По дороге в Мещеру - Борис Можаев

Помню, на речном кривуне между Дубровичами и Шумошью стояла избушка бакенщика на высоких сваях. В осеннюю пору мы, рыболовы, забегали в нее греться. Зимним февральским утром избушка загорелась. Я был в лугах, гонял зайчишек под самым Дьяковом. Неторопливо выходили на дорогу дьяковские жители, смотрели на горевшую в трех километрах избушку, переговаривались:

– И отчего она загорелась? Время зимнее, холодное. Кого туда нелегкая занесла?

– Поди, сам Мирон и поджег.

– А что ему за выгода?

– Говорят, его отстранили от должности.

– Ну?

– Жалко передавать добро в чужие руки. Вот тебе и «ну».

– Не, бабы, это самовозгорание. Говорят, он с погорей дрова в лодке возил. Колбешки то есть. Вот они и возгорелись.

– Все может быть. С погорей дрова не трогай. Колбешки оживают.

Стояли, рассуждали. Никто и не думал бежать, тушить пожар.

Когда я подъехал на лыжах к избушке бакенщика, там уж были две красные пожарные машины. Пожарники тоже, как дьяковцы, стояли кучками, смотрели на пожар и рассуждали:

– И чего она загорелась?

– Может, кто ночевал и поджег.

– Да нет, следов не было на снегу. Мы подъехали – все честь честью: на дверях замок, окна целы, вокруг чистый снег – ни одного следа. А крыша полыхает.

– Отчего же вы не тушите? – спросил я сердито.

– Ты кто такой? – спросили меня в свою очередь.

– А вам не все равно? Вы зачем сюда приехали? Пожар тушить или погреться?

– А ты зачем? Ну-ка, проверьте у него документы. Ходят здесь всякие, да еще с ружьем. А потом пожары случаются.

Пожарники обступили меня со всех сторон, я вынул свой билет, подал старшине милиции, оказавшемуся среди пожарников, и сказал:

– Вот напишу в газету, как вы тушите пожары, тогда попрыгаете.

– Вы, товарищ корреспондент, сперва разберитесь, в чем дело, – примирительно сказал старшина. – Производственная неувязка вышла. Поехали к реке, понимаешь, а тут ни одной проруби нет. Все сцементовано. И пешни нет. Ломами такой лед не возьмешь. Пробовали.

– Так езжайте за пешней.

– У нас нет такого инвентаря, не числится. Да все равно уж поздно.

Теперь возле этого кривуна стоит огромный мост через Оку. Давно мечтали рязанцы о такой бесперебойной переправе. Бывало, тронется лед, разольется река в половодье – и прощай левый берег на целый месяц, а то и на полтора. Ездили туда на лодках, а так – в объезд, через Коломну, Егорьевск, Спас-Клепики. На двести с лишним километров дугу делать. Надо ли говорить, какие неудобства и трудности испытывали при этом люди. Еще в четырнадцатом году рязанские купцы сложились, чтобы сообща строить мост через Оку, да война помешала. Было и потом много проектов, замах был, да сил не хватило. И вот он наконец построен. Мост горбатый, длинный, с широкой двухпуткой колеей, с высоким бетонным бордюром, с чугунными перилами.

Дорога на Солотчу теперь пошла правее Шумоши, между Полянами и Барским, не заходя ни в одно село. С высоких мостовых пролетов далеко видно окрест: и старый кремль на берегу Трубежа с пятиглавым Успенским собором – по синим куполам золотые звезды, – и острый шпиль соборной колокольни, стоящей на том самом месте, откуда окольничий Хабар Симский, сын воеводы Василия Образца, с помощью пушкаря немца Иордана поразил войско крымского хана Махмет-Гирея; и древнее село Шумошь на левом берегу Оки – бывшая вотчина бояр Кобяковых, где скрывался от неласковой московской опеки юный и последний рязанский князь Иван Иванович.

Шумошь заметно похорошела за последние годы: на высоком песчаном берегу красуются друг перед дружкой бордовые пятистенки с широкими верандами, с тесовыми крылечками да крашеным штакетником. Даже древняя шатровая церквушка восстановлена и светится веселыми яркими красками.

За Шумошью раскинулись вдоль дороги луга; травы стояли добрые, а сенокос затягивался – холод, дожди. На лугах безлюдно. Кое-где увидишь трактор с прицепной сенокосилкой, да и тот стоит, мокнет под дождем. И куда ни глянешь – ни одного стожка. А ехал я в середине июля. В добрый год об эту пору стога стоят кучно, как шатрища несметного войска.

За лугами пошли перелески – невысокие сосняки, аккуратно посаженные рядами, обрезанные глубокими канавами. Потом надвинулся на дорогу красный реликтовый бор, – корабельные сосны заслонили собой все пространство, и куцые зеленые вершины их были так высоко, что терялись, пропадали в зыбкой серой завесе дождя и тумана. Слева засветились белые стены и круглые башни древнего монастыря с потемневшими от дождя тесовыми кровлями, призрачно парила в тумане легкая надвратная церковь – маленький шедевр Якова Бухвостова, маячили пять куполов белого собора, в котором похоронен великий рязанский князь Олег, заложивший этот монастырь. Теперь в том соборе торговый склад. А когда-то на могиле князя лежала его боевая кольчуга. Воевал он много, больше все с татарами, с мордвой и с братьями московитами. И проигрывал сражения, и выигрывал… Всякое было: Рязань – княжество пограничное, открытое дикому полю для буйных набегов татар. Еще при Василии Ивановиче, отце Грозного, посол императора австрийского Герберштейн, посетив рязанские земли, дивился тучности полей и тому, что пахарь пахал с мечом на бедре, а на лошади было седло приторочено. В любую минуту мог чертом выскочить татарин из-за бугра, и пахарь превращался в воина. Этим-то и объясняются колебания князя Олега, его ссоры и примирения с Дмитрием Донским. Не просто было держать пограничное княжество перед грозной силой Золотой Орды. Это хорошо понимали современники князя Олега. Дальновидный и опытный отец Сергий Радонежский много сил положил, чтобы примирить Олега Рязанского с Дмитрием Донским. И Дмитрий Донской высоко ценил Олега, он не просто помирился с ним, а породнился, выдав дочь свою Софью за сына Олега, князя Федора.

Историкам же, утверждающим, что причиной всех ссор было властолюбие Олега, не худо бы учесть такую малость – князь Олег под конец жизни ушел в монастырь и умер под именем послушника Иоакима. Нет, человек, любящий власть превыше всего на свете, не примет добровольно схиму, не уйдет в монастырь от княжеского престола.

После монастыря потянулись с обеих сторон бесконечной вереницей сосновые дома на высоких фундаментах, с резными роскошными наличниками: Солотча, Заборье, Ласково… Вот она, мещерская сторона. Не знаю отчего, но волнует меня эта лесная дорога более всего в зимние шумные метели да в туманную слякотную непогодь.

Этим летом у всех была одна забота – взять бы поскорее, что выросло, убрать вовремя. А выросло все хорошо: и рожь, и пшеница, и ячмень, и овес.

В Спас-Клепиках в райкоме партии застал я первого секретаря Николая Андреевича Баранова. У него люди, готовился семинар, съехались со всей округи посмотреть: что растет на осушенных землях.

– Теперь-то можно проехать на Макеевский мыс, посмотреть на мелиорацию? – спрашиваю Баранова. – Или опять выделяют вам на освоение грош да копу?

– Ну что вы, что вы! Теперь у нас полный порядок, как в Литве: сорок процентов на мелиорацию, шестьдесят – на освоение.

– И удобрения дают? И техникой снабжают?

– Удобрения нам дают по восемнадцать килограммов действующего вещества на гектар.

– А Белоруссии – по двести сорок килограммов, – заметил от стола один из посетителей.

– Там – республика. Ничего не попишешь, – сказал Баранов.

– Чем можете похвастаться? Что освоили за эти два года? Что в заделе?

– Макеевский мыс освоен полностью. Две с лишним тысячи гектаров!

– И дорогу туда проложили?

– Асфальт! Вся карта разбита каналами на квадраты. Шлюзы поставлены, насосная станция. Перекачку ведем избыточной влаги в реку. А река Пра обвалована. Это дорогая мелиорация, польдерной системой называется. Не знаю как в стране, но в нашей области такая мелиорация впервые проводится.

– И что же дала вам эта мелиорация?

– А вот считайте: осушенных земель пока десять процентов от общей площади, но дают они больше половины всех кормов. Это кормов! А сколько зерна, овощей, картошки? Золотое дно.

– И пропашные культуры двигаете?

– На болотах нельзя – разрушается структура почвы. Там у нас травы, райграс многоукосный, например. Эта культура промежуточная, но по четыре-пять укосов дает. Костер безостый. Этот держится до десяти лет. Богатые укосы снимали. На Макеевском мысу у нас тысяча гектаров травы.

– Где же вы взяли такую прорву семян?

– В Тюмень ездили. Теперь и свои травы завелись – будь здоров. В прошлом году в макеевском совхозе собрали сто сорок центнеров семян одного костра, да еще тимофеевки, райграса. Всего пятьсот сорок центнеров взяли. А каждый центнер семян стоит тысячу двести рублей, костра например. Вот она и прибыль. А сколько сена, сенажа?

– Значит, выгодно травы сеять?

– А как же! У нас только люпина одного три с половиной тысячи гектаров. Два года держится люпин, после него картошка, потом рожь. По двадцать пять центнеров ржи дает гектар на Макеевском мысу. Все расходы на мелиорацию окупаются, и довольно быстро.