Медведь - Мария Ануфриева

Уже увидела объявление и позвонила врач дежурившей в ту ночь «Скорой», которая оказывала ему первую помощь. Она рассказала, что, по версии врачей, он ловил машину на обочине, не рассчитал и вышел на проезжую часть. Темно, да и встреча с друзьями не прошла даром. Алкоголь-то в крови никто не отменял: 1,4 промилле.

Уже «пробили» его выключенные телефоны и выяснили: с одного, перед тем, как была вынута сим-карта, звонили в Тверь, когда Медведь был еще на Витебском вокзале. В Твери у нас никого не было… Сим-карту на втором телефоне заменили за час до того, как его сбила машина, в три часа ночи. С этого телефона активно звонили все время, пока я сидела возле дверей реанимации.

Уже были все данные менявших «симки» людей: паспорт, прописка, перечень административных правонарушений, вменяемых им милицейской базой. Возможно, они ни в чем не были виноваты и ничего не знали о случившемся. Может, Медведь просто обронил эти телефоны, а они подобрали. Но как это проверить? Кто мне поможет? Никто. Три раза относили заявление в милицию, но оно должно быть от потерпевшего, а тут такая запутанная история.

Уже съездили в районную ГИБДД и выяснили самый страшный в своей нелепости факт. Его уже обсуждали охочие до слухов пользователи сети, но мне, сидевшей возле дверей реанимации и слушавшей зачитываемые «сводки» по телефону, верилось в него с трудом.

Поверила только тогда, когда нашла силы покинуть больницу, пришла в ГИБДД и своими глазами увидела рапорт: Медведя сбила «Скорая помощь», которая везла ребенка в больницу. Водитель и не думал никуда уезжать.

Он родился в 1946 году, на год раньше мамы Медведя. Жил по соседству с его бабушкой, а ей 94 года, она похоронила мужа, сына, а теперь вот единственный внук лежал в коме. Она была очень сильной женщиной, о том, как у нее родился сын в блокадном Ленинграде, как потом с грудным ребенком ехала в эвакуацию в Сибирь в вагоне для скота, она рассказывала как о совершенно обычных вещах. Я никогда не видела, как она плачет.

Когда я заезжала к ней из больницы умыться и попить чаю, она крестила меня маленькой сухонькой ручкой, ничего о Медведе не спрашивала, но губы ее тряслись такой мелкой-мелкой дрожью, и смотрела она почему-то в сторону, как врачи в 12:00 и 18:00 возле дверей реанимации.

Водитель сказал, что заметил пешехода за семь метров, это и не удивительно: зима, ночь, в это время на Московском шоссе среди полей вряд ли встретишь гуляющего человека. Свидетелей не было, да и откуда им взяться в четыре часа утра в таком глухом месте.

И легче бы было, если бы сбил Медведя неведомый злодей, уехавший с места происшествия под покровом ночи. Но абсолютные злодеи живут и проигрывают в детских сказках, в сказке взрослой злодей неожиданно может оказаться пожилым несчастным мужичком, всю жизнь крутящим баранку, живущим в грязном доме-малосемейке, за обшарпанной дверью с торчащими кусками ваты и обрезанным звонком.

Уже выкурила с его соседом на лестнице первую за много лет сигарету и попросила передать ему мой телефон. Пусть позвонит, ведь только он и Медведь знают, как все произошло.

Врач, сидевшая с водителем впереди, как написано в рапорте, спала и ничего не видела: проснулась от резкого торможения и удара.

Любить водителя мне было не за что, но я и не ненавидела его. Будь на его месте любой другой, все могло бы быть иначе, а тут и сказать нечего – «Скорая»… Когда нам плохо, мы всегда набираем 03 и всегда знаем, что к нам приедут и помогут. Просто так по ночам «Скорые» не ездят.

Я хотела одного: чтобы он позвонил и рассказал, как все было. Медведь лежал в коме, и только водитель, который не открывал дверь и не отвечал на звонки, мог помочь понять случившееся.

Я пыталась поставить себя на его место. Рассуждать всегда проще, но ведь места себе не находила бы и всеми способами пыталась бы узнать хоть что-то о состоянии человека, связаться и поговорить с родственниками, объяснить им, и уж тем более если бы была не виновата в случившемся! С другой стороны, такое беспокойство могло быть расценено как признание вины, это тоже надо учитывать.

В районной ГИБДД я видела одного из инспекторов, выезжавших на место ДТП вместе с дознавателем. Хотела спросить его, почему же не позвонили они, не сообщили о случившемся, ведь даже если пешеход сам во всем виноват, у него семья есть. Они же видели по документам, что он не бомж, а обычный парень. Даже если он очень-очень виноват, что им стоило посмотреть его телефон в базе данных? Паспорт, права, банковские карточки – все при себе…

Хотела, а потом увидела, что он еле сидит. Набухшие веки, багровая шея, и заскорузлым пальцем барабанит по столу, ватно навалившись на него всем телом. Потный, мутный, крайне тяжелый. И поняла, что спрашивать незачем.

В детской сказке судьба непременно сберегла бы главного героя, ведь в добром мире незлобивому, независтливому, наивному Иванушке-дурачку всегда везет и помощь приходит вовремя. Во взрослой сказке, если ты становишься Иванушкой-дурачком по своей ли, по чужой ли воле, будь готов к удару под дых, а о помощи даже не мечтай. Виноват – получи. Был не в то время не в том месте – получи. Не умеешь разбираться в людях, не хочешь расставаться с друзьями, которые завтра о тебе и не спохватятся – получи сполна. Это взрослая сказка. Тут не место сантиментам. И судьба тебя беречь не будет. Ну разве что совсем чуть-чуть.

Судьба сберегла Медведя и меня от одного: не пострадали ребенок, его родители и врач, ехавшие в машине. Если бы с ними что-то случилось, я бы никогда этого не простила ни Медведю, ни себе. Ведь они-то точно ни в чем не были виноваты.

Как Медведь очутился на шоссе в это время, куда шел, по-прежнему было неясно.

Не звонил водитель.

Не звонила следователь Главного следственного управления, куда передали дело.

Не звонили друзья-однокурсники, со встречи с которыми Медведь не вернулся.

Это молчание было таким же, как его кома – крайне тяжелым, непонятным, необъяснимым. Но потом я и с ним свыклась.

Зато звонили и помогали далекие и даже совсем незнакомые люди! Узнавшие о нас от друзей, из интернета. Присылали тексты молитв, рассказывали о своих близких, лежавших в реанимации и выживших, ежедневно звонили в больницу и узнавали в справочной о Медведе, ставили свечки в церквях.

– Я живу на Будапештской, рядом с больницей. Если нужна будет любая помощь – посидеть с ним, принести что-то, в аптеку сходить, я готова, – сказала девушка, которую я не знала.

– Нет времени читать, скажи, что я могу сделать? – по-деловому говорила в трубку однокурсница, которую я не видела десять лет.

Помогали мои бывшие студенты, да еще как, кто бы мог подумать, что случится то, что сотрет все грани. Помогали одноклассники Медведя, в последний раз видевшие его на школьном выпускном.

А были лучшие друзья, которые пропали, выпали, как-то вмиг исчезли из жизни. И я их понимала: случившееся страшно понять, принять, осознать, и сказать нечего, и не поможешь ничем. Потом проходит день, другой, три дня, а за ними и неделя, и уже как-то неловко: что, мол, раньше не позвонили, да и сказать по-прежнему нечего. За неделей проходит месяц, и звонить уже неуместно, даже если свербит и нехорошо на душе, потому что как-то уж совсем неловко: где, скажут, раньше были, ведь не сделать же вид, что не знали ничего.

И уходят люди из твоей жизни как-то осторожно, боком, и всем страшно неудобно: и им, и тебе. Так неудобно, что потом при случайной встрече никто не знает, куда себя деть:

– Как дела?

– Нормально.

И больше нет друг для друга слов, а неудобно уже в кубе, в крайне тяжелой степени.

А еще были друзья, вроде и не самые близкие, которые бросили свои дела и устроили настоящий штаб с развернутым планом действий: писали и расклеивали объявления, опрашивали свидетелей, просматривали записи видеокамер, звонили Ивану Петровичу, от него Семену Семеновичу, от него начальнику угрозыска. Организовали дежурство: одни приезжали в больницу к 12:00, другие к 18:00, потом менялись. Стояли рядом с нами, родственниками, ловили скупые слова врачей, качали головой, и приходили снова и снова.

Дружба, как и любовь, – такая разная, и иногда нужно случиться беде, чтобы почувствовать и понять, что настоящая дружба, как и настоящая любовь, – на одном дыхании, и ей не может быть «неудобно».

Именно друзья «пробили» пропавшие телефоны, проверили все милицейские базы, через Москву отследили перемещение одного из телефонов с точностью до 100 метров, нашли и опросили тех, кто хоть что-то мог знать.

– У нас не-е-е-т таких возможностей, – тянули молодые опера угрозыска, и, наверное, они действительно их не имели.

В эти дни я поняла и усвоила урок на всю жизнь: если с тобой или твоими близкими что-то случается, и не важно, кто при этом виноват или не виноват, – нет помощи извне, нет государства, потому что тебя для него нет. Есть только люди, которые объединяются, чтобы помочь. И часто это одни и те же люди: не спеша выполнить свою работу из-за несовершенства закона, отсутствия стимулов, обилия других дел, тебе часто и очень душевно могут помочь даже без денег, по знакомству, из сочувствия. А когда их спросишь: а что же вы в обычном-то порядке ничего сделать не можете, – оглядываются, нет ли кого поблизости, а потом с лицом страстно желающего плюнуть человека обреченно машут рукой: мол, и не спрашивай, дурочка, что ли.