Шестьдесят рассказов - Дино Буццати

— Какой тип? — безмятежно откликнулся мой спутник. — Парень с миской, что ли?

— Да нет же! — сказал я со злостью. — Разве ты не видишь вон того, вдали?.. Нет, он опять куда-то…

Слова в буквальном смысле застряли у меня в глотке. Был ли то световой эффект, или обман зрения, или подлое надувательство, но человек опять словно растворился в воздухе. Я стал что-то бормотать, растерянно оглядывая пустынную местность.

— Ты перегрелся, — заметил мой спутник. — Давай вернемся на корабль.

Тогда я попробовал рассмеяться и сказал:

— Да нет, что ты, я пошутил.

Вечером мы снялись с якоря. Корабль спускался по каналу к Красному морю в направлении тропиков, и всю ночь образ араба не покидал меня, хотя я упорно пытался думать о чем-нибудь будничном. Мозг сверлила навязчивая мысль, будто я вслепую бреду по пути, определенному кем-то другим. Мне даже мерещилось, что человек из Порт-Саида к этому причастен, что именно его прихоть направила меня по этим южным дорогам, а его медвежья походка — лишь способ привлечь мое внимание: подобными приемами издавна пользуются деревенские колдуны.

Корабль плыл, и я мало-помалу убедил себя, что ошибаюсь: все арабы одеваются более или менее одинаково, и я, совершенно очевидно, обознался по вине своего безудержного воображения. И все же в то утро, когда мы причалили в Массауа, я почувствовал в душе смутный отзвук былой тревоги. Я сошел на берег один в самое жаркое время суток и, гуляя, останавливался на каждом перекрестке, чтобы осмотреться вокруг. Казалось, я провожу что-то вроде испытания, пробую на прочность некий шаткий мостик. Интересно, появится ли вновь этот человек или призрак из Порт-Саида?

Я бродил полтора часа, и солнце (пресловутое солнце Массауа) ничуть меня не смущало, потому что испытание, похоже, оправдывало мои ожидания. Пешком я прошел через Таулуд, остановился осмотреть дамбу, видел арабов, эритрейцев, суданцев, много прекрасных и уродливых лиц, но его так и не встретил. С радостью я жарился на солнце, как если бы мне удалось оторваться от преследования.

Потом пришел вечер, и корабль вновь отплыл на юг. Все мои спутники уже сошли на берег; я был едва ли не единственным пассажиром и чувствовал себя непрошеным гостем в этом чуждом мне мире. Отдали швартовы, корабль начал потихоньку отходить от пустынного причала, никто никого не провожал, и мне опять пришло на ум, что призрак из Порт-Саида интересовался именно мной. Пусть из-за него я чувствую постоянную тревогу, но все же это лучше, чем ничего. Да, он напугал меня своими внезапными исчезновениями, но при всем при том здесь было и чем гордиться. Ведь он в самом деле пришел ко мне (мой спутник по прогулке даже не заметил его). Теперь, когда я осмысливал все на расстоянии, существо это казалось мне олицетворением, средоточием самой Африки. Значит, между мной и этой землей существует связь, только прежде я об этом не подозревал. А посланец из волшебных полуденных царств специально пришел, чтобы указать мне путь.

Судно было уже метрах в двухстах от причала, как вдруг на краю мола показалась маленькая одинокая фигура в белом. Она неторопливо ковыляла по серой полосе цемента, как будто искала чего-то, или не знала, куда идти, или же у нее кружилась голова. Сердце у меня забилось. Это он, человек или призрак, и хотя мне трудно было его разглядеть на таком расстоянии, но он снова удалялся от меня, упорно двигаясь к югу, неуклюжий посланец мира, к которому, вероятно, мог бы принадлежать и я.

А сегодня в Хараре я встретил его опять. Я сижу здесь, в пустом и уединенном доме одного моего друга, совершенно ошалев от жужжания вентилятора. Мысли качаются вверх-вниз, как на волнах: то ли я просто устал, то ли продуло в машине. Нет, это уже не страх, как там, близ лагуны в Порт-Саиде; просто я чувствую себя немощным, недостойным того, что меня ожидает.

Я вновь видел его сегодня, когда осматривал лабиринты туземного города. Полчаса ходил я по этим меандрам, совершенно одинаковым и одновременно столь непохожим; после грозы стало замечательно светло. Мне открывались сказочные дворики, обнесенные красными саманными стенами, точно маленькие форты. Переулки по большей части были пустынны, дома (если их можно назвать домами) безмолвны: иногда приходило в голову, что город вымер, уничтоженный чумой, и что выхода у меня нет — ночь застигнет меня в судорожных поисках избавления.

Об этом я как раз и думал, когда появился он. Волею случая крутая улочка, по которой я спускался, оказалась не такой извилистой, как прочие, а довольно прямой, так что было видно вперед метров на восемьдесят. Он шел меж камней, ковыляя еще сильнее, чем раньше, и очень многозначительно удаляясь в противоположную от меня сторону. Это выглядело не то чтобы трагично и уж совсем не гротескно… даже не знаю, как сказать. Но то был он, человек из Порт-Саида, посланец сказочных царств, который останется теперь со мной навсегда.

Я побежал вниз так быстро, как только мог. Уж в этот-то раз он не сможет ускользнуть от меня: две одинаковые красные стены шли вдоль улицы, и дверей в них не было. Я добежал до того места, где переулок круто изгибался, и ожидал увидеть человека в белом за поворотом не более чем в трех метрах. Однако его там не оказалось. По своему обыкновению, он растворился.

Я снова встретил его чуть позже: он все так же удалялся по одному из этих лабиринтов. Теперь я не стал за ним бегать. Остался стоять, рассматривая его со смутной грустью, пока он не исчез в боковом переулке. Что ему все-таки от меня надо? Куда он хочет увести меня? Не знаю, кто ты — человек, привидение или мираж, — но боюсь, что ты ошибся. Боюсь, я не тот, кого ты ищешь. Мне кажется, я понял, что ты хочешь увести меня все дальше и дальше, вплоть до границ твоего неведомого царства.

Может, зря я не следую за тобой. Ты терпелив: поджидаешь меня на уединенном перепутье, чтобы указать мне путь, с поистине восточной деликатностью, ты делаешь вид, что избегаешь меня, и даже не осмеливаешься открыть свое лицо. Ты, видно, намерен дать мне понять, что твой повелитель ожидает меня посреди пустыни в роскошном белом дворце, охраняемом львами, где поют заколдованные фонтаны. Это было бы прекрасно, я знаю, я и в самом деле не прочь попасть туда. Но душа моя смиренна и боязлива, невзирая на мои укоры, ее крылья трепещут, она вся замирает от страха, стоит ей оказаться на пороге великих приключений. Вот таков я, к сожалению, и, боюсь, твой властелин зря теряет время, ожидая меня в белом дворце посреди пустыни, где я, возможно, и был бы счастлив.

Нет, нет, Бога ради! Будь что будет, о посланец, отнеси весть, что я приду, тебе даже не обязательно вновь появляться. Сегодня вечером я чувствую себя превосходно, хоть мысли и путаются немного. Я принял решение и отправляюсь в путь. (Но способен ли я на такое? Не отступит ли моя душа в последний момент, не задрожит ли, не спрячет ли голову в робкие крылья, не попросит ли остановиться?)

5

И ВСЕ ЖЕ СТУЧАТ В ДВЕРЬ

© Перевод. И. Смагин, 2010

Синьора Мария Грон вошла в гостиную на первом этаже виллы. Она осмотрелась вокруг, чтобы убедиться, что все идет в точном соответствии с семейным уставом, поставила на стол корзинку для рукоделия, деликатно понюхала розы, стоящие в вазе. Возле камина расположились ее муж Стефано, сын Федерико (или просто Федри), дочь Джорджина с книгой в руках и старый друг дома, врач Эудженио Мартора, закуривавший сигару.

— Вот и все, уже завяли, — пробормотала она про себя и ласкающим движением провела рукой по цветам. Лепестки посыпались на стол.

Из кресла ее окликнула Джорджина:

— Мама!

Уже наступила ночь; ставни высоких окон, как обычно, были закрыты. И все же снаружи явственно доносился непрерывный шум дождя. В глубине гостиной пышная красная портьера, от недостатка света казавшаяся черной, закрывала просторную арку, ведущую в вестибюль.

— Мама! — повторила Джорджина. — Помнишь двух каменных львов в конце дубовой аллеи?

— Что это вдруг ты о них вспомнила, дорогая? — с учтивым безразличием ответила мать и, усевшись на свое обычное место под абажуром, пододвинула к себе корзинку с рукоделием.

— Сегодня утром, — объяснила девушка, — когда я возвращалась на машине, я увидела их на повозке одного крестьянина, около моста.

В тишине зала нежный голос Джорджины прозвучал довольно резко. Синьора Грон сложила губы в предостерегающую улыбку и мельком взглянула на мужа, видимо, в надежде, что он не слышал.

— Ничего себе! — воскликнул доктор Мартора. — Не хватало только, чтобы крестьяне принялись воровать статуи. Тоже мне коллекционеры!

— Ну и? — проронил отец, ожидая продолжения.

— Я велела Берто остановить и пойти разузнать…

Синьора Грон слегка сморщила нос: она всегда так делала, когда разговор касался неблагодарных тем и следовало как-то сгладить ситуацию. В истории с каменными львами было что-то странное, неприятное и, стало быть, не подлежащее огласке.