвигающейся грозы, почему он внутренне пригнулся, чувствуя, что разразится гром и разразится прямо над его головой. А громоотвода нет, и нет того, кто бы обнадежил: «Не волнуйся, твою беду я руками разведу…»