Тревога - Ричи Достян

Люди взрослые в подобных случаях философствуют.

Эти молчали.

Были они и разные и равные.

На станции громыхнуло коротко и зло, словно кто-то решительный одним движением опорожнил мешок с железом, а потом уже знакомо затюхал паровоз. Ленька повторял за ним каждое «тюх».

Паровоз проскочил с такой быстротой, что они успели заметить лишь, как бешено отпихивается он от состава свирепыми красными локтями, а вагоны спокойно курлычут и дают себя рассмотреть.

В открытых окнах были люди.

Ребята как увидели первого человека, так ему и замахали. Человек ответил, и тогда, уже не закрывая ртов, вся орава вопила, махала руками, болтала ногами..

Дальний поезд шел вечность.

Стояли в окнах люди, но… Но не все окна отвечали на привет. Нe все…

Еще стремительнее, чем паровоз, ускользал, уменьшаясь, последний вагон. Потом исчез, потянув за собою и эти неопытные души, отметив каждую тоской по неясному.

Уходящие поезда всегда манят вдаль, но мало кто знает, что надо ему в той дали.

— Без багажного — шестнадцать, — сказал Слава.

Вика шепотом сказала брату:

— А все-таки свинство, что мы ни разу не написали бабушке.

Гриша соскочил со складницы, отряхнул брюки, подошел к Павлику, спросил:

— Хочешь, ссажу?

Павлик благодарно мотнул головой.

Все постепенно задвигались, а вид у них был как у людей в кинозале, когда зажигается свет и никому ни двигаться, ни смотреть друг на друга неохота.

За чертою тени солнце стояло слепящим валом. Казалось, что ни подсунь — оплавится и заблестит. Светились стеклянно сухие стебли травы. Песок блестел, как молотое стекло.

— Э-ээ! — крикнул Гриша, выразив воплем этим общую жажду немедленно жить. Жить сломя голову, вкусно, весело и, главное, поскорей. — А ну, гони монету, а то закроется ларек!

— У меня ни копеечки! — весело выкрикнул Павлик. Гриша беззаботно махнул рукой и полез в карман.

— Твое дело маленькое… для тебя — наскребем! Во! На три брикета уже есть!

Вика нырнула рукой в круглый карман, пришитый низко на юбке, разжала ладонь и объявила:

— О, у нас целое состояние!

Слава молниеносно оценил ситуацию и подумал: «А ведь у меня сегодня денег могло и не быть».

Думая так, он стоял в отцовской позе, глубоко загнав обе руки в карманы. Лицо его было озабоченно.

— Ты чего? — спросил Гриша. — Нет так нет, в другой раз ты заплатишь…

«Фик с маслом», — мысленно ответил Слава и обаятельно улыбнулся.

Гриша взял у Вики бумажный рубль и уже хотел бежать, но перед ним очутился Леня. О своем финансовом положении он заявил, подняв обе руки пухлыми ладонями вверх.

— Ты тоже хочешь эскимо?

— Два, — твердо ответил Леня.

Гришка дал по каждой ладошке щелчка и понесся к вокзалу.

Весь обратный путь Гриша развлекал компанию невероятными историями про дачников, которые жили у них в прошлом, поза- и позапозапрошлом году.

Слава слушал его рассеянно, потому что готовился спросить у Вики, что такое муфлон, но так, чтобы другие не услышали. Это слово с первого дня не давало покоя, оно грызло и угнетало, приобретая все более таинственный смысл.

У Славы колотилось сердце, когда Гришка на минуту замолкал, и он, идя рядом с Викой, готов был уже спросить, но всякий раз что-нибудь да мешало, и Слава никак не мог освободиться от пытки неравенства, которое ощущал в присутствии брата и сестры. Как часто он с горечью думал: «Я ведь все запоминаю с ходу. Мне бы только узнать, откуда они столько чего знают. Не сами ведь, кто-то им помогал. А теперь, конечно, им легко!»

Но разве Гришку возможно остановить? Он говорил и говорил, и по его рассказам выходило, что дачу у них снимают всегда сволочи, вроде того, который при луне ягоды крал; кретины, вроде того, который кота в авоське бил; или психопатки, приезжающие из Ленинграда с кудрявыми собачками, а то еще с какими-то волнистыми попугайчиками. Слава тихо завидовал даже тому, что в Гришкином доме поселяются такие типы, а для собственного утешения вслух говорил: «И все-то он врет!» Но когда Гриша называл имена собак, не поверить никто не мог. Пес по имени Шах, сучка — Психея. Вот этого, по мнению Славы, даже Гришка-лгун выдумать не мог.

Мало того, хозяйка Психею, оказывается, так обожала, что говорила про нее: «У моей девочки испортился аппетит, подозреваю, что эта дурочка наглоталась мух». «Такое тоже поди выдумай, — с огорчением думал Слава. — Как он, черт, запоминает все это».

— Послушай, — сказал вдруг Костя, — как ты можешь жить в таком доме?

Гришка сразу сделался серьезным.

— Врет он все, — сказал Слава. — Так я и поверил, это ж надо таких идиотов еще поискать.

— Была бы приманка, — зло огрызнулся Гриша, — сами найдутся.

Костя взглянул на Гришу и осторожно спросил:

— Действительно у вас какая-то особенная дача?

— Спрашиваешь!

Гриша остановил компанию посреди улицы и, ко всеобщему обалдению, стал изображать нечто не совсем приличное. Он расстегнул верхнюю пуговку на роскошных замшевых шортах, но тут же ее застегнул, потом поднял вверх правую руку и выразительнейшим жестом спустил воду в воображаемой уборной.

— Ты что?! — обозлился Слава. Он почему-то принял все это на свой счет.

— Я ничего — это они как мухи на мед!.. Мой папа знает, что делает!

Никто ничего не понял.

Гриша облетел злорадным взглядом смущенные лица и, остановись на Славе, сказал:

— Спорим?

Слава мотнул головой и протянул руку:

— На что?

— На что хочешь спорим, что во всем Сосновом Бору нету такой уборной, как у нас.

— И что из этого? — краснея от злости, спросил Слава.

— А то, что я уже сказал, — бабусечки в брюках, как видишь, тоже поселяются главным образом у нас, хотя ого как дорого им это обходится!

Вика инстинктивно погладила Павлика по голове. Гриша спохватился, но исправить уже ничего не мог.

— Слышишь, Павка, мой папа правда гений?

В ответ на это Павлик, который, видно, к разговору не прислушивался, обдал Гришу таким сиянием серо-зеленых, необъяснимо красивых глаз, что Гриша смутился всерьез, махнул рукой, потом вдруг резко двинулся вперед и дальше говорил так, будто никто рядом с ним не идет. А они шли, притихшие из сочувствия к Грише, хотя толком никто не знал, в чем следует ему сочувствовать.

— Мой папаня знает, из чего делаются деньги, не зря два года воздвигал эту башню.

— Какую башню? — тихо спросила Вика.

— Вы что, дети, что ли? Как, по-вашему, вода из колодца сама вскочит в краны и так далее? Эта башня папаше — вó обошлась, но… — Гриша опять спустил воду посреди Коммунального проспекта таким точным жестом, что один прохожий хмыкнул. — За это удовольствие ленинградские папочки, мамочки и бабусечки будут выплачивать деньгу до тех пор, пока в Сосновом Бору не построят водопровод.

Он обернулся. Серьезные лица обозлили его. Показав друзьям язык, Гришка вывернул наружу карманы шорт и, держа их кончиками пальцев, как подол юбки, визгливым голосом запел:

— Имейте в виду. Наш дом стоит под защитой холма! Да, да! Именно да!.. СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ МИКРОКЛИМАТ! Пойдемте, я покажу, какой у нас ягодник, хотя нет, посмотрите сначала, какой отсюда открывается вид… АРОМАТ ЦВЕТОВ СТОИТ КРУГЛОЕ ЛЕТО, поскольку наш дом граничит с Хильдой Яновной. Вот смотрите туда. Видите, под снегом обозначены ГРЯДКИ, ГРЯДКИ, ГРЯДКИ… Ах, какие цветы… Лучшие на всем Карельском перешейке. Розы на могилу Репина были куплены у Хильды Яновны — клянусь!.. А у нас ягоды. Сморода, крыжовник, клубника — сколько душе угодно. Имейте это в виду… Вы видите эту розетку — она для настольной лампы. Вот, пожалста, торшер для уюта… Пожалста, ЖИВИТЕ, ЖГИТЕ, ЕШЬТЕ, брешьте…

Брат с сестрой переглянулись.

— Что с ним? — тихо сказал Костя.

— А тебе жалко, пусть себе врет!

— Какой ты грубый, Слава!..

Гришка остановился вдруг. Было это за два перекрестка до того, где он обычно сворачивал. Не меняя жеманной интонации, он сказал: «Улица Энтузиастов, девятнадцать, милости прошу, приходите, пожалста, можете убедиться собственными глазами…» Наткнувшись на растерянный взгляд Вики, Гриша отобрал у нее руку Павлика, сказал: «Ну, я пошел» — и действительно пошел быстро, не оглядываясь. Зато бедный Павлик бежал с ним рядом, выкрутив шею. Большие глаза его плаксиво смотрели на Вику.

В этот день приятели не воспользовались приглашением Гриши. И на следующий— тоже. Не скоро увидели они дом, выкрашенный в столь БЛАГОРОДНЫЙ цвет. (Стены — сиренево-песочно-бежевые, крыша — цвета молотого кофе, «кофейные» перила крыльца и наличники на окнах.)

Двухэтажный изящный этот дом не только у детей вызывал ощущение шоколадного торта.

Еще притягательнее было все, что внутри.

Разноцветные стены!