Медведь - Мария Ануфриева

Уже не было большой разницы, где сидеть: дома или возле реанимации, просто последнее ближе к нему, а потому казалось мне более логичным. Состояние Медведя по-прежнему оставалось крайне тяжелым.

Каждый день я заходила в больницу через приемный покой, чтобы не слышать «чё», «ну чё» и «ничё» охранников на центральном входе.

– Плохо, очень плохо, что динамика отсутствует. Все, что могли, сделали, остается ждать, – мягко говорил Бегемотик.

А за внимательным взглядом и безупречно породистым наклоном головы – стена, потому что хороший врач, тем более реаниматолог, тем более работающий в больнице, куда массово привозят пострадавших с улиц – это же настоящая передовая, – никогда не должен принимать близко к сердцу проблемы своих пациентов. В идеале через пару недель он не должен их даже помнить. Бегемотик был очень хорошим врачом. Он достиг высот в профессии и не помнил их уже через неделю: слишком уж много проходит людей через реанимацию, принимающую на себя удар в деле оказания экстренной медицинской помощи.

Реанимация – конвейер жизни и смерти.

Человек, работающий на конвейере, не будет выхватывать с бегущей ленты одну из одинаковых деталей и запоминать ее. Он отвечает за рабочий процесс на вверенном ему участке производства и должен делать это максимально профессионально. Бегемотик выполнял свою функцию вполне по-оруэлловски – плюс-плюс-профессионально, и люди в его глазах делились на бывших, нынешних и будущих пациентов. Он все всегда делал правильно, и я бы хотела умереть правильно под общим руководством этого безупречно красивого человека, если бы хотела умереть вообще.

Но тогда в белом больничном коридоре я поняла, что очень, очень не хочу умирать и не хочу, чтобы умер Медведь. Категорически не хочу. Memento mori – это не для меня, я буду с ним спорить.

– Надо как-то повлиять на ситуацию, переломить ее, чтобы динамика стала положительной. Динамика… Никогда не думала, что это слово может столько значить! – говорила сестра Медведя.

У них рано умер отец, в дефицитные перестроечные годы, и она выполняла в семье функцию кормильца: мать-пенсионерка, маленький сын и брат-школьник. Муж ушел вслед за новой любовью в другую семью, где поменьше проблем.

Вот и теперь она вместе со мной сидела в больничном коридоре у окна. Столько лет прошло, а все то же – надо вытягивать.

Если бы мы могли, то достали бы ему положительную динамику хоть из-под земли. Но ведь даже денег врачи не берут и лекарств, говорят, не надо. Все у него есть. А взяли бы деньги – нам бы подарили иллюзию полезности. От бессилия не знаешь, куда бежать, и готов схватиться за любую соломинку. И пусть даже все они обломятся, но ты за них хватался, а не сразу пошел ко дну, покорно сложив руки.

Раз в день в оговоренное время я звонила целителю-экстрасенсу, способному предсказывать будущее, видеть прошлое и лечить людей на расстоянии. Может быть, он вместе с врачами сумеет сотворить чудо? Говорят, он спас от смерти младенца…

– Ты смеешься надо мной, Медведь? – говорила я ему, неподвижному под белой простыней, никогда не верившему в колдунов и волшебников. – Ты только выживи, и мы посмеемся вместе.

Но и экстрасенс сказал мне:

– Пока человек лежит в реанимации, я из этических соображений не могу вмешиваться в процесс, которым распоряжается Господь Бог. Если Бог дает добро на продолжение жизни, тогда я начну читать молитвы и посылать ему энергетические потоки. А пока не ясно, выживет или нет, не могу.

Экстрасенс не может, врачи не могут…

Оставалось только ждать, в какую сторону качнется чаша весов.

Я звонила экстрасенсу каждый день ровно в 16:00, между утренним и вечерним выходом врачей, и узнавала, как обстоят дела на кармическом фронте.

В один из дней целитель обнадежил меня:

– Сегодня лучше, чем вчера. Вчера было совсем темно, а сегодня я вижу просветление. Хоть и совсем небольшое, но оно есть. Я вижу, что калитка к Богу пока закрыта для этого человека, рано ему уходить. – И, помедлив, добавил: – Может, мне просто очень хочется в это верить.

Мир тесен, очень тесен. За время общения с экстрасенсом мы узнали, что живем в соседних домах и семьи наши были знакомы.

Раньше я бы скептически усмехнулась, веря в торжество науки. Но теперь видела, что не всегда она торжествует, и жадно ловила его слова. Однажды позвонила в назначенное время, а он не поднял трубку. Я чуть не сошла с ума, думая, что он увидел плохое и не находит в себе сил сказать мне это. Оказалось, просто вышел в булочную…

Мы все искали альтернативные пути, да и они тоже искали нас.

Как-то вечером, когда я вернулась из больницы домой, чтобы немного поспать, мне позвонила давняя знакомая и рассказала про чудо-аппарат, продукт засекреченных военных разработок, который с помощью редкоземельных металлов поддерживает целостность биополя человека и не дает душе покинуть тело.

Я ничего не смыслила в биополях и военных разработках, но раз они удерживают душу в теле… На следующее утро я помчалась за этим аппаратом. Продукт военных разработок оказался маленькой пластмассовой коробочкой, похожей на те, в которых бухгалтеры хранят печати.

В нашей палате, на мое везение, в этот день дежурил Бегемотик. Накануне я заснула от усталости и не смогла толком выучить принцип действия коробочки, и вот теперь, волнуясь и путаясь в объяснениях, уламывала врача, боясь, что он откажет мне в просьбе.

– Там, эти… редко, редко, как же их… редкоценные металлы, – твердила я, как двоечница перед учителем, вызванная к доске отвечать невыученное домашнее задание.

– Видимо, редкоземельные, – слегка склонив голову, авторитетно и терпеливо подсказывал Бегемотик.

Дело было пустяковое – всего-то положить коробочку под подушку, поскольку душа, которой мы собирались воспрепятствовать покинуть тело с помощью редкоземельных металлов, предположительно должна обитать в голове.

Бегемотик был либеральным врачом и, видимо, часто сталкивался с бредовыми идеями сходивших с ума родственников. Убедившись, что коробочка не представляет опасности и не будет влиять на работу медицинской аппаратуры, он повертел ее в руках и милостиво взял, предупредив, что за сохранность никто нести ответственность не будет. Я была счастлива, оказав такую существенную помощь современной медицине.

– Пусть он выживет, Господи, пусть он только выживет, прошу тебя, сжалься над нами!

Была пятница. Днем вышедший для общения с родственниками врач сказал очередное сухое «нельзя». Конечно, с рациональной точки зрения никакого смысла в моих визитах в реанимацию не было: помочь я не в силах, и несколько минут, проведенных у кровати Медведя, ничего не дадут. Но ведь есть еще иррациональная сторона вопроса: постоять рядом, подержать за руку, самой поправить простыню.

Сначала я смирилась с очередным отказом, но потом, ближе к вечеру, внутри все сжалось. Дрожало, ходило ходуном, толкало к горлу приступы тошноты, а в голову азбукой Морзе посылало отрывочные сигналы: пятница… впереди два дня… плохо, очень плохо… надо увидеть.

Приказы успокоиться, отдаваемые самой себе рациональной частью «я», тут же захлестывались внутренней истерикой.

Надо было что-то делать – опять звонить, просить помочь. Позвонила, попросила, обещали помочь.

На этот раз помогал совсем незнакомый, но очень доброжелательный врач. Он несколько раз сам перезванивал и говорил, что, к сожалению, видимо, сегодня уже не получится пройти в реанимацию: конец недели, все ушли с работы, получится только в понедельник, вы попросите дежурного реаниматолога – человек же. Я благодарила его за беспокойство и понимала, что попытка достучаться до человека в молодом дежурном враче будет напрасной.

Когда вышел очередной очень юный врач, при одном только взгляде на него я поняла, что меня ждет оглушительный провал. Он был много младше меня или производил такое впечатление – невысокий, худенький, с черными, как у галчонка, глазами и невероятно правильный.

Таких видно издалека: настоящий отличник с горящим прямым честным взглядом. Когда на экзамене напротив тебя садится такой студент, можно задать ему всего лишь пару вопросов и смело ставить «отлично», даже не листая зачетку. Хороший парень, наверное, из него получится настоящий толковый врач. Но для меня в тот вечер он был худшим из всех возможных вариантов…

Пропускать меня он, естественно, не собирался. Но и я не сдавалась, решив пойти на хитрость. Назвав имя Бегемотика, которое, по моим соображениям, должно было иметь немалый вес среди местной медицинской молодежи, я стала вдохновенно и отчаянно врать, поскольку другого выхода не было.

– Мы говорили с ним вчера и сегодня днем. Он разрешил мне пройти вечером и должен был вам передать. Наверное, просто забыл или не успел. Он уже пускал меня! Вы ему позвоните и спросите, он подтвердит! Давайте вместе ему позвоним!