Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА II - Альманах

Я сказал «да», после чего весь день подписывал кучу каких-то документов, согласно которым, я не должен буду иметь претензий к кому-либо в случае неудачного исхода эксперимента.

После первой ночи, проведённой мною в Швейцарской больнице, я осознал, что прочно войду в историю. Расскажи мне ещё год назад о том, что произойдёт со мной в будущем, – я подумал бы, что мне пересказывают сюжет какой-то типичной фантастической истории, на основе которых и создается 90 % американских фильмов. Но вот теперь я, гражданин Российской Федерации, уроженец города Ростова Ярославской области, с незаконченным высшим образованием, несложившейся личной жизнью, за короткий срок стал средоточием мысли всех живущих на планете людей. Это было похоже на странный сон, причем с каждым днем все больше и больше. Особенно нереальным мне показался момент, когда при моем выходе из вышеуказанной больницы я попал в море всевозможных цветов, изображающих моё имя на крыльце здания. Это было делом рук моих поклонников, а может, сочувствующих. И чем бы ни считался мой смелый поступок в обществе, было ясно одно: я стал фигурой мировой величины. Почти как Иисус Христос. И ни я сам, ни мой личный психолог, назначенный мне руководителями проекта, уже не могли разобраться в том, как же я сам относился к своему по ступку. Но дело было уже сделано, и самым нелепым тогда казалось отступить.

Чувствовал я себя превосходно. Моё самочувствие обсуждалось на всевозможных встречах, форумах и съездах; я был подопытной мышью, живущей под стеклянным колпаком общества. Я и шага не мог ступить без разрешения своих восьми докторов, каждый из которых отвечал за свою область в моём организме.

Я не видел своих родителей вот уже более двух месяцев. Последний раз они собирали мне в дорогу какую-то сумку с домашней выпечкой, которую мне даже не разрешили внести за порог своего нового места жительства. Как герой какого-то безумного фантастического сериала, я жил в номере при лаборатории после своей вакцинации и выхода из больницы и не имел права на человеческие слабости и развлечения.

Идя на это, я не мог предполагать, чем станет моя жизнь. Утро начиналось в семь часов со сдачи анализов, которые затем исследовались в течение оставшегося дня, и результаты их сообщались по всем общественным каналам. Завтрак в десять состоял из сока киви и мюслей, после этого меня выпускали погулять в какой-то загон, где я наблюдал небо через решетку, а в 13 часов кормили куриным бульоном. До 15 часов я спал, а потом со мной долго и мучительно работал психолог, который сам не мог разобраться в своих странных тестах. Вечером я проходил обследование у своих восьми докторов. При этом в течение дня я обязан был сообщать о любом процессе, происходящем в моем организме: тошноте, отрыжке, головокружении, кишечной колике, даже банальной усталости. Если со мной происходило что-либо из вышеуказанного, меня тут же укладывали на носилки и везли в лабораторию, где подвергали тщательнейшему обследованию каждый сантиметр моего тела.

Я уже не понимал, для чего живу, к чему стремлюсь, что ожидает меня в будущем, зачем нужно то, что происходит в настоящем. Я давно ничего не решал и был роботом, над которым целый день проводили испытания. Вскоре мне стало казаться, что надо мной смеётся весь мир и считает меня Иванушкой-дурачком, поверившим в сказку о своём бессмертии. Я постоянно думал о своём Ростове, о школе, в которой учился, о своих друзьях, многочисленных бывших девушках, шумных тусовках, приносивших вред здоровью, но не дающих забывать о том, что я молод и жив.

Последней каплей было то, что мне не разрешили позвонить и поздравить свою мать с днём рождения, а ведь я даже ничего не знал о здоровье своих пожилых родителей. Свой отказ мне объяснили тем, что стационарный телефон находится этажом ниже на экологически небезопасной для меня зоне, микроклимат которой мог навредить моему здоровью, а разговор по мобильному телефону вообще вызывает рак мозга…

После этого я не мог спать всю ночь, о чём наблюдающим меня людям сообщил подключенный к моему запястью аппарат. По этой причине моё несчастное тело снова повезли в лабораторию для выяснения причины бессонницы. Утром я, раздираемый несправедливостью и тоскою по дому, сбежал из этой проклятой лаборатории, однако не добрался и до первого перекрёстка, как меня вернули обратно.

Через неделю эксперименты надо мной резко сократились. Мне разрешили спать до одиннадцати, перестали возить в лабораторию при ночной бессоннице, и я было решил, что вскоре смогу вернуться к нормальной жизни, а наблюдение за мной продолжится в естественных для меня условиях моего родного города… А через две недели по телевизору объявили, что проект потерпел неудачу: вакцина, привитая мне, не прижилась в организме, и исход эксперимента мог быть любым.

На спасение проекта была нужна аналогичная вакцина для ввода её в мой организм, однако ни у одного государства резко не оказалось денег на данное лекарство, т. к. подобные расходы не были предусмотрены государственным бюджетом, о чем никто не постыдился в открытую заявить во всех СМИ. Бояться им было нечего, ведь я подписал в своё время кучу бумажек о том, что ни к кому не буду иметь никаких претензий в случае провала эксперимента.

Мир успокоился так же быстро, как и возгорелся идеей своего бессмертия…

Вскоре все начали делать вид, что ничего не произошло. Возмущающихся было немного. Всё быстро утихло, словно и не было этого странного периода в истории. Через неделю за мной наблюдали всего лишь два доктора, а потом мне позволили сбежать, сделав вид, что не заметили этого. Выйдя из лаборатории через чёрный ход, я два часа стоял на перекрёстке, но меня никто не хватился, и я понял, что выброшен за борт жизни как использованный целлофановый мешок.

Обо мне забыли не сразу. Толпы любопытствующих ещё некоторое время бродили в окрестностях моего дома в Ростове, встречали меня с работы, наблюдали, как я провожу свой досуг. Кое– кто даже имел наглость попросить мой автограф и получил за это мой уничтожающий взгляд. Потом в какой-то жёлтой газете про меня вышла статья под названием «Сбежавший от бессмертия», где публиковались фотки убегающего из Швейцарской поликлиники какого-то идиота, который оглядывался по сторонам и сжимал в руках какой-то пакет. Журналюги даже не потрудились достоверно узнать, в чём я был на момент побега, и изобразили меня в нелепом костюме, какого никогда в моём гардеробе не было.

Через пару лет обо мне никто не вспоминал.

Я нашёл своё место в жизни: устроился на завод, где проработал до самой пенсии без единого больничного листа, женился и обзавелся двумя детьми. Обоих своих родителей я похоронил в 2034 году. Жена умерла от очередного приступа гипертонии на 62-м году жизни. Дети мои жили каждый отдельно со своими семьями. У старшего сына был единственный ребёнок, у младшего жена оказалась неспособной иметь детей, и поэтому я не был богатым дедушкой. Уйдя на пенсию, я купил себе домик на берегу Волги, потому что барак, где я жил еще со своими родителями и затем с женой, разрушился от старости.

Обычно, выходя на пенсию, люди приобретают себе какое-то занятие, которое делает им определённый статус среди таких же пенсионеров, но, может быть, менее успешных и творческих.

Я не стал писать мемуаров с высоты своего жизненного опыта, не занялся путешествиями по местам, где никогда не бывал, не загорелся желанием коллекционировать марки или открытки. В течение всей своей жизни, начиная с некоторых пор, я все время жил в предчувствии чего-то страшного и неизбежного для меня, и поэтому не мог спокойно увлечься каким-либо делом и сосредоточиться на нём. Моё времяпрепровождение состояло в основном из сна, приготовления себе пищи и ловли рыбы на безлюдном берегу возле дома. Я выбрал этот отдаленный уголок на окраине посёлка, чтобы не видеть, как почти каждую неделю умирали старики моего возраста, почетно уходя в мир иной под печальные и торжественные взгляды своих детей и внуков. Я же, самый старый человек в поселке, оставался жить, и моя медицинская карточка оставалась незаполненной с 2015 года.

Когда умер мой старший сын, ко мне прибежали соседи, чтобы сообщить очередную стрессовую для меня новость. Я не убивался по сыну, ему было уже семьдесят четыре, и смерть для его почтенного возраста была естественна и спасительна, так как он последнее время мучился сердцем. Я мучился лишь собственным отменным здоровьем и желанием спокойно уйти на тот свет, оставив место молодым.

Не хочу говорить, в какое отчаяние привела меня смерть моего младшего сына, а потом внука, у которого своих детей не было. В мою маленькую хижину тогда набежала толпа телевизионщиков, желающих заснять стопятидесятисемилетнего старика, пережившего своего внука. «Самый старый житель планеты живет на берегу Волги и ничем не болеет.»