Россия и мусульманский мир № 5 / 2011 - Валентина Сченснович

В начале 90-х годов в Дагестане впервые на территории постсоветской России возникают так называемые религиозно-политические организации. Надо сказать, что в прошлом уже имели место факты использования религии в политических целях, можно вспомнить пример взаимодействия в 20-х годах прошлого столетия Социалистической группы Дагестана и популярного в народе шейха Али-Гаджи Акушинского. Основанная братьями Ильясом и Багауддином Кебедовыми в октябре 1990 г. Исламская партия возрождения Дагестана выступала за возвращение к истинному исламу, подразумевая под этим искоренение проявлений народной религиозности – поклонения святым шейхам, беспрекословного подчинения мюридов воле суфийского наставника, практически чрезмерных затрат на некоторые обряды – обрезание, свадьбу и др., механического запоминания текстов Корана без понимания их смысла. В перспективе ИПВ видит Дагестан в качестве мусульманского государства.

В том же году группой дагестанских интеллектуалов во главе с Абдурашидом Саидовым была создана Исламская партия Дагестана (ИПД), идеология которой сочетала исламское возрождение в республике с идеалом построения в Дагестане демократического общества. Партия отстаивала идею тесного сотрудничества верующих и светской интеллигенции.

В религиозном плане ИПД блокировалась с традиционалистски настроенным духовенством в критике ваххабизма и выражала симпатии народным традициям в исламе. На протяжении 1991–1994 гг. она неоднократно выступала с критикой правящей республиканской номенклатуры. В 1993 г. наметились трения между Саидовым и традиционалистами, лояльно настроенными в отношении правящего режима. На Чрезвычайном съезде партии в январе 1994 г. лидером партии избран Суракат Асиятилов (ныне – председатель комитета Народного собрания РД). Партия взяла курс на объединение всех мусульман республики независимо от национальности на гуманных принципах. А спустя семь лет учреждается Исламская партия России, которую возглавил предприниматель из Дагестана Магомед Раджабов. Он вовлек в ее ряды немалое количество своих земляков.

Создание ИПР вызвало беспокойство у властей своей политической направленностью, светским характером лозунгов, привлечением мусульман России и Дагестана в сферу интересов и действий общественно-политических формирований. Накануне выборов в Государственную думу в 2003 г. в стране, по существу, не было ни одной партии или движения, которые не имели бы своей программы и позиции в области государственно-конфессиональных отношений, поэтому в условиях столь жесткой конкуренции проигрыш ИПР на выборах был предопределен. В самой республике активность сторонников ИПР по политизации мусульманской уммы не пришлась по душе официальному дагестанскому духовенству, несмотря на призывы ИПР о необходимости сочетания религиозных и светских законов в достижении мира и согласия в обществе.

Приведенные примеры деятельности религиозно-полити-ческих организаций республики говорят о том, как непросто проходит процесс приспособления традиционных понятий и институтов к современному социальному, политическому и экономическому развитию Дагестана. При описании наиболее значимого общественно-политического феномена, каковым на Северном Кавказе по праву можно считать ислам («исламский фактор»), серьезное внимание привлекает сам процесс его самореализации, т.е. то, какие силы и действия являются практическим воплощением этого фактора в динамике складывающегося здесь политического процесса. Начать данное рассмотрение представляется обоснованным с определения природы северокавказской групповой аффилиации, позволяющей формировать местные групповые агрегации, в свою очередь, выступающие первичными субъектами политических отношений.

По мнению авторитетного исламоведа А. Малашенко, ислам на Северном Кавказе является одним из главных факторов, формирующих местную идентичность, воздействующих на мировоззрение индивида, этнического социума. Признавая культурное многообразие северокавказских этносов, следует все же принимать во внимание их «общую этничность, ту сложную смесь менталитета и культуры, которая не только характеризует какой-либо народ, но и объединяет его, и отличает от всех других сообществ». Признание этой общей этничности позволяет говорить о северокавказской идентичности и об общем влиянии на нее ислама.

С самого начала исламская идентичность взаимодействовала и «соперничала» с идентичностью этнической, и это соперничество не выявило победителя. В советские годы власть воспринимала обе идентичности как единое целое, что иногда сводилось к отождествлению этнических, языческих или просто светских традиций с исламскими. Правда, начиная с 70-х годов на Северном Кавказе предпринимались неоднократные, но, как оказалось, тщетные попытки «развести народные обычаи с религиозными обрядами» и даже противопоставить их друг другу. И уж совсем несостоятельными оказались попытки заменить эти обряды на искусственно создававшиеся советские.

Хотя советская власть и вела определенное наступление на официальный ислам в виде зарегистрированных мечетей и имамов, разрушения религиозной сферы жизни, произведенные в исламе, некорректно сравнивать с тем, что происходило в отношении православия. Как указывает Равиль Гайнутдин, ислам не требует мечети, а имамом может быть любой подготовленный мусульманин. Для совершения православных таинств обязательно нужен священник, в определенных случаях – епископ, а главное христианское таинство – Евхаристия – может осуществляться только в церкви. Поэтому если для мусульман закрытие мечети и арест имама означали организацию подпольной мечети, для православных ликвидация церкви и арест священника были религиозной катастрофой (а особенно арест епископа, потому что только епископ может рукоположить новых священников).

Власти не предпринимали действии по закрытию неофициальны мечетей, а на низовом уровне – поддерживали их, выделяя помещения или выплачивая зарплату служителям ислама. С одной стороны, это, безусловно, объяснялось тем, что, как пишет Р. Гайнутдин, «КПСС и Советское государство верно оценивали уровень религиозности среди мусульман, отношение населения к исламу и не решались идти на шаги, могущие вызвать открытое недовольство своими действиями». С другой стороны, приведенное объяснение выглядит не полным. Советское государство, например, пошло на проведение коллективизации, невзирая на недовольство крестьян и периодические восстания. Очевидно, что не только страх перед «исламским ответом» удерживал власти от уничтожения неофициальных исламских структур.

Влияние ислама на формирование идентичности северокавказского общества существенно возросло в 90-е годы. В наибольшей степени это было характерно для чеченцев, ингушей, этносов Дагестана, а также карачаевцев и балкарцев. По разным экспертным оценкам, число тех, кто считал себя верующим в ранний постсоветский период в Дагестане, колебалось в пределах от 81 до 95 %. Подобный показатель религиозности среди чеченцев в 1995 г. составлял 97 %, среди ингушей – 95, среди карачаевцев – 88 %. При этом этническая идентичность также не теряла своего значения, что нашло отражение в ее тесной взаимосвязи с религиозной: «Чеченец – это в первую очередь чеченец-мусульманин, ибо чеченская идентичность сегодня немыслима вне контекста исламской традиции. Приведенное соображение справедливо и для других северокавказских этносов».

Ныне «… активное возрождение на Северном Кавказе традиционных социальных институтов свидетельствует о тяготении северокавказских структур к прошлому. …Все возрождающиеся обычаи, традиции, праздники имеют, как правило, религиозный характер, определяемый синтезом православия или мусульманства с местными верованиями». Однако на этом фоне ислам все-таки выделяется хотя бы в силу своей большей социальной и политической ангажированности.

Основная часть исследователей отмечают, что практически с первых шагов религиозного возрождения, начавшегося незадолго до распада Советского Союза и крушения коммунистической идеологии, ислам стал не просто частью северокавказского ландшафта, но в большей степени приобрел инструменталистские черты, став ключевым фактором динамики политических отношений в регионе. Местные этнические элиты, особенно в субъектах с преобладающей или высокой долей мусульман стали активно использовать «исламский фактор» для обеспечения политического доминирования своих этноклановых образований. Для чего к участию в региональных, городских и районных выборах неоднократно привлекались и продолжают привлекаться мусульманские авторитеты, которые в свою очередь, организуя пропагандистскую поддержку кандидатов на местах, получают возможность создавать достаточно плотный пояс влияния вокруг руководства своих республик.