Истина - Эмиль Золя

Маркъ съ любопытствомъ наблюдалъ всю эту сцену изъ окна маленькаго домика госпожи Дюпаркъ; онъ даже вышелъ на порогъ выходной двери, настолько его заинтересовало то, что происходило на площади; онъ хотѣлъ не только видѣть, но и слышать. Какой вздоръ ему наболталъ Феру, предполагая, что всю вину свалятъ на евреевъ, что преподаватель свѣтской школы явится козломъ отпущенія всей клерикальной партіи! Напротивъ, обстоятельства слагались далеко не благопріятно для добрыхъ братьевъ.

Раздраженіе толпы, крики о мщеніи доказывали, что дѣло могло принять очень опасный оборотъ; могли обвинить не только единичное лицо, но цѣлое учрежденіе, пошатнуть вліяніе клерикаловъ на массы. Маркъ не могъ пока составить себѣ яснаго представленія о случившемся; онъ находилъ нечестнымъ обвинять кого бы то ни было на основаніи недоказаннаго подозрѣнія. Поведеніе отца Филибена и брата Фульгентія казалось ему вполнѣ корректнымъ; они держались спокойно и не проявили ни малѣйшаго волненія или смущенія. Онъ старался быть справедливымъ и безпристрастнымъ, опасаясь, чтобы нерасположеніе къ духовнымъ лицамъ не увлекло его къ неосновательнымъ выводамъ. Онъ выжидалъ, пока не обнаружатся такіе факты, которые могли бы пролить свѣтъ на всю эту ужасную драму.

Въ это время къ дому подошла Пелажи въ праздничной одеждѣ; она вела за руку своего племянника Полидора Сукэ, мальчишку лѣтъ одиннадцати, который прижималъ къ груди великолѣпную книгу съ золотымъ обрѣзомъ.

— Ему выдали награду за хорошее поведеніе! — воскликнула Пелажи, обращаясь къ Марку. — Это еще похвальнѣе, чѣмъ награда за чтеніе и письмо, — не правда ли, сударь?

Дѣло въ томъ, что Полидоръ, смирный и лукавый ребенокъ, удивлялъ самихъ братьевъ своею необыкновенною лѣнью. Это былъ толстый и блѣдный ребенокъ съ безцвѣтными волосами и длиннымъ, глуповатымъ лицомъ. Сынъ пьяницы, онъ давно лишился матери и жилъ впроголодь; отецъ его занимался битьемъ щебня на большой дорогѣ. Мальчикъ ненавидѣлъ трудъ, въ особенности его пугала перспектива, въ свою очередь, разбивать камни; поэтому онъ подчинялся во всемъ желаніямъ тетки, которая мечтала сдѣлать изъ него монаха; а пока онъ прибѣгалъ къ ней на кухню, чтобы заполучить лакомый кусочекъ.

Пелагея, несмотря на свое радостное настроеніе, съ безпокойствомъ оглядывалась на шумящую толпу и проговорила съ выраженіемъ презрѣнія и ненависти:

— Слышите, сударь, слышите, какъ ведутъ себя эти негодяи! Бѣдные братья, такіе заботливые и любящіе! Они заботятся о дѣтяхъ, какъ отцы родные! Вотъ вчера, напримѣръ! Полидоръ, какъ вы знаете, живетъ по дорогѣ въ Жонвиль, въ лачужкѣ своего отца, за добрый километръ отсюда. Такъ вотъ братъ Горгій, опасаясь, чтобы съ ребенкомъ не приключилось по дорогѣ бѣды, проводилъ его до самой двери… Не такъ ли, Полидоръ?

— Да, — лаконически отвѣтилъ Полидоръ своимъ глухимъ голосомъ.

— И ихъ теперь оскорбляютъ, имъ угрожаютъ! — продолжала служанка. — Заботливый Горгій дѣлаетъ два километра взадъ и впередъ среди темной ночи, чтобы оберегать этого маленькаго человѣчка! право, такіе нападки отобьютъ охоту быть добрымъ и любящимъ!

Маркъ, разглядывая мальчика, былъ пораженъ его упорнымъ молчаніемъ, его притворнымъ, сонливымъ безучастіемъ; мальчикъ, однако, былъ себѣ на умѣ и нарочно разыгрывалъ изъ себя дурачка. Пропуская мимо ушей болтовню Пелажи, которой онъ никогда не придавалъ значенія, Маркъ вернулся въ маленькую гостиную, гдѣ Женевьева сидѣла за книгой, а обѣ старухи принялись, по обыкновенію, за свое вязанье для разныхъ благотворительныхъ предпріятій; онъ удивился, что его жена опустила книгу на колѣни и съ тревогой слѣдила за тѣмъ, что происходило на площади. Увидя мужа, она бросилась ему навстрѣчу и, прижавшись къ его груди, проговорила съ очаровательною нѣжностью испуганной птички:

— Что тамъ такое? Не затѣваютъ ли они драку?

Пока Маркъ успокаивалъ жену, старуха Дюпаркъ обратила на него строгій взглядъ и рѣшительно повторила требованіе, высказанное за завтракомъ:

— Маркъ, я надѣюсь, что вы не впутаетесь въ эту грязную исторію… Подозрѣвать, обвинять добрыхъ братьевъ — это ужасный грѣхъ, и Богъ, наконецъ, проявитъ свои гнѣвъ, накажетъ нечестивыхъ!

II

Маркъ не могъ спать эту ночь. Событія предыдущаго дня, ужасное таинственное преступленіе, не давали ему покоя; страшная тайна требовала разгадки. Пока Женевьева, его обожаемая жена, спокойно спала рядомъ съ нимъ, а маленькая дочка ровно дышала въ своей кроваткѣ, онъ перебиралъ въ умѣ всѣ мельчайшія подробности, стараясь проникнуть сквозь густой мракъ и добраться до истины.

Маркъ обладалъ трезвымъ и логическимъ умомъ. Онъ чувствовалъ потребность всегда и во всемъ основывать свое мышленіе на точныхъ данныхъ. Отсюда проистекала его безграничная любовь къ истинѣ. Онъ только тогда былъ счастливъ, когда усваивалъ что-либо вполнѣ, всѣмъ своимъ существомъ, и каждое новое понятіе должно было проникнуть въ самую глубь его сознанія и быть вполнѣ яснымъ и обоснованнымъ. Онъ не былъ великимъ ученымъ, но то, что онъ зналъ, онъ зналъ доподлинно; всякое знаніе было провѣрено опытомъ. Сомнѣваться въ чемъ-либо — значило для него страдать, и его страсть къ истинѣ равнялась лишь его стремленію обучать другихъ, способствовать тому, чтобы то, что онъ зналъ, проникло въ сердца и въ умы другихъ людей. Онъ обладалъ необыкновеннымъ даромъ преподаванія; методика его была безупречна, доказательства ясны и точны, такъ что всякій легко усваивалъ знанія и проникался тѣмъ, что слышалъ. Самый сухой предметъ въ его передачѣ пріобрѣталъ живой интересъ. Даже грамматика и ариѳметика захватывали вниманіе учениковъ, какъ будто онъ имъ читалъ интересный разсказъ.

Эту способность къ преподаванію онъ открылъ въ себѣ, когда пріѣхалъ, послѣ окончанія гимназіи, семнадцатилѣтнимъ юношей, въ Бомонъ, чтобы закончить курсъ рисовальщика-литографа при заведеніи Папонъ-Лароша. Ему поручили составить картинки для нагляднаго обученія, и онъ создалъ настоящія произведенія искусства въ смыслѣ точности и ясности, и этотъ успѣхъ указалъ ему, что его призваніе — обучать и просвѣщать дѣтишекъ. У Папонъ-Лароша онъ познакомился съ Сальваномъ, директоромъ нормальной школы, и тотъ пораженъ былъ его способностью къ преподаванію; онъ уговорилъ Марка отдаться своему призванію и сдѣлаться начальнымъ учителемъ; съ тѣхъ поръ Маркъ вполнѣ проникся полезностью своей работы въ глухомъ деревенскомъ углу. Его стремленіемъ было пробудить дремлющіе дѣтскіе умы, и въ этомъ скромномъ занятіи онъ обрѣлъ свое счастье; оно еще болѣе пробудило въ немъ стремленіе къ истинѣ, пока оно не охватило, такъ сказать, всю его душу, вошло въ плоть и кровь и сдѣлалось необходимымъ условіемъ его существованія. Для него было пыткой всякое сомнѣніе, и онъ всѣми силами стремился къ его разъясненію, чтобы, въ свою очередь, сообщить другимъ свои выводы; если его мучилъ неразъясненный вопросъ, онъ страдалъ не только нравственно, но и физически.

Теперь понятно, почему онъ не спалъ въ эту ночь и лежалъ съ открытыми глазами. Онъ страдалъ оттого, что не зналъ, не понималъ, сбивался въ выясненіи фактовъ, сопровождавшихъ странное, таинственное убійство. Онъ видѣлъ передъ собою не только омерзительное преступленіе, но и предугадывалъ страшную, мрачную пропасть, полную смутныхъ и зловѣщихъ угрозъ. Неужели ему долго придется такъ страдать, проникая взоромъ въ неясные призраки, которые сгущались по мѣрѣ того, какъ онъ стремился ихъ освѣтить? Сомнѣнія и мрачныя предчувствія овладѣли имъ до такой степени, что онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ конца этой ночи, для того, чтобы днемъ снова приняться за разслѣдованія. Жена его улыбалась во снѣ: вѣроятно, ей снились хорошія, радостныя видѣнія; въ то же время Маркъ вспомнилъ суровое лицо госпожи Дюпаркъ и ея строгое требованіе, чтобы онъ не мѣшался въ эту грязную исторію. Ему представилась неизбѣжность серьезнаго столкновенія съ семьей жены, и это сознаніе еще увеличивало его мучительныя сомнѣнія. До сихъ поръ между ними не возникало серьезнаго недоразумѣнія; онъ взялъ дѣвушку изъ этой семьи ханжей, сдѣлалъ ее подругою своей жизни. Онъ не сопутствовалъ ей, когда она ходила въ церковь, какъ это дѣлалъ покойный Бертеро, но и не мѣшалъ ей, не говорилъ съ нею о религіозныхъ вопросахъ, избѣгая всякихъ столкновеній съ обѣими старухами. Со времени своего замужества его жена уже не была такой рьяной католичкой, и потому не было особенныхъ поводовъ къ недоразумѣніямъ. Иногда онъ замѣчалъ въ ней проявленіе тѣхъ идей, въ которыхъ она была воспитана, и которыя не согласовались съ его воззрѣніями; ея суевѣрія и узкое ханжество лишь изрѣдка тревожили спокойствіе ихъ существованія; любовь превозмогала такое несходство понятій, и они снова соединялись послѣ того, какъ мимолетное разногласіе нарушало счастливое теченіе ихъ жизни. У нея явилось было желаніе занять мѣсто учительницы, на что она имѣла право благодаря отличному свидѣтельству объ окончаніи курса въ школѣ сестеръ Визитаціи; но въ Жонвилѣ учительница женской школы, мадемуазель Мазелинъ, не нуждалась въ помощницѣ, и потому Женевьева, не желая разставаться съ мужемъ, не могла привести въ исполненіе своего желанія; ее поглотили заботы по хозяйству, а затѣмъ у нея родилась дочь, и она отложила свое намѣреніе до болѣе благопріятнаго времени. Ихъ жизнь казалась вполнѣ счастливой, и не предвидѣлось ничего, что могло бы омрачить ихъ семейное благополучіе. Если у Сальвана, друга Бертеро, и были вначалѣ нѣкоторыя опасенія, хорошо ли онъ поступилъ, устроивъ бракъ дочери дорогого усопшаго и внучки столь нетерпимой ханжи, какою была госпожа Дюпаркъ, съ молодымъ человѣкомъ совсѣмъ иныхъ воззрѣній, то всѣ его страхи вскорѣ исчезли, когда онъ увидѣлъ ихъ счастливую семейную жизнь, которая продолжалась вотъ уже три года.