Озноб - Белла Ахмадулина

с ликующей и гибельной улыбкой,

кажусь я приникающей к листку,

согбенной и медлительной улиткой.

Прощай! Твой путь лежит поверх меня

и меркнет там, в зеленых отдаленьях.

Две радуги, два неба, два огня,

бесстыдница, горят в твоих коленях.

И тело твое светится сквозь плащ,

как стебель тонкий сквозь стекло и воду.

Вдруг из меня какой-то странный плач

выпархивает, пискнув, на свободу.

Так слабенький твой голосок поет,

и песенки мотив так прост и вечен.

Но, видишь ли, веселый твой полет

недвижностью моей уравновешен.

Затем твои качели высоки

и не опасно головокруженье,

что по другую сторону доски

я делаю обратное движенье.

Пока ко мне нисходит тишина,

твой шум летит в лужайках отдаленных.

Пока моя походка тяжела,

подъемлешь ты два крылышка зеленых.

Так проносись — я все еще стою.

Так лепечи «- я все еще немею*

И легкость поднебесную твою

я искупаю тяжестью своею.

МАЗУРКА ШОПЕНА

Какая участь нас постигла,

как повезло нам в этот час,

когда бегущая пластинка

одна лишь разделяла нас!

Сначала тоненько шипела,

как уж, изъятый из камней,

но очертания Шопена

приобретала всё слышней.

И забирала круче, круче,

и обещала: быть беде,

и расходились эти круги,

как будто круги по воде.

И тоненькая, как мензурка

внутри с водицей голубой,

стояла девочка-мазурка,

покачивая головой.

Как эта, с бедными плечами,

по-польски личиком бела,

разведала мои печали

и на себя их приняла?

Она протягивала руки

и исчезала вдалеке,

сосредоточив эти звуки

в иглой исчерченном кружке.

АВГУСТ

Так щедро август звезды расточал.

Он так бездумно приступал к владенью,

и обращались лица ростовчан

и всех южан навстречу их паденью.

Я добрую благодарю судьбу.

Так падали мне на плечи созвездья,

как падают в заброшенном саду

сирени неопрятные соцветья.

Подолгу наблюдали мы закат,

соседей наших клавиши сердили.

К старинному роялю музыкант

склонял свои печальные седины.

Мы были звуки музыки одной.

О, можно было инструмент расстроить,

но твоего созвучия со мной

нельзя было нарушить и расторгнуть.

В ту осень так горели маяки,

так недалеко звезды пролегали,

бульварами шагали моряки,

и девушки в косынках пробегали.

Всё то же там паденье звезд и зной,

всё так же побережье неизменно.

Лишь выпали из музыки одной

две ноты, взятые одновременно.

АВТОМАТ С ГАЗИРОВАННОЙ ВОДОЙ

Вот к будке с газированной водой,

всех автоматов баловень надменный,

таинственный ребенок современный

подходит, как к игрушке заводной.

Затем, самонадеянный фантаст,

монету влажную он опускает в щелку

и, нежным брызгам подставляя щеку,

стаканом ловит розовый фонтан.

О, мне б его уверенность на миг

и фамильярность с тайною простою!

Но нет, я этой милости не стою:

пускай прольется мимо рук моих.

А мальчуган, причастный чудесам,

несет в ладони семь стеклянных граней,

и отблеск их летит на красный гравий

и больно ударяет по глазам.

Робея, я сама вхожу в игру,

и поддаюсь с блаженным чувством риска

соблазну металлического диска,

и замираю, и стакан беру.

Воспрянув из серебряных оков,

родится омут сладкий и соленый,

неведомым дыханьем населенный

и свежей толчеею пузырьков.

Все радуги, возникшие из них,

пронзают нёбо в сладости короткой,

и вот уже, разнеженный щекоткой,

семь вкусов спектра пробует язык.

И автомата темная душа

взирает с добротою старомодной,

словно крестьянка, что рукой холодной

даст путнику напиться из ковша.

ДУЭЛЬ

И снова, как огни мартенов,

Огни грозы над головой…

Так кто же победил: Мартынов

Иль Лермонтов в дуэли той?

Дантес иль Пушкин? Кто там первый?

Кто выиграл и встал с земли?

Кого дорогой этой белой

На черных санках повезли?

Но как же так — по всем приметам

Другой там выиграл, другой,

Не тот, кто на снегу примятом

Лежал курчавой головой!

Что делать, если в схватке дикой

Всегда дурак был на веду,

Меж тем как человек великий,

Как мальчик, попадал в беду…

Чем я утешу пораженных

Ничтожным превосходством зла,

Осмеянных и отчужденных

Поэтов, погибавших зря?

Я так скажу: на самом деле,

Давным-давно, который год,

Забыли мы и проглядели,

Что всё идет наоборот:

Мартынов пал под той горою,

Он был наказан тяжело,

А воронье ночной порою

Его терзало и несло.

А Лермонтов зато сначала

Всё начинал и гнал коня,

И женщина ему кричала:

Люби меня! Люби меня!

Дантес лежал среди сугроба,

Подняться не умел с земли,

А мимо медленно, сурово,

Не оглянувшись, люди шли.

Он умер или жив остался -

Никто того не различал,

А Пушкин пил вино, смеялся,

Друзей встречал, озорничал.

Стихи писал, не знал печали,

Дела его прекрасно шли,

И поводила всё плечами,

И улыбалась Натали.

Для их спасения навечно

Порядок этот утвержден.

И торжествующий невежда

Приговорен и осужден.

В тот месяц май, в тот месяц мой

во мне была такая легкость,

и, расстилаясь над землей,

влекла меня погоды лётность.

Я так щедра была, щедра

в счастливом предвкушение пенья,

и с легкомыслием щегла

я окунала в воздух перья.

Но, слава Богу, стал мой взор

и проницательней, и строже,

и каждый вздох и каждый взлет

обходится мне всё дороже.

Я и причастна к тайнам дня.

Открыты мне его явленья.

Вокруг оглядываюсь я

с усмешкой старого еврея.

Я вижу, как грачи галдят,

над черным снегом нависая,

как скучно женщины глядят,

склонившиеся над вязаньем.

И где-то, в дудочку дудя,

не соблюдая клумб и грядок,

чужое бегает дитя

и нарушает их порядок.

Не уделяй мне много времени,

вопросов мне не задавай.

Глазами добрыми и верными

руки моей не задевай.

Не проходи весной по лужицам,

по следу следа моего.

Я знаю — снова не получится

из этой встречи ничего.

Ты думаешь, что я из гордости

хожу, с тобою не дружу?

Я не из гордости — из горести

так прямо голову держу.

ВСТУПЛЕНИЕ В ПРОСТУДУ

Прост путь к свободе, к ясности ума -

Достаточно, чтобы озябли ноги.

Осенние прогулки вдоль дороги

Располагают к этому весьма.

Грипп в октябре — всевидящ, как Господь.

Как ангелы на крыльях стрекозиных,

Слетают насморки с небес предзимних

И нашу околдовывают плоть.

Вот ты проходишь меж дерев и стен,

Сам для себя неведомый и странный,

Пока еще банальности туманной

Костей твоих не обличил рентген.

Еще ты скучен, и здоров, и груб,

Но вот тебе с улыбкой добродушной

Простуда шлет свой поцелуй воздушный,

И медленно он достигает губ.

Отныне болен ты. Ты не должник

Ни дружб твоих, ни праздничных процессий.

Благоговейно подтверждает Цельсий:

Твой сан особый средь людей иных.

Ты слышишь, как щекочет, как течет

Под мышкой ртуть, она замрет — и тотчас

Определит серебряная точность,

Какой тебе оказывать почет.

И аспирина тягостный глоток

Дарит тебе непринужденность духа,

Благие преимущества недуга

И смелости недобрый холодок.

СВЕЧА

Всего-то — чтоб была свеча,

Свеча простая, восковая,

И старомодность вековая

Так станет в памяти свежа.

И поспешит твое перо

К той грамоте витиеватой,

Разумной и замысловатой,

И ляжет на душу добро.

Уже ты мыслишь о друзьях

Всё чаще, способом старинным,

И сталактитом стеаринным

Займешься с нежностью в глазах.

И Пушкин ласково глядит,