Окись серебра - Виктория Александрова

стать хорошим мужем. Это была сугубо женская молитва, и мужчины не допускались до участия в ней.

Обряды солоноворота, происходящее на берегу Ханка, объединяли дворянок и простолюдинок, и сейчас, у молитвенного костра, сложно было сказать, какая из девушек богата, а какая бедна, у какой есть титул, а у какой его нет и никогда не будет.

Анабелла тоже стояла в кругу, в белой длинной сорочке и голубом хангероке сверху, с распущенными волосами, всё так же перевязанными золотистой тесёмкой. Теперь, в сумраке вечера и в слабых отблесках костра, она напоминала саму прекрасную богиню Либу, будто та услышала молитву девушек и спустилась к ним, воплотившись в образе молодой графини.

Джонат следил за обрядом из-за тонкого ствола молодой берёзки, прячась среди деревьев и кустарников небольшой рощи, растущей у берега. Не он один решился хотя бы немного прикоснуться к священному таинству: многие парни поглядывали на молящихся девушек, выглядывая из-за деревьев, посмеиваясь и переглядываясь. В воздухе чувствовалось напряжение, нетерпение, волнение: вот-вот закончится молитва и девушки начнут водить хороводы, тогда и можно будет наконец подойти к ним, выбрать понравившуюся и, заручившись её согласием, уединиться с ней.

Джонат был уверен, что мать не придёт сюда и не узнает, что он здесь. Она была проницательна, но магией не владела, поэтому молодой лорд Карпер приложил все усилия, чтобы создать иллюзию своего присутствия в замке, а сам, наскоро облачившись в праздничные одежды, бросился к берегу. Теперь Элис наверняка думала, что её сын спокойно почивает в своей постели или опять что-то пишет на обрывках пергаментов при тусклом свете свечи. Может, потом она и узнает, что он всё-таки ходил к берегу Ханка, но будет поздно.

На самом деле именно Элис считалась верховной жрицей всего Шингстена, но в празднике Либы могли принимать участие лишь незамужние девушки, поэтому обряд доверили проводить другой жрице — молодой, высокой, светловолосой, с пронзительным низким голосом.

На темнеющем небе загорались первые звёзды, луна становилась всё ярче и крупнее. От Ханка веяло прохладой и свежестью. В ветвях берёз и камышах играл ветер, где-то в траве пели сверчки, издалека доносился визг лягушек. Все эти звуки живой природы то и дело перебивал голос жрицы:

Ой-да свято-свято заклинаю,

Заклинаю, заклинаю тя,

Да словом ярым, оком жарым…[5]

Звуки пробирали, заставляли трепетать, а слова молитвы прочно въедались в разум. Жрица часто повторяла некоторые слова, произнося их то с одной интонацией, то с другой, то громче, то тише… Во время коротких пауз слышался треск костра и тихое дыхание девушек, которые явно тоже были в нетерпении. Большинству из них предстояло познать мужчину в первый раз, и Джонат готов был поклясться, что даже отсюда, из рощи, слышал трепет их сердец. Интересно, для Анабеллы это тоже будет впервые?..

«А с чего ты взял, что у тебя получится?» — твердил настойчивый внутренний голос. Но ведь Джонат видел её взгляды, зовущие, манящие, помнил, как она глядела на него во время разговора с Элис… Может, конечно, это всё его воображение разыгралось, может, эти взгляды значили вовсе не то, что он думал, но ведь попытаться стоит, верно? Ему уже двадцать три года, многие юноши в его возрасте женятся…

Наконец молитва была окончена. Девушки взялись за руки и завели песню повеселее.

Джонат заметил, что Анабелла не пела, лишь молча улыбалась. Он тоже невольно улыбнулся. Может, если бы она не хотела сблизиться с ним, то и вовсе бы не пришла? Или ей приглянулся кто-то ещё? Противоречивые мысли разрывали разум, сердце колотилось, ноги едва держали, и Джонат сильнее вцепился в белый берёзовый ствол, чтобы не упасть. Кто-то из парней уже покинул своё убежище, выводя избранниц из хоровода и направляясь с ними куда-то в темноту.

Джонат сглотнул. Анабелла не кидала нетерпеливых взглядов в сторону рощи и завистливых — на уходящих подруг, как остальные девушки. Кажется, она вообще никого и ничего не ждала сегодня. Джонат поёжился. Ожидание вперемешку с неуверенностью буквально разрывало на части. Он всё никак не мог подобрать момент, чтобы подойти к ней.

Тем временем девушек в хороводе оставалось всё меньше, песня затихала, и Джонат решился. На негнущихся ногах он двинулся вперёд, чувствуя, как воздух становится холоднее, как веющий с Ханка ветерок всё усиливается, грозя перерасти в настоящую бурю… Джонат понял, что следует поторопиться, и ускорил шаг.

Ему показалось, что Анабелла даже не услышала, как он подходит, не ощутила его приближения: её взгляд не отрывался от затухающего костра. Тогда Джонат осторожно коснулся её руки. Девушка не вздрогнула, спокойно обернулась, и он заметил, что она улыбается.

Джонат впервые увидел её лицо так близко и убедился, насколько она красива. Светло-голубые глаза, напоминающие весеннее небо, буквально околдовывали, и ему даже подумалось на миг, что Анабелла правда приворожила его с помощью колдовства. Но он быстро отогнал эту мысль: во-первых, он бы наверняка почувствовал магию, а во-вторых, неважно это, совершенно неважно…

Они молча шла за ним в рощу, несильно сжимая его руку, в которой вообще не ощущалось дрожи. Пальцы её были тёплыми, и это тепло успокаивало его. Уже совсем стемнело, и Джонат боялся, что не найдёт своего укромного места среди верб и ежевики… Он, помимо всего прочего, давно уже там не был, давно не водил туда девушек — пожалуй, почти год. Но ноги как будто сами несли его, и вскоре Джонат начал узнавать знакомые приметы: сухой пень, поросший мхом, старое поваленное дерево… Здесь их никто не найдёт.

Анабелла сдержанно рассмеялась, когда он остановился и приблизился к ней. Джонат осторожно коснулся её щеки, почувствовав кончиками пальцев, какая она горячая. Глаза уже привыкли к темноте, и он увидел, что девушка смотрела на него с ожиданием и даже вызовом: чем, мол, ты меня удивишь?

Они были почти одного роста, и ему даже не пришлось наклоняться, чтобы поцеловать её. Губы у неё тоже были горячими и оставили горьковатый привкус на его губах, и всё же Джонат не мог найти в себе силы, чтобы оторваться от них. Чем дольше длился поцелуй, тем сильнее на него накатывало возбуждение — такое, какого он не чувствовал ещё никогда. Оно захлёстывало с головой, сбивало с ног и будто разрывало на части, вызывая странное чувство тесноты в груди — да и не только в груди.

Анабелла распустила шнуровку на его рубашке — ночная прохлада пробежала по коже мурашками. Мимоходом девушка сорвала с головы