Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел. 1861 год - Петр Валуев

Гр. Строгано в отзывается весьма неблагоприятно о наших университетах.

Кн. Горчаков, имея в виду, что в записке статс-секретариата предлагаются в разрозненном виде все составные части университета, просит, чтобы совокупность их решились назвать университетом.

Ковалевский слабо поддерживает.

Е. величество passe outre peremptoirement[69].

Чевкин восстает против вольных слушателей.

Гр. Строганов тоже.

Муравьев за них заступился, но государь, видимо, не хотел его слушать.

Совещание принимает бессвязную форму. В конце оного я опять не знаю в точности, на чем остановились. Но другие, по-видимому, счастливее меня. Горчаков возобновляет Панину, Платонову и Тымовскому приглашение отправиться к нему. Заседание закрывается. Vous n'etes pas content[70], – сказал мне, уходя, кн. Долгоруков.

Mon prince, vous verrez les consequences et vous en jugerez[71].

Заседание началось с признания, что ни одно из заключающихся в статуте обещаний не было исполнено в течение 30 лет. Оно происходило ввиду событий, самым резким и тягостным образом обнаруживших несостоятельность 30-летней системы управления, но ни один голос не возвысился до признания явных, несомненных ошибок и неправд. Ни один голос не обратился к сердцу государя. Ни одна благородная струна души не была затронута. Никто не подумал, не упомянул о том, что вытерпела или перетерпела Польша в это 30-летие, и о том, что если крамолы продолжались и продолжаются, то мы собственными ошибками и неумением вселить ни уважения, ни даже боязни, наполовину тому причиной. Никто даже не признал (кроме кн. Горчакова, и то только мимоходом) крайности современных обстоятельств.

Хотя действия и положения наместника о них свидетельствовали и хотя самый факт созыва Совета для обсуждения не мер подавления крамолы, а предположений наместника и статс-секретариата доказывает, что мы считали себя кое в чем связанными или как бы провинившимися.

Говорили о воспитании, о постепенном образовании какого-то{13} <несбыточною противодействия средних и низшего сословий высшему, но никто не заикнулся о страшной ответственности кровавых принудительных мер, никто не вспомнил о значении единодушия, ныне обнаружившегося во всех слоях польского народа, и не дерзнул коснуться вопроса о его общечеловеческих стремлениях и правах.

Не хотели делать уступок и не заметили, что их делают, забыли, que des concessions faites de mauvaise grace sont les pires que l'on puisse faire[72].

Государь был предрасположен к лучшему результату, голос гр. Панина дал всему совещанию то направление, от которого впоследствии гр. Строганов, Чевкин и другие не позволили ему уклониться.

Меня огорчают преимущественно несостоявшиеся в Совете определения. Быть может, нам необходимо на первый раз выиграть время; быть может, эти определения и удовлетворяют на время Варшаву; быть может, к лучшему и то, что они не удовлетворяют Варшавы и Царства. Меня огорчают речи, мною слышанные, лица, мною виденные. Меня огорчает, оскорбляет и уничижает тот полицейский уровень, на котором так плотно держались все члены царской Думы. Повторяю, ни одного благородного слова, ни одной смелой мысли, ни одного широкого размаха, ни одного возвышенного и ни одного теплого чувства{14}.

14 марта. Утром в Комитете. Сегодня кн. Горчаков, Тымовский, Платонов, гр. Панин, кн. Долгоруков и Чевкин (двое последних по желанию государя) собирались после заседания Государственного совета у кн. Горчакова для написания грамоты или указа о польских концессиях. Ответа на вчерашнюю телеграмму нет. Но есть известие о некоторых частных беспорядках 13-числа. У ген. Абрамовича, Эноха и на станции железной дороги выбиты стекла. За Мухановым, который уехал на почтовых, до первой станции железной дороги в Пруссию гнались, но не успели его захватить. Платонов посылается в Варшаву завтра с грамотою. Поздно. Кн. Долгоруков, которого я видел у кн. Суворова, говорил, пожимая плечами, о Панине и Строганове, а собственную свою нейтральность или вялость объяснял тем, «que c'etait un parti pris chez l'empereur et que par consequent on aurait pu seulement faire une demonstration de principes sans obtenir d'autre resultat que de rendre la position de s. m. plus embarrassante»[73]. Он справедливо замечает, что и предложения Велопольского были недостаточны для удовлетворения поляков и что нужно было бы «aller au dela»[74], но присовокупил «qu'il n'y a pas encore aupres de s. m. de conseilleur qui puisse etre l'organe d'opinions et l'avocat de mesures hardies et larges»[75]. Очевидно, что главную роль в этом деле играет кн. Горчаков.>{15}

<15 марта>…………….

…лась, но сего после долго общая буря, а по делу о переводе в Москву Румянцовского музеума чуть-чуть не вцепились друг в друга гр. Блудов, гр. Адлерберг и пр. Ольденбургский. Обедал у Хрептовичей, между прочим, с лордом и леди Нэпир. Вечером был у меня Эгтинген.

Платонов и Карницкий отправились в Варшаву. Указ или грамота подписан. Из Варшавы ничего нового не слышно.

16 марта. Утром в Комитете. Заходил к гр. Медему. Здесь теперь все четыре остзейские дворянские маршалы. Кн. Суворов вместе с ними намерен поднять вопрос о смешанных браках и о восстановлении des liberies de l'eglise Luterienne dans les provinces de la Baltique[76]. Они намерены опереться на Ништадтский трактат. Кн. Суворов меня о том спрашивал. «Si vous parlez au nom des droits imprescriptiblcs de l'humanite, – сказал я, – je serai toujours pour la liberie des croyances; si c'est au nom du traite Nystadt je serai toujour centre son application en cette matiere comme en toute autre»[77].

Вечером у вел. кн. Елены Павловны. Музыка, Kindersymphonie Бетховена, удушливая жара и т. п. Вел. кн. Константин Николаевич спросил меня, доволен ли я результатом совещания Совета по польскому вопросу. Я отвечал уклончиво, что не знаю, можно ли было постановить что другое, но присовокупил, что с прискорбием слышал все то, что в Совете было говорено, потому что оно доказывает, что члены Совета не знают Польши и не видят размеров тамошнего вопроса. Я упомянул о Панине и Строганове. Вел. князь сказал, что Строганов удивил его, что он ожидал человека с либеральными взглядами, а не закоснелого крепостника.

В этом деле, – сказал он, – я защитник системы благоразумных уступок. Я заметил, что когда отдельные человеческие личности делают ошибки, то не допускаются притязания, чтобы эти ошибки им сходили с рук даром; мы 30 лет ошибались и думаем, что можем довольствоваться тем, что, наконец, благоволили заметить ошибки, но не хотим признать и допустить их неизбежных последствий. Да, сказал вел. князь, эти 30 лет мы будем не раз помнить.

Фредро уверяет, что умеренная партия в Варшаве хороши приняла сообщение об уступках 13-го числа.

17 марта. Утром в Комитете и Министерстве, где я председательствовал в Комитете по петровско-разумовскому делу. Обедал у гр. Нессельроде. Вечером в Михайловском театре, куда никто не ездит слушать Levasseur, благодаря назначенным им высоким ценам. Всего занято было пять лож. Видел Тымовского, который говорит, что сегодня послано в Варшаву известие о назначении Велопольского директором de l'instruction publique et des cultes[78]. У Нессельроде после обеда имел длинный разговор с Тимашевым, который dans les mecontents[79] и говорит, что скоро оставит службу. По его мнению, статьи в «Колокол» пересылаются Головниным. Pour rester au service a present, – говорил он, – il i'aut un devouement personnel sans limites. Je l'avais pour l'empereur Nicolas. Je ne l'ai pas pour l'empereur Alexandre. Pour les principes, oui, pour la personne, non.

L'empereur se fait illusion sur ce qui se passe. Il est despote au fond de l'ame. Il m'a dit lui meme qu'on lui passerait sur le corps plutot que d'obtenir capitulation, et cependant nous у marchons[80]. Последнего не вижу. В академических ведомостях и других газетах теперь печатается ряд бездарнейших статей по крестьянскому делу.

18 марта. Утром в Комитете. Обедал в Английском клубе. Обед годовой in fiocchi[81]. Speech'и герцога Монтебелло, лорда Нэпира, гр. Орлова-Давыдова, Толстого. Ничего особого. Веригин (ex-моряк) также сказал спич, в котором пригласил к более усердной подписке на памятник А.С. Пушкину. Музыка проиграла туш; не расслышавши тоста, слушатели закричали «ура!», и никто не подписался. Кн. Долгоруков сказал мне, что на место Муханова назначен в Царство Польское директором комиссии внутренних дел ген.-м. Гецевич.

19 марта. Утром у обедни. Затем целый день дома, за работой для министра государственных имуществ во исполнение данного ему обещания написать очерк хозяйственного устройства государственных крестьян по части наделов и повинностей.

20 марта. Утром в Комитете. Вечером заходил к гр. Блудову. Остальное время дня за работой. Читал 2-й выпуск материалов по крестьянскому делу, печатаемых в Берлине. В них много фактов умышленно искажено, наприм., весь эпизод о Шувалове и Паскевиче. Этот 2-й выпуск имеет решительно милютинский оттенок.