Искатель. 1986. Выпуск №2 - Виктор Пшеничников

— Жужжит? Где? А! Это… — Мужчина замялся, отыскивая на родном для Хаятоллы языке подходящее слово, но, так и не найдя его, пояснил по-своему: — Это такая штука, чтобы в комнате было прохладно. Кондиционер.

— Кондиционер, — твердо повторил Хаятолла, будто пробовал чужое слово на вкус.

У мужчины от удивления высоко поднялись брови. Он оглянулся на Олима и, снова обращаясь к мальчику, по-учительски, с нажимом произнес:

— Парабеллум!

— Парабеллум, — довольно чисто выговорил Хаятолла, облизывая пересохшие губы.

— Параллелограмм!

Хаятолла немного поразмыслил и уже без прежней уверенности, по слогам повторил:

— Па-рал-лело-грамм…

Олим почему-то встревожился, снова провел ладонью по горячему лбу мальчика, укоризненно покачал головой.

— Ты отдыхай, не напрягайся. Тут твои друзья и поэтому забудь обо всем.

— Извини, Хаятолла, я не нарочно. — Светловолосый усталый человек виновато улыбнулся. — В самом деле, нечаянно. Удивил ты меня. А меня ты еще не забыл? Помнишь, как приходил к нам в департамент? Ты еще разыскивал своего дядю… Тогда представиться было недосуг, так что давай знакомиться теперь. Не возражаешь? Я друг Олима, а значит, и твой друг. Зовут Николаем Александровичем. Николай Александрович Березин. Запомнишь?

Какая-то упорная, неотвязная мысль не давала мальчику покоя, мешала думать и говорить. Он беспокойно огляделся, еще раз задержав взгляд на автомате и национальном гербе.

Олим по-своему воспринял его встревоженность, склонился ниже.

— Может, и впрямь поешь? У меня остался плов, правда, холодный. Так ведь разогреть недолго. Есть еще банка компота из ананасов. Как, Хаятолла? А то, хочешь, — усердно исполнял он роль няньки, — позовем Людочку. Она у нас особенная. Красивая.

— Рафик Олим, ты… видел отца?

Олим откинулся на спинку стула, исподлобья взглянул на Николая Александровича, в замешательстве не зная, что отвечать.

— Тебе сейчас вредно волноваться, Хаятолла. И не надо. Лучше постарайся уснуть. Поверь, когда человек спит, силы его прибывают…

— Где мой отец? — перебил его Хаятолла, и болезненная дрожь снова прошла по его маленькому телу. — Что с ним? Бандиты… там было много бандитов. Их перехватили, Олим?

Сквозь смуглую, цвета кофе, кожу щек мальчика проступил румянец. Глаза, как бы подернутые матовой дымкой истощения и болезни, маслянисто блеснули. Он поскорее отвернулся к стене, где над кроватью висел на гвоздях старенький, с жестким ворсом коврик. Недетское чувство опасности подсказывало мальчику, что от него что-то скрывают.

— Отца… убили?

— Нет, Хаятолла, что ты, успокойся. Он жив. — Олим твердо повторил: — Жив. На этот раз банде удалось уйти. Ахмет-хана кто-то предупредил о засаде, и он не стал испытывать судьбу, оставил богатый кишлак почти нетронутым, а сам поскорее удрал на машине. Хорошо, что безвинные дехкане не пострадали. Ведь Ахмет-хан, как ты знаешь, никого не щадит…

Мягкий бархатный голос Олима убаюкивал. Хаятолла закрыл глаза, и сон опять подхватил исстрадавшееся, ноющее тело мальчика, словно пушинку ветер, повлек Хаятоллу из прохладной комнаты с кондиционером в иссушенную зноем пустыню, в уже минувшие страдания и ночь… Ему опять пригрезился безлюдный родной кишлак, над которым обреченно, с плачем и стонами, носились стаи летучих мышей и настырно выл чуть ли не под самым дувалом шакал. Опять он искал и не находил у родных стен спасения от неутомимых своих преследователей, от бед, сыпавшихся на его голову.

«Ничего, скоро настанет утро, и все пройдет», — успокаивал себя мальчик, хотя прекрасно знал, что утра ему не дождаться: рядом бродили, отыскивая Хаятоллу, его мучители, посланные с гор отцом. Их шаги неотвратимо приближались, были совсем рядом…

«Мама, мне страшно!..» — взмолился Хаятолла.

«Я здесь, мой мальчик, не бойся…»

Мама стояла рядом, невидимая в темноте, ласково ворошила его вихры на макушке, — успокаивала. Пахло от нее теплом и домом, и Хаятолла прижимался к матери все тесней.

«Видишь, я с тобой. Теперь я никуда от тебя не уйду. Успокойся, мой мальчик. То ветер скулит во дворе, шарит в щелях. Он решил с кем-нибудь поиграть, ведь и ветру тоже бывает иногда одиноко, вот Он и ищет себе товарища…»

«Это не ветер, мама. Ветер не ходит в сапогах и не говорит человеческим голосом. Это они. Они пришли за мной. Это злые люди, мама».

«Полно, сынок. Спи. Хочешь, я спою тебе сказку? Когда-то ты любил мои сказки…»

«Теперь не люблю. Я уже большой, мама. Я уже давно вырос».

«Конечно, конечно! Понимаю… Ты стал уже таким взрослым! Совсем-совсем взрослым… Скоро и ты покинешь наш дом, как твои старшие братья, и станешь жить самостоятельно…»

«У нас нет дома, мама, и ты об этом знаешь. У нас уже никогда больше не будет своего дома».

«Нехорошо говоришь. Человек не может без дома. Только у бродяг не бывает своего дома. Спи и ни о чем больше не думай…»

Хаятолла потянулся, но вместо шелковых одежд матери нащупал жесткий ворс старенького коврика у кровати. И он услышал голоса двух знакомых Хаятолле людей — Николая Александровича и Олима.

— …Удалось только перехватить их «джип» с радиостанцией да еще несколько человек, и среди них — личного повара Ахмет-хана, — приглушенным голосом рассказывал Олим. — Не густо, конечно. Главарь держал повара «при дворе», повсюду таскал его за собой, а в этот раз за какую-то провинность оставил в обозе.

— Как же все-таки удалось уйти? — недоуменно спросил Березин. — Прости, может, я чего-то недопонимаю, но мы в своем департаменте далеки от боев, наше дело, сам знаешь — работа: газ, трубы… Они что, выскользнули из заблокированного кишлака? Ведь когда проводится такая крупная операция, в ней участвуют и царандой,[5] и подразделения ХАД,[6] и бойцы отрядов НОФ.[7] Банда незамеченной не пройдет…

Жадно ловя каждое слово, Хаятолла старательно делал вид, будто все еще спит. К счастью, и мужчины, увлекшись беседой, ничего не замечали. Говор их звучал спокойно, значит, они не опасались быть кем-то услышанными.

— Да, были там и царандой, и хадовцы, — не сразу отозвался Олим, и стул под ним скрипнул. — Но гонцы Ахмет-хана упредили его, так что блокировать кишлак не имело смысла: он был пуст.

Олим прополоскал горло остывшим чаем, цокнул языком.

— Ахмет-хан сильный и хитрый противник. Он не доверяет никому и ничему. Тот опальный повар, которого мы прихватили, вряд ли когда вернулся бы к ханскому очагу: попал в немилость, значит, напрочь потерял доверие. У хана, кроме него, еще пять таких же искусных поваров, и все они пробуют пищу., прежде чем подадут ее на хозяйский стол. Ахмет-хан дрожит за свою шкуру и потому никогда не пользуется дважды одним и тем же транспортом. Если вчера он ехал на «джипе», то сегодня пересаживается на коня, а назавтра разъезжает уже на бронетранспортере или вовсе идет пешком, как все. Когда банда выступает, рядится в самые простые одежды, хотя обожает роскошь и драгоценности. И держится он то в голове колонны, то в середине, а то в хвосте и до последней минуты даже самым близким из своего окружения не объявляет маршрута выступления…