По дороге в Мещеру - Борис Можаев

– И пенсию дают. Чего еще надо?

– Теперь в отход ходят из городов. С производства то есть.

– Ну? Берут отгул или отпуск… Сколачивают артели – и пошли шабашить. Работы везде хватает. Рук нет.

Да, рук нет. Мало рабочих даже здесь, в глухой стороне, где каких-нибудь пятнадцать лет назад их было избыточно. С этого и завязался у нас разговор в малаховском совхозе.

– У меня всего восемь человек разнорабочих в центральном отделении. В Ветчанах косить некому. Восемнадцать баб да один мужик – вот и все косцы. Дают на заготовку сена двадцать пять рублей, а я плачу по сорок восемь, да еще премию накидываю. Но некому косить, – рассказывал директор совхоза Николай Дмитриевич Паршин. – А неудобных лугов много: кочкарник, залежь да всякие поросли. Лес не дремлет, наступает на поля и луга.

– Это в Ветчанах-то некому косить? – покачал головой Петр Арефьевич. – Ведь раньше у них по сто человек отходило на сторону.

– Больше! – подхватил Паршин. – Из Ветчан и Култуков по двести человек отходило. Зато уж как вернутся на сенокос – любота! В две недели управлялись. Да, не удержали народ. Поразъехались да состарились.

Паршин погрустнел, задумался и вдруг тряхнул головой:

– А можно было удержать народ. Промыслом! Там бы завели столярные мастерские, там лесопилки или драночный завод, стружку упаковочную гнать, дерматин… Да мало ли что. Возле такого дела и молодежь удержалась бы. Но нельзя было, запрещался промысел. Теперь вот и можно, да не с кем. Народу нет.

– Как у вас с техникой?

– Плохо. Мало техники, и техника старая. Видите, как сыро? Дожди заливают. Силос надо заготовлять – комбайны силосоуборочные останавливаются… Старые. Правда, измельчители КИР и КУФ – эти работают. А травы нынче добрые.

При таком малолюдье техники должно быть не то что много, а на выбор. Вот говорят нам, давайте, гоните специализацию. У вас, мол, картошка хорошо родится. Ладно, хорошо родится картошка. Но ты сперва обеспечь нас всем необходимым под такую специализацию. Вон, в прошлом году мы взяли по сто сорок, по двести центнеров картошки с гектара. И сорта хорошие – Гатчинская да Темп. Гатчинская крупная картошка, по чайнику. Выворотишь этакую ковлагу – и взять не возьмешь. Машины не приспособлены, и мало их. А вручную собирать некому. Да… Вот мы и говорим: давайте специализироваться. Но сперва постройте нам хранилища, лаборатории, машины забросьте. А главное – постройте нам жилые дома, куда бы поселить приезжих механизаторов. Своих у нас нет, то есть мало их. Из города в общежитие специалисты не поедут.

Паршину перевалило за сорок лет, но выглядит молодо – ни морщин, ни седины, волосы черные как смоль, нос крючковатый. С виду не то осетин, не то абхазец.

– Из каких вы мест? Откуда родом? – спрашиваю.

– Здешний я, мещерский.

– По обличью вы какой-то ненашенский, – говорю. – У нас вроде бы больше белобрысые водились.

– Всякие были: и татары, и финны, и даже литва, говорят. Это кроме русских. Дети разных народов, – смеется.

– Как с урожаем в этом году?

– Хороший урожай. Секрет? Очень простой – дали под зерновые столько удобрений, сколько следует. В районе расщедрились: выделим, говорят, товарищ Паршин, твой глухой угол из общего потока и дадим тебе столько удобрений, сколько потребуется. А потом поглядим, что из этого получится. Глядите, говорю, милости просим. Пожалуйста. Вот завтра приедут смотреть. Семинар здесь проводить будут. Дожили и мы до урожая.

С Паршиным объехали мы поля и вокруг Малахова, и Ветчан, до самых Култуков добирались. Хорошие поля. Во ржах Паршин скрывался вместе со шляпой.

– Как в воду захожу! С головкой будет, – радовался он по-мальчишески. – Давайте за мной! Все за мной! И щелкни нас, Левин. Щелкни на память. Никто не поверит, что в Ветчанах такая рожь вымахала.

Левин фотографировал нас и во ржи, и в ячмене.

– О! Глядите, какой овес… по грудь! Он не зеленый, а синий. Какая сила прет! А кисти, кисти? На ладони не умещаются. Вот что они делают, удобрения-то.

И вдруг обернулся к шоферу:

– Петр Арефьевич, давайте я натереблю вам снопик овса. В редакции поставите. Никто не поверит, что овес из Ветчан.

На ячменном поле опять восторги:

– Вот здесь до прошлого года кустарники торчали да кочки. Залежь, одним словом. А что теперь делается, смотри! Какой ячмень! Ложись, в него! Падай с разбега – не ушибешься.

А в дороге все сокрушался:

– Уберем ли? Техника старая, народу нет. А дожди так и сеют, так и поливают. Видать, вся небесная канцелярия перепилась. Чтоб ей ни дна ни покрышки.

– Пьют ваши работнички? – спрашиваю.

– Пьют, стервецы. В Акулове мужик с бабой загуляли. И борова напоили. Два дня пьяным ходил, на людей бросался.

На выезде из Ветчан я заметил в саду две круглые синие беседки, похожие на могильники киргиз-кайсацкой орды.

– Это что за чудо? – спросил я Паршина, кивая на беседки.

– Местный учитель Шишов построил.

– А для чего сразу две беседки?

– Так у него две жены. Вот и построил каждой жене по беседке. Чтоб без обиды.

Все рассмеялись, а я спросил:

– Нет, в самом деле, почему две беседки?

– В самом деле две жены. Первая, значит, законная жена умирала… Отвезли ее в больницу. Дома дети остались и сестра жены. Ну, и стал он жить с этой сестрой, как с женой. Детишки, хозяйство… То да се. Куда деваться? К тому ж доктора говорили, что больная, мол, безнадежна. А она взяла да выздоровела. Домой вернулась. Вот и получилось две жены. Для обеих жен и беседки строил.

– Да, мужик он деловой, – сказал Левин. – Три раза крышу сам перекрывал, гараж построил. Раза два переделывал его. «Москвич» держит.

– Неужто так и живут с ним две жены?

– Вторая уехала, – сказал Паршин. – Теперь все по закону.

На обратном пути в малаховском лесу нас стал нагонять грузовик: догонит, зайдет слева и вдруг начинает вилять – метит нам в бок, прижимает к канаве. Грузовик порожний, в кабине сидит один шофер. Нам видна его правая щека, красная, как из бани; глаз мутный, смотрит прищуркой, только вперед. Нас не замечает. Руки напряженно вытянуты, и кажется, что шофер не управляет машиной, а держится за баранку, чтобы не свалиться.

– Петр Арефьевич, поддай газу! Не то сшибет он нас, – забеспокоился на заднем сиденье Левин.

– Я слежу за ним, – отозвался Петр Арефьевич, наддавая ходу.

Мы оторвались, но ненадолго. Грузовик гремел за нами, как пустая бочка, и снова начал обходить слева и прицеливаться нам в бок. И та же красная щека, напряженно вытянутые руки, немигающий глаз.

– Эх, жалко, что пленка кончилась! – сокрушался Левин. – Я бы сейчас его щелкнул, а потом сунул бы кому надо.

– Кто это?

– Гулин, из Тумы. Ездит по механическому оборудованию ферм.

– Кабы этот механизатор не смазал нас в кювет, – с опаской оглядываясь на грузовик, сказал Петр Арефьевич.

– Пропустите его вперед, раз ему так надо, – сказал я.

– Боюсь, кабы не промахнулся. Дорога узкая. Захочет пролететь мимо, да в нас ударит. Пьяному море по колено, – возразил Петр Арефьевич и прибавил газу.

Так мы и ехали до самой Тумы с ведомым спутником на хвосте.

На другой день в редкую по нынешнему лету солнечную погоду весело катил я на Касимов. Дорога шла чистым полем – ни деревень, ни переездов, и в поле пустынно, мертво; редко встретится грузовик или автобус, да какая-нибудь сонная телега на обочине плетется себе потихоньку. А дорога приличная, асфальт свежий, ровный – газуй на всю железку! И я газовал.

Первую остановку сделал в Гусь-Железном. Помню, в шестьдесят первом году мы приезжали сюда с главой Окского заповедника Владимиром Порфирьевичем Тепловым: его интересовала популяция выхухоля и гнездовья диких уток по берегам местного искусственного озера, запруженного двести лет назад заводчиками Баташовыми. Выхухоль – ценный пушной зверек третичного периода – в то лето переживал бедствие: многие озера и старицы на окских лугах, где издавна обитал этот зверек, были спущены усердными не в меру мелиораторами. Погибал не только выхухоль – тысячи гектаров лугов были обезвожены из-за спуска озер, то есть сильного понижения уровня грунтовых вод.

В пойме, напротив Кочемар, спустили целиком два озера, и даже самое большое в этих краях прекрасное Ерахтурское озеро с красным бором на берегу было непоправимо искалечено понижением на два с половиной метра водяного зеркала. А всего делов-то: в верховьях этого озера было небольшое, в тридцать гектаров, болото, вот его-то и осушали.

Насмотревшись на заиленные озера, на высохшие, опустевшие от птиц и зверья прибрежные камыши, перепотевшие, запыленные, с самыми решительными намерениями ввалились мы в Ерахтурский райком. Как раз заседала комиссия по приемке осушенного болота – на это заседание и торопился Теплов. Сидели все чинно вокруг длинного стола, в белых рубашках с закатанными рукавами; вентилятор мягко шумел, пошевеливал приготовленные для торжественной подписи акты. А еще посреди стола стояла запотевшая поставка холодного квасу. Жарынь!