Моя любимая сказка - Ксандр Лайсе

Я как раз раздумывал: надеть куртку или положиться на ненадёжное осеннее солнце, с самого утра напоминающее, что однажды лето ещё вернётся, когда мои мысли прервал жуткий рёв, грянувший из-за входной двери. Как если бы в мусоропровод бросили ручную гранату. Я выронил куртку и замер. Затихающее дребезжание стёкол перекрыли крики, тоже вскоре утихшие. Раненые? Отбросив с дороги упавшую куртку, я рванулся к двери. И встал. Скользнула мысль: «А если это — только начало? И сейчас — кааак..!» Вспомнился эпизод из какой-то хроники происшествий. Сначала первый небольшой взрыв, а потом… Я прислушался. На площадке царило молчание. «В любом случае — надо…»

На площадке всё было спокойно. Запах гари не ощущался, стёкла были целы. Может, кто-то петарду в мусоропровод бросил? Хотя это какая же должна быть петарда?! На других этажах двери не хлопали. Странно. Казалось бы — выходной, люди должны быть… Может, тоже из-за дверей прислушиваются не дыша? Ладно… Тихо — и слава богу. Но стоило мне шагнуть к двери, как опять послышался грохот. Правда, теперь уже намного тише. Зато последовавшие, как и в прошлый раз, крики были громче. Судя по интонациям, кто-то ругался, но разобрать слова было невозможно. Народ у нас в подъезде мирный, пьющих вроде нет… Кто ж так загулял? Я прислушался и обмер: постепенно стихающая ругань доносилась из квартиры 221! Из Славкиной квартиры!

— Славка! Тьфу ты, Яра! Ярослава-а! Открой! — мягкая обивка двери гасила удары. Внезапно я перестал стучать. Почему-то вдруг представилось, что сейчас послышатся шаги, дверь откроется, и заспанная Ярослава уставится на расхристанного меня: «Существует звонок! И я же просила, не называть меня Славкой…» Я испуганно посмотрел на дверь. Воплей уже не было слышно. Вместо этого в недрах квартиры послышались шаги. Они приближались. Ага. Сейчас мне врежут. Выяснится, что пока Славка была в душе, телевизор…

И тут я покрылся холодным потом. Теперь точно знаю, что означает это пошлое выражение: когда тебе жарко и холодно одновременно. Шаги… Словом, это мог быть кто угодно, но только не Славка. Этот неведомо кто шёл медленно, с расстановкой, да ещё и шаркал. Выходит, там действительно что-то случилось?! Шаги приближались. Меня начало трясти. Что делать? Быстренько смыться? А вдруг Славке нужна помощь? Врезать тому, кто откроет? А вдруг это окажется не преступник? А тогда кто?

Пока рассуждал, шарканье прекратилось у самой двери. Могу поклясться, что я это почувствовал — кто-то разглядывал меня в глазок. Будто надеясь разглядеть стоящего за дверью, я уставился в выпуклую круглую линзу. Через несколько секунд линза посветлела. Одновременно с этим послышался щелчок и дверь открылась. За дверью никого не было.

На пороге я простоял недолго — кажется, несколько секунд. Коридор был пуст. Ступая неизвестно почему на цыпочках, я вошёл в прихожую и заглянул в тёмный угол за дверью. Никого. В самом коридоре спрятаться было негде: его обстановка ограничивалась рогатой вешалкой, уснащённой поношенной дублёнкой, и огромным — в человеческий рост — зеркалом. Какие-то бестолковые розовые обои в зелёный цветочек гармонировали с моей рубашкой, и от этого становилось очень неуютно. Снимает она квартиру, что ли?

— Яра! — я прислушался, но не уловил ничего, даже шума машин на улице. Тишина.

На кухне не оказалось никого, кроме мухи, упорно взбиравшейся по стеклу. Три или четыре флакончика на подзеркальнике в ванной. Миновав короткий коридор, я очутился в комнате. Надо же, опять розовые обои, вот неприятность. Но и здесь никого. Странно. Отсутствует даже возможный виновник шума — телевизор. Кровать, тумбочка, комод и два шкафа. Шкаф? Я быстро подошёл к тому, который был побольше, и распахнул створки. Полки с аккуратно разложенными вещами и постельным бельём исключали всякую возможность затаиться. Во втором шкафу оказались книги. Ничего особенного. Мой взгляд остановился на корешке толстого тома. «Мир Софии». Кто же мне открыл? Если внутри никого? Балкона тут нет… А дверь — это я точно знаю — была заперта. Да и не мог же я неизвестно что принять за шарканье. Не почудилось же мне? Или…

— Ты что это, гадёныш, тут делаешь? — я вздрогнул. Снова холодный пот. Каркающий хриплый голос с жутковатыми обертонами. Я обернулся. Позади меня стояла сгорбленная чёрная фигура. Единственный раз я видел её, эту фигуру, и то — со спины. Но запомнил её на всю жизнь! Теперь вот и лицо Славкиной родственницы сподобился повидать. Лицо… Не лицо — бледное мертвенное пятно с чёрными отверстиями вместо глаз и рта. Только потом я сообразил — просто старуха встала как раз между мной и окном. А спустя мгновение — осознал, как выгляжу я, копающийся в чужих вещах! А лицо старухи и без контрового света смотрелось неприятно: то ли чрезвычайно бледное, то ли густо набелённое, плоское, туго обтянутое кожей, с глубокими чёрными глазами, пылающими каким-то льдистым блеском. Старуха придвинулась ближе. Безгубый рот снова выплюнул:

— Тебе чего тут надо, милай? — и этот «милай» показался мне страшнее любой доселе слышанной матерщины: с таким наслаждением карга облизала это слово, с таким презрением, с такой насмешкой выплюнула… «Ведьма!» — пронеслось у меня в голове. И затошнило от того, что будет дальше… И от того, что она — она! — родственница Славки. Моей Славки! Неужели бывают на свете такие родственницы?!

— Вы… — попытался я и немедленно сорвался на хрип. — То есть, я шум услышал… И дверь была открыта… Я думал, что с вами… Или с Ярославой… Грабители…

— Ярославой? — старуха стояла уже вплотную ко мне — Ярославой?! Какой-такой Ярославой?! — она страшно повела голыми серыми дёснами, выдыхая прямо мне в лицо.

— Ну да… — я безуспешно старался отодвинуться от неё.

— А вот и нет здесь никакой Ярославы! — торжествующе пропела старуха. Она действительно как-то пропела эту последнюю фразу и вдруг, ни с того ни с сего успокоилась, отвернулась, отошла к окну и, словно с трудом, обернувшись, совершенно равнодушно сказала:

— А-а, вон оно что… А ну проваливай! А то худо будет!

И вот тут до меня дошло. И стало очень холодно. Ведь когда я рылся в книжном шкафу, я полностью загораживал собою дверной проём. Значит, строго говоря, сейчас никакой старухи в комнате быть не может! Я неловко попятился и очень больно ушиб локоть о косяк.

Из прострации меня вывел дрожащий на столе мобильник. Мобильник мой. Стол — тоже мой. Значит, я дома. А вот как я сюда попал? И почему я, собственно, должен был как-то попадать к себе домой?

Я лежал на диване лицом в подушку и с отвращением ощущал, как прилипла к спине насквозь мокрая рубашка. Розовая с белым. Розовая… Под цвет обоев… Конечно! Вспомнил. И вовсе этому не обрадовался. Болел локоть. А эта родственница — она больная? Очень просится на язык слово «сумасшедшая», но почему-то оно казалось мне слишком страшным. Видимо, чересчур хорошо к ней подходит. Есть в этом слове… Господи, неужели бывают такие родственницы?! Да кто там всё не уймётся?!