Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.] - Эдуард Фикер

— Всегда. Ни в чем ему не отказывал.

— А он с годами становился все требовательнее.

— Да. Это так. Моя вина.

— Постепенно у вас и с деньгами стало туговато.

— Я отказывал себе во всем, только бы…

— Понятно. И на мотоцикл он, конечно, не сам скопил.

Бедржиху Фидлеру было тяжко. Он нервно двигал бровями. Ответил не сразу.

— Сначала я купил ему велосипед, потом уж мотоцикл. Ему ведь еще не было восемнадцати, и он не мог получить права.

— И какое-то время ездил на своей «Яве» без прав.

— Да, — уныло сознался Фидлер.

— И с дачи он вас, в сущности, выставил, правда?

— Он не выносил, когда я бывал там. Мне-то все равно, я…

— Давали вы ему деньги?

— Кое-что он зарабатывал сам. — Все эти признания явно угнетали Фидлера.

— Если выразиться точнее, пан Фидлер, в ателье ему кое-что выплачивали под видом заработка. Так?

— Так! — беспомощно вздохнул он.

— И вы полагаете, что этой фиктивной зарплаты и вашей финансовой поддержки ему хватало на тот образ жизни, какой он вел?

Брови Фидлера поднялись еще выше, в глазах отразился страх. И опущенные уголки дрожащих губ действительно образовали полукруг, а когда он наконец ответил, я мысленно признал правоту Карличека с его теорией о героизме трусов. Ибо Фидлер вымолвил с внезапной решимостью:

— Нет. Этого, конечно, не хватало. Я мог бы солгать, но не хочу. Я замечал, он много тратит. Золотые часы купил. Случайно я увидел у него золотую брошь с мелкими бриллиантами — наверное, подарок для женщины. То он в новом костюме появится, из самой дорогой материи, теперь вот купил кожаный, для езды на мотоцикле. И когда я его спрашивал, откуда он берет деньги, он только издевался надо мной. Поэтому я и боялся, что он плохо кончит. Еще он купил дорогой фотоаппарат — понравился ему, а фотографировать он любил, но только то, что сам хотел, и по настроению. А так аппарат валялся без дела. Найдите мне сына, пожалуйста! — Фидлер умоляюще сложил руки. — Допросите и накажите его! Ему только восемнадцать, наказание ему не повредит, напротив, исправит, а я не в состоянии… Он образумится, он уже взял от жизни слишком много, и преждевременно. Наказание будет ему на пользу, а я всегда ведь желал делать все ему на пользу…

В самом деле, это был своеобразный героизм чувства: вдруг, после восемнадцати лет «обезьяньей любви», выкарабкаться из этой трясины, говорить и действовать — не разумнее, нет, но по велению иного, силой обстоятельств более правильно нацеленного чувства.

— Что пропало из дому с исчезновением сына? — спросил я, не выказав никакого сочувствия его волнению.

Он опустил руки, успокоился, вернулся к своей безысходной печали. И слабым голосом ответил:

— Об этом я уже дал показания. Кроме мотоцикла и кожаного костюма — ничего. Его дорогой фотоаппарат дома. В карманах у него, видимо, были какие-то мелочи.

— Так что вы не предполагаете, что он отправился в дальний путь?

— Не думаю. Не знаю, но не думаю. Иной раз он увозил на дачу — на багажнике или в привесных сумках — много вещей, продукты, что ли, или что-нибудь еще — не знаю, с ним невозможно было разговаривать, вечно он все скрывал. А в ту субботу он сумок не брал, они лежат в сарайчике во дворе ателье — там раньше был склад различного реквизита: переносные кулисы, фоны и тому подобное, но Арнольд оборудовал сарайчик под гараж.

— Вы видели, как он уезжал в ту субботу?

— Видел. Через окно салона. Было это часов в девять утра, я как раз собирался выйти с тем самым аппаратом, что взял сейчас пан надпоручик…

— Кто-нибудь еще видел или слышал, как он уезжал?

— Не знаю. Слышать… услышать было трудно. Меня уже спрашивали об этом, и я не мог дать ответа. Дело в том, что жильцы дома добились, чтоб он не шумел во дворе. Он всегда выкатывал мотоцикл на улицу и только там заводил мотор. А видеть его могла наша сотрудница — она оформляет заказы в помещении с дверью на площадь. Но и она говорит, что не заметила, — дверь застеклена только в верхней части, и когда сидишь за столом, улицу не видно. А ворота, через которые Арнольд выводит мотоцикл, в стороне. Слышать мотор она могла, но ведь на площади большое движение. Наш лаборант был в лаборатории, а фотограф с клиентами — в павильоне…

— И вы не можете с уверенностью сказать, что сын ваш поехал именно на дачу, а не куда-нибудь еще.

— Не могу, но по субботам он почти всегда ездил туда, с весны до осени…

— Откуда вы знаете? Можете вы доказать, что ездил он только на дачу?

Бедржих Фидлер подумал.

— Я ему верил…

— Возил он кого-нибудь на заднем сиденье?

— Я никогда никого с ним не видел, а он мне ничего не говорил об этом. В последнее время мы жили как чужие. Мне это причиняло боль, вдобавок я начал бояться, что он занимается каким-то нехорошим делом и вынужден это скрывать…

— Когда он возвращался из своих субботних поездок?

— Когда возвращался? Обычно в воскресенье вечером или ночью. А иногда и в понедельник не приезжал… Случалось, и по нескольку дней отсутствовал. Конечно, на даче он проводил время не один. Но ведь не каждый пользуется такой свободой, как он. Поэтому, видно компания расходилась воскресным вечером, ну и он уезжал.

— Почему вы так твердо уверены, паи Фидлер, что он никуда не ездил, кроме как на дачу?

— Ах нет, — измученно вздохнул он, — вовсе я не уверен. Он и среди недели не раз уезжал… не знаю куда, но вряд ли на дачу. Иногда-то я, конечно, знал, куда он отправляется. Он ведь не все время бездельничал, не думайте, пожалуйста. Ездил он и по делам ателье. Мальчик он талантливый и умелый, только командовать собой не позволяет. То работает целый день, а то закатится на всю ночь, и после этого ему ничего делать не хочется, отсыпается дома…

Позднее я выяснил — это было в протоколах, — что в прошлую субботу утром в окрестностях Фидлеровой дачи прошел небольшой дождь и на мокром песке отпечатались следы протекторов покрышек, характерных для серийных выпусков «Явы-350»; поэтому было весьма правдоподобно, что Арнольд действительно приезжал туда в субботу утром. Следы частично сохранялись даже после того, как песок высох, — конечно, в тех местах, где их не затоптали, — ведь людей, особенно во вторник, приходило туда более чем достаточно. Однако никак нельзя было хотя бы приблизительно установить, когда Арнольд с дачи уехал. То обстоятельство, что там шумели еще и в воскресенье вечером, ничего не говорило: сам Арнольд мог давно оттуда уехать.

— …Никто не знает, вернулся лиг он в Прагу, — продолжал Фидлер. — Ваши сотрудники сбили замок на гараже — ключ от него только у Арнольда, — мотоцикла там не оказалось. Ничего особенного они не нашли, во всяком случае мне ничего не говорили.

Я сел за пишущую машинку и отпечатал заявление о том, что Бедржих Фидлер, выслушав, наше предложение и согласившись с ним, просит произвести обыск своей квартиры и ателье «Фотография», которым он заведует, с целью установления причины исчезновения его сына Арнольда Фидлера. Это, правда, не совсем отвечало правовым нормам, но, готовый на все, папаша Фидлер подписал заявление без звука. Казалось, он не понимает разницы между нашим отделом и уголовным розыском. Если же он только делал вид, что не понимает, не было смысла объяснять ему что-то или, напротив, что-то скрывать — в таких случаях всегда надо действовать быстро. Действительно, бывает ведь так, что дела, на первый взгляд чисто уголовное, оказывается преступлением против государственной безопасности.

— Как работает по субботам ваше ателье? — спросил я, отложив ручку.

— В первой половине дня мы фотографируем свадьбы, — отвечал он с таким доверчивым видом, словно я был его единственной надеждой. — Затем передаем пленки для обработки, а так как это дело очень срочное и утомительное, то я, пока проявляют негативы, ухожу обедать. Обычно мы успеваем отпечатать и отнести снимки, пока свадебные гости еще сидят за столом. Это немножко смахивает на работу бродячих фотографов, но нашей артели это выгодно. Не знаю, как будет сегодня. Иногда мы оставляем готовые снимки в канцелярии Национального комитета, и когда новобрачные являются туда за свидетельством о браке, то забирают их.

— Где вы обедаете?

— В ресторанчике «У королей». Неподалеку от ателье. Там я немножко отдыхаю…

— И сегодня туда отправитесь?

— Сегодня, пожалуй, нет… Я вам еще понадоблюсь?

Я улыбнулся ему.

— Напротив, пан Фидлер. Вы нам не понадобитесь. Так что спокойно идите обедать. Правда, уже поздновато, но что-нибудь они вам наскребут.

— О, там меня знают, я…

Он был наивен, как ребенок. Отец, заслуживающий и упреков, и сочувствия.

— Ну вот видите. Поешьте и после обеда посидите там. Подождите нашего сотрудника. Он вам скажет, что дальше. Быть может, у меня возникнут к вам еще вопросы, дайте нам только как следует оглядеться. Вы поняли?