Памятные страницы жизни - Борис Емельянов

Зима 1943—44 года оказалась холодной, и одной из главных забот для мужчин, а порой и подростков, была добыча топлива для печек. Некоторые доставали где-то уголь, однако при длительном его использовании колосники могли выйти из строя, поэтому нужны были, главным образом, дрова, которые в то время не столько покупали, сколько «добывали» где придется – порой и там, где они «плохо лежали». Заготовка происходила в основном малыми порциями, редко кому удавалось сделать более солидные запасы. Отличился однажды и мой отец. Ничего не объяснив нам, он отправился в Чапурниковскую балку, вернувшись оттуда лишь через пару часов. Обхватив конец ствола старого дерева с уже засохшей кроной, он волок его по земле, упорно преодолевая неблизкий путь. Увидев его, я пожалел, что в этот момент на улице не оказалось никого из наших соседей. Я был удивлен, как мог отец вытащить такой груз из довольно глубокой балки, подумав не без гордости, что вряд ли ещё кто-нибудь из мужчин нашего барака смог бы с этим справиться.

Мне почему-то кажется, что тот случай не прошёл для меня бесследно. Отец, похоже, был не только физически крепким, но и достаточно честолюбивым и упорным человеком, не допускавшим ни малейших недочетов или огрехов в любом деле. Наверное, не без влияния этой черты его характера я в своей жизни стремился, как правило, к достижению наилучшего результата, даже тогда, когда в этом, возможно, и не было особой необходимости.

В июне 1944 года отца перевели на заводскую электрическую подстанцию. По-существу ему одному было доверено обеспечивать её бесперебойную работу. Возможно, у него был какой-то помощник, но когда мы с мамой приносили отцу обед, на подстанции никого больше не встречали, никто нас не останавливал и перед входом в эту зону. Несмотря на большой опыт работы с электрическими установками, на подстанции оказалось незнакомое для отца оборудование, и ему пришлось самостоятельно пополнять свои знания. Хорошо помню, что в это время у него появилась объемистая книга профессора Фролова «Электротехника сильных токов» – в довольно изношенном сером картонном переплете, напечатанная на грубой шероховатой бумаге. Книга была старая, но шрифт и особенно рисунки были очень чёткими и наглядными. Этим пособием я иногда пользовался, когда учился в техникуме.

Как и прежде, бабушка Лиза во всём помогала нам. Она сумела сойтись с работниками местного магазина, шила им или ремонтировала теплую одежду, за что ей часто продавали хлеб и другие продукты без карточек, что сильно облегчало наше существование. В августе 1944 года бабушка, посчитав, вероятно, что жизнь наша наладилась, уехала к дочери Зине, в Касторное.

В Красноармейском районе ко времени нашего приезда следов военных событий заметно не было, хотя, начиная с 1942 года, немцы сбрасывали бомбы на сам Красноармейский посёлок, на станцию Сарепта, пристань и затон. Совсем другое зрелище представлял собой Сталинград. Первый раз я вместе с несколькими ребятами и сопровождавшим нас мужчиной из барака побывал в нём весной 1945 года. Непривычная нашему глазу панорама разрушенных зданий ошеломляла. Тут и там зияли сквозными проёмами остовы кирпичных домов, в том числе, по-видимому, красивого когда-то центрального универмага, в подвале которого располагалась до разгрома немцев ставка Паулюса. Мы спустились вниз и увидели унылую картину: голые стены, колонны с отбитой штукатуркой, на сером каменном полу кучи мусора. Через пустые оконные проёмы первого этажа просматривалась уже приведённая в порядок площадь Павших Бойцов. По городу, представленному преимущественно одной улицей, мы не ходили. На вокзал возвращались молча: разговаривать ни о чем не хотелось.

Позднее я приезжал в город еще несколько раз и замечал, как быстро он восстанавливался. В прежнем виде сохранялось как памятник солдатской славы только одно здание – бывший 4-х этажный жилой дом, названный в честь одного из его героических защитников «Домом Павлова».

Навсегда отложилась в сердце ещё одна примета недавней войны – обстановка в пригородных поездах. Почти на каждой станции в вагоны заходили просящие милостыню, чаще парами – худой мужчина или женщина (как правило, слепые по виду) и девочка или мальчик-подросток с котомкой через плечо. Войдя в вагон, они тут же начинали петь жалостливые песни, прерываемые просьбами ребёнка о милостыне. Сердобольные всегда находились. Появлялись и одинокие просители, тоже незрячие, с палкой вместо трости, которой они ощупывали границы прохода. Были и более дееспособные старцы, певшие под гармошку бравшие за душу песни, больше похожие на тюремные. Однако, среди слепцов, как иногда выяснялось, попадались и ловкие имитаторы.

На центральном вокзале, и на отдельных станциях я несколько раз встречал также моложавых женщин с привлекательной внешностью, неплохо одетых, которые добывали деньги другим способом. Женщина обращалась к прохожим с просьбой оказать посильную помощь, так как её недавно обокрали, оставив без копейки, и ей теперь невозможно добраться домой. Эти были настоящие артистки, зачастую им трудно было не поверить, и поэтому всегда находились люди, дававшие им какие-то деньги. Просительница чуть не со слезами благодарила их, желала им всяческого благополучия и божьих милостей. Но я уже знал, что это ловкие обманщицы, поскольку за неделю до этого заметил как-то одну из прежних «знакомых» на другой станции.

Особую категорию инвалидов представляли безногие, с короткими культями, но крепкие физически мужики, потерявшие свои конечности на войне. В первый раз на них тяжело было смотреть, и я старался поскорее отвести от них взгляд. Таких инвалидов было немного, и они хорошо знали друг друга. Средствами их передвижения были дощатые прямоугольные платформы, оснащенные четырьмя шариковыми подшипниками. В руках у них были дощечки с приклеенной снизу резиной, оснащённые деревянными ручками. Ими они отталкивались, придавая сиденью нужное направление. В вагоны их кто-нибудь заносил. Медленно катясь по проходу, они ни к кому не обращались, но им почти всегда клали в карманы мелкие деньги. Иногда они делали перерыв, спускаясь на избранную ими станционную платформу. Однажды я случайно оказался свидетелем, как они сбрасывались на водку. Их никто не осуждал, так же как никто и не жалел вслух, понимая, что такое сочувствие им не нужно…

Глава 5. Семья Антоненко и соседи по бараку. Смерть отца

Бытовые условия нашей жизни с отъездом бабушки несколько улучшились, но, как оказалось, ненадолго. Вскоре к нам подселилась семья Антоненко: дядя Павел, тётя Маруся и их сын Петька, очень похожий на отца – высокого, сухощавого мужчину с глубоко посаженными светло-голубыми глазами. До этого я ничего о них не слышал, но вспоминаю, что сошлись наши семьи благодаря тёте Марусе, случайно познакомившейся где-то с моей матерью. Они откуда-то приехали, и не имели ни жилья, ни знакомых. Видя отчаянное положение этих людей, родители мои дали согласие на их подселение к нам. В одной комнате нас сразу оказалось 6 человек. Дядя Павел вскоре устроился на судоверфь, притащил откуда-то металлическую панцирную кровать, и, хорошо владея столярным мастерством, сделал пару табуреток и небольшой обеденный стол. Совместное наше проживание облегчалось, отчасти, тем, что мужчины основную часть суток проводили на работе. Кроме того, в отличие от малоразговорчивого дяди Павла, тётя Маруся оказалась женщиной удивительно открытой и доброжелательной, всегда готовой прийти на помощь моей маме в любом, даже малозначительном деле. Сейчас я могу с полной убежденностью сказать, что столь простодушных и отзывчивых людей я никогда потом не встречал.

Чрезмерная теснота сказывалась, всё-таки, на общем настроении. Тяжелее женщин переносили неудобства мужчины. Они, как и их жены, были молоды, а возможностей для нормальной супружеской жизни не было никаких. Спустя некоторое время тётя Маруся, которая была, видимо, при переезде к нам уже беременной, родила второго ребёнка. Это оказалась девочка, которую назвали Наташей. Жизнь наша стала ещё более трудной, но все как-то мирились с этим. Родители мои стойко переносили все перипетии судьбы ещё и потому, что знали, что дядя Павел уже строил дом. Где он «добывал» необходимые материалы, было неведомо, но тогда все как-то «выкручивались», выживая каждый по-своему, кто как мог.

Я замечал, что дядя Павел очень переживал, что они нас стесняют, и потому не терял времени. Постоянное напряжение и отсутствие возможности хотя бы краткого отдыха, заметно сказывались на нём. Он ещё больше похудел, щеки его ввалились, глаза под мохнатыми белесыми бровями смотрели на окружающий мир без проблесков радости, скрывая в своих светлых глубинах выпавшие на его долю житейские тяготы. Понимал, конечно, это и мой отец, но не позволял себе даже намёком выразить какое-либо недовольство.