Книга пощечин, или Очередная исповедь графомана - Валерий Михайлов

В начале войны школу, где работала Людмила Георгиевна, закрыли, но потом, когда пришли итальянцы, она заработала. Оккупанты платили советским учителям за то, что те учили советских детей по советским учебникам. Я не хочу сказать, что оккупанты были белыми и пушистыми, но если фашисты действительно хотели сделать из оккупированного населения спивающихся скотов, зачем было тратиться на обучение детей?

Людмиле Георгиевне повезло: после войны ее не повесили и не посадили за «сотрудничество с врагом». Ей не припомнили даже происхождение, а ведь ее отец был управляющим весьма крупным поместьем. Мужем одной из ее сестер был белый офицер, эмигрировавший в конце гражданской войны. Правда, мужем другой сестры был красный командир, но это вряд ли было слишком уж смягчающим обстоятельством. Сама она была выпускницей гимназии, о чем с гордостью за нее нередко вспоминал мой папа – для него образование было чуть ли не предметом поклонения. Откликнулась Людмиле Георгиевне работа во время оккупации только тем, что ей «забыли» присвоить звание заслуженный учитель. Но это мелочи.

Когда после войны из Осиково ушли войска, после них остались плащ-палатки и парашюты. Носить тогда было нечего, и единственная в деревне портниха пошила всем селянкам платья из плащ-палаток. Белья тоже не было, поэтому носили их на голое тело. А так как до самых морозов ходили босиком, платья-палатки были единственной женской одеждой. Однажды к кому-то в гости приехала молодая женщина в настоящем платье. Платье было самое обычное, но деревенским жителям оно казалось чем-то запредельным, и за его обладательницей вся деревня табором ходила. Все от мала до велика, любовались платьем и то и дело просили разрешения его потрогать.

В детстве мама участвовала в самодеятельности, потом была старостой группы в институте, а потом на работе бессменным председателем профсоюза. Году в сорок седьмом, мама тогда училась в четвертом классе, в школе отмечался какой-то праздник. Собрались люди со всей деревни. Одним из номеров был танец тарантелла. Мама была среди танцоров. Во время танца надо было высоко поднимать ногу. Танцует она, поднимает, как положено, ногу чуть ли не выше головы. И стоит ей ногу поднять, как школьники с первых рядов начинают умирать от смеха и хлопать в ладоши. Она думает, что им нравится ее танец, и давай еще лучше стараться. И только потом до нее дошло, что танцевала она без трусов, и стоило ей поднять ногу…

Когда мамин класс приняли в пионеры, они в порыве радости бегали по деревне и каждому встречному отдавали пионерский салют с положенными словами: «Будь готов!». Вместо «Всегда готов!» селяне отвечали:

– Да чего они сказились, чи шо?

После школы мама поступила в ростовский мединститут, по окончании которого мечтала уехать на Север, чтобы героически в любую погоду мчаться лечить чукчей и прочих северных жителей. Кстати, фтизиатрию она выбрала потому, что считала больных туберкулезом самыми отверженными из больных. О Севере мама мечтала всю жизнь. Папа, знавший не понаслышке, что это такое, постоянно посмеивался над ее мечтой.

– Первое же сранье на улице выбило бы из тебя всю дурь, – говорил он ей.

В институте за мамой ухаживали двое парней на год старше ее. Наслушавшись маминых рассуждений о Севере, оба попросились на работу за полярный круг. Один из них со временем стал заместителем Лужкова, а второй занимал высокий пост в министерстве какой-то промышленности.

На мое счастье папа даже слышать не хотел о Севере, и они с мамой остались жить в Аксае. Первое время жили у тети Оли, потом мама получила сначала однокомнатную квартиру, а вскоре после этого, «заняв» кому нужно денег, – трехкомнатную, где я живу до сих пор.

Поначалу родители жили крайне бедно.

– Я матушу с голой жопой взял, – нередко говорил по этому поводу папа.

Постепенно они обжились. Папа начал получать в среднем по 500 рублей в месяц, – тогда это были огромные деньги, – а перед мамой отворились двери в закрома Родины. Торговцы по блату продавали ей всякий дефицит; а деревенские больные везли фрукты, овощи, мясо, птицу, так что по тем временам мы были богачами. К тому же у мамы появились друзья в райкоме, и в райисполкоме.

Когда мама приступила к работе, больницы, как таковой, в Аксае еще не было, и мама фактически с нуля создала фтизиатрическую службу. Первое время она постоянно ездила на конференции, но вскоре папе это надоело, и однажды, уже в аэропорту он попросил у провожающего главного врача мамин билет, чтобы что-то там проверить. Тот дал. Папа демонстративно порвал его у всех на глазах, взял маму за руку и сказал:

– Пошли домой.

Дома, разумеется, был скандал, но, думаю, мама не сильно на него обиделась. По своей природе она была домашним человеком. Карьеру она считала делом мужским, пьянки не любила, так как пить не могла вообще, – ей достаточно было съесть конфету с заспиртованной вишней, чтобы почувствовать себя плохо. Доходило до смешного. Когда папа напивался, маме становилось плохо от запаха перегара, и утром следующего дня не он, а она «звала Ватсона», нагнувшись над унитазом.

В студенческие годы она ходила только на институтские вечера, искренне презирая тех, кто любил ходить на танцы (так тогда назывался аналог дискотек).

Смерть папы стала для нее чем-то большим, чем горе. Был 1991 год, время крушения Советского Союза, а с ним привычного жизненного уклада, и уверенности в стабильном будущем. Так что вместе с папой мама фактически похоронила и свои воздушные замки. Когда те рухнули, мама осталась лицом к лицу с пугающей неизвестностью.

Надо сказать, что после перестройки мы стали жить заметно лучше, чем при Совке, но из-за такого же иллюзорного страха перед будущим, как и ее прежняя уверенность в завтрашнем дне, мама была уверена, что жизнь стала хуже, и до самой смерти боялась нищеты.

Хуже мы стали жить только на фоне других. Так если при Совке мы считались богачами, то после перестройки сначала стали середняками, а потом достигли уровня бедноты. Опять же, по своей наивности мама верила тому, что ей рассказывали по телевизору, и если раньше вся страна в едином порыве шагала в светлое будущее, то теперь все было ужасно и с каждым днем становилось хуже и хуже.

Потеряв веру в реальность, мама, как за последнюю соломинку ухватилась за мистику и религию. Папина смерть не давала ей покоя еще и потому, что вскрытие не выявило причины смерти. Скорее всего, папа умер от банального сердечного приступа, и будь кто-то рядом, его бы спасли. Мама не хотела принимать это объяснение и решила, что папу убили при помощи колдовства – тогда эта тема еще только набирала популярность. В колдовство мама поверила не на пустом месте, так как, во-первых, к тому времени я уже успел продемонстрировать свои целительские способности, а во-вторых, мы столкнулись с «чертовщиной», о которой я расскажу чуть позже.

В бога мама поверила после инфаркта, который случился с ней на даче в день всех святых через полтора года после смерти папы. Она с кем-то из подруг поехала туда готовить огород к посадке и наработалась граблями до сильной боли в груди. Домой они возвращались на общественном транспорте. Приехав, она отправилась пешком в больницу, где своим ходом поднялась в кардиологическое отделение на 4 этаже.

ЭКГ показала обширнейший инфаркт, так что никто из врачей не думал, что она выживет. Но мама не только выжила, но и достаточно быстро пришла в норму. Во время болезни ей приснилось, как с неба к ней сошло солнце, согрело ее своими лучами и сказало, что все будет нормально. После этого мама решила, что ее спас бог. Она познакомилась со старочеркасским священником, отцом Виктором, бывшим военным врачом. Они быстро нашли общий язык, и мама крестилась в старочеркасском соборе. Какое-то время она ходила на службы, а потом отца Виктора перевели в Ростов. Новый поп маму разочаровал. Не способствовали ее уважению к церкви и дорогие иномарки, на которых тогда ездили послушники старочеркасского монастыря. Разочаровавшись в церкви, мама решила верить сама по себе, без посредничества попов, тем более что в Евангелие о необходимости такого посредничества нет ни слова.

Когда брат усиленно готовился отбыть в Канаду, в Аксае появились американские миссионеры мормоны. Брат с ними познакомился в надежде на то, что они помогут ему с отъездом и с изучением английского языка. Он привел их к нам в гости. Мама, простая душа, сразу же сказал, что по-английски знает только fuck you, правда, значения этих слов она тогда не знала. Мормоны смутились, начали объяснять, что так лучше не говорить…

Узнав, что мама верит в Иисуса Христа, но не принадлежит ни к одной церкви, они рассказали ей историю из жизни Иосифа Смита. Не зная, к какой религиозной организации примкнуть, он попросил бога указать ему правильную веру, и тот во сне врубил его в мормонство.