Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева

Мы выкапывали большой грот, а затем долго и кропотливо занимались его обустройством. Обрезки утеплителя, ржавые гайки, обрывки цветных картонок, щепки превращались у нас в роскошную мебель, и мы без устали ее переставляли, наводя в пещере уют и порядок. Сорные травинки распускались шикарными пальмами, а натыканные в землю березовые листочки карабкались по склону тенистой аллеей. На следующий день наши парки вяли, «мебель» казалось убогой, и мы без сожаления все крушили, уверенные: сегодня обязательно построим лучше.

И строили. Не каждая свое, а непременно вместе. Со Светкой мы считались закадычными подружками, и общая возня доставляла нам радость. Иногда мы спорили, но никогда не ссорились, и, хотя бойкая Светка имела все шансы верховодить, она никогда ими не пользовалась. Наверное, понимала, что помыкать собой я не позволю, и, даже если не дам сдачи, то вместе играть потом точно не стану. Я отвечала ей за это понимание тихой благодарностью и той неистовой преданностью, на которую только способен ребенок, принявший дружбу как бесценный дар. В детстве вообще все гораздо острее: чувства — глубже, запахи — резче, цвета — ярче. Поры открыты, короста пресыщения и равнодушия еще не сковала душу, и потому детям все интересно, все их касается, до всего им есть дело. Они еще не научились рожу выдавать за лик; молчать, когда больно или несправедливо; не свили себе теплый и уютный кокон лицемерных умозаключений, надежно ограждающий от истинного, но такого беспокойного…

Тем больнее в детстве пережить предательство.

А получилось все из-за той самой пещеры. Гордость ее меблировки составлял найденный там же, среди прочего вывороченного на белый свет мусора, простенький флакончик из-под духов, нашим неистощимым воображением обращенный в старинную фарфоровую вазу. Желание придать ей еще больший шик и толкнуло нас на маленькое преступление.

Около подъезда в небольшом палисаднике одной из соседок было разбито несколько клумб. И цветы, и их хозяйка отличались неуемной буйностью: первые — своего роста, вторая — темперамента. Связываться с теть Клавой в доме решались немногие, даже если дело считалось беспроигрышным. Сначала пришлось бы пережить извержение вулкана, потом годы поджариваться на горячей лаве из беспочвенных сплетен и склок, поэтому большинство предпочитало сразу посыпать голову пеплом в память о своих претензиях к вредной соседке.

Но цветы примиряли ее с самыми злейшими врагами, и кое-кто не гнушался пользоваться этой единственной слабостью старой девы. За редкие сортовые семена или луковички она отпускала дарителю все его совершенные и мнимые грехи, а во время вечерних посиделок на лавочке накладывала в отношении него обет молчания.

Единственная, к кому теть Клава испытывала нечто сродни уважению, была моя мама. Не знаю, чем именно она снискала такое особое расположение — печальной ли судьбой брошенки, вечным ли своим смирением или примерной домовитостью, — но теть-Клавино покровительство заметно повышало мамин авторитет в глазах аборигенов. Я же им и вовсе бессовестно гордилась; из всей местной малышни только мне было позволительно сопровождать маму за высокий штакетник и с благоговением вдыхать аромат великолепных, с алой махровой каймой чайных роз.

Бутоном из этой заповедной и строжайше охраняемой зоны мы и решили украсить нашу «вазу». Посягнуть на розы, белоснежные королевские лилии или даже простенькие флоксы мы и подумать не смели. Но у самого забора вилась пестрая ленточка крупных садовых фиалок. Соседи говорили, что это анютины глазки, и только мама упоминала таинственную Виттроку. Моя буйная и беспокойная фантазия тут же нарисовала образ величественной королевы, холодной и неприступной. Я даже сочинила про нее маленькую сказку: жестокая правительница лишь раз, перед самой смертью, сумела пожалеть и заплакать, и ее слезы яркими синими цветами рассыпались по траве… Гораздо позже я узнала, что Виттрок — это всего-навсего шведский профессор ботаники. Не желая уступить разочарованию, я придумала продолжение, в котором вслед за жестокосердной правительницей спустя века и маленький благообразный старичок проливал легкие радостные слезы. Пусть не цветами, а на цветы…

Несколько фиалок росло в самом углу палисадника, и нам казалось, что, просунув руку между деревянными рейками, их можно запросто сорвать. Главное, набраться смелости. И решить, кто из нас совершит сей отчаянный шаг. Второе, впрочем, было самым простым. Как всегда в таких случаях, одна из нас зажала в кулачке камушек, а вторая сделала выбор. Камушек вытянула Светка. Она не расстроилась, даже обрадовалась: в случае успеха ее постигла бы бессмертная слава. Мы забрались в самую гущу (конспирация!) растущей в глубине двора сирени и стали составлять план похищения. Просто подбежать и сорвать цветок мы считали невозможным, зоркий теть-Клавин взгляд мерещился нам из всех окон, в том числе наших собственных. Попасть на глаза соседям тоже было нежелательно, во время неизбежного скандала нас могли запросто сдать. А что пропажа обнаружится, мы не сомневались, поскольку были уверены: у теть Клавы все цветки, бутончики и даже листья посчитаны. В чем, кстати, почти не ошибались.

Срочно посовещавшись, мы решили дождаться, когда хозяйка уйдет по делам. Расстелили за насыпью картонки, легли на них, по очереди привставая и наблюдая за происходящим во дворе. Мы представляли себя то разведчиками в тылу врага, то маленьким, но отважным партизанским отрядом. Время шло, и постепенно игра нас утомила. Еще немножко, и мы бы вообще выбросили дурную затею из головы, как вдруг теть Клава вышла, наконец, из подъезда. На руке у нее висела большая холщовая сумка, а вместо стоптанных тапок, в которых теть Клава обычно ходила по двору, на ногах были ее единственные, коричневые с маленькими бантиками, туфли. Два этих важных наблюдения дали нам повод решить, что соседка пошла в магазин, а значит, преступный путь, на который мы собирались ступить, свободен.

Теть Клава скрылась в арке соседнего дома, мы немного выждали и побежали к палисаднику. Я встала чуть поодаль за кустами на случай, если хозяйка все-таки вернется. Светка на корточках подобралась к забору и изо всех сил стала тянуть руку, но до фиалковой бороздки достать никак не могла. Тогда она попыталась просунуть внутрь худенькое плечико. Опять неудача: штакетины оказались прибиты слишком близко и прочно. Но отступать теперь, когда синий глазок цветка оказался столь близко и будто даже заговорщицки подмигивал нам, было выше всяких сил. Светка схватила толстую палку и начала тыкать ею во влажную после утреннего полива землю, подкапывая растение. Палка попалась корявая и тыкалась то в одно, то в другое место. Цветок никак не поддавался, зато один за другим подламывались соседние стебельки, отлетали листья. Тайный наш набег грозил превратиться в варварский погром. Я испуганно толкнула Светку в плечо:

— Пойдем отсюда…

— Сейчас!

Палка завозилась быстрее, и еще два нежных ростка безжизненно поникли.

— Ну, пожалуйста… Пошли…

Светка обернулась. Лицо ее было красно, жиденькая челочка прилипла к вспотевшему лбу.

— Уже почти…

Взгляд ее скользнул за мою спину, и глаза у Светки округлились от ужаса:

— Бежим!

Не вставая с корточек, она юркнула в кусты. Я обернулась и застыла в ужасе: видимо что-то забыв, в самый неподходящий момент возвращалась теть Клава. Она шла прямо на меня, а я, словно кролик, загипнотизированный удавом, не могла сдвинуться с места.

Теть Клава подскочила к забору и в одну секунду увидела все: развороченную грядку, брошенную тут же корягу с налипшей землей, остолбеневшую соседскую девчонку… Факт изуверства налицо, сама преступница застукана с поличным — все ясно как божий день.

Я сжалась от страха: сейчас разверзнутся хляби небесные, и я потону в ругани, истошном теть-Клавином крике. Но случилось немыслимое — она только глубоко вздохнула, подобрала орудие преступления и, взяв меня за руку, повела домой. Я плелась, размышляя о странном ее поведении, и вдруг догадалась: бережет силы! Ох, задаст сейчас маме! И в воображении замелькали картинки одна ужаснее другой. Было в них место и разбитой посуде, и увозящей маму скорой, и даже окровавленным кухонным ножам…

В реальности все произошло гораздо страшнее.

Мама открыла дверь и заметно удивилась, увидев нас вместе. Сначала теть Клава сунула ей в руку корягу, потом подтолкнула меня и, поджав губы, выдавила:

— Я думала, ваша-то дочь знает, что в саду работают лопатой, а не палкой.

И стала спускаться вниз. Пройдя несколько ступенек, оглянулась:

— Поделом мне, старой дуре…

Мама, ничего не понимая, растерянно смотрела ей вслед. Закрыв дверь, она присела рядом:

— Что случилось?

Лучше бы теть Клава всю меня обкричала, даже побила, но только не оставила объясняться с мамой вот так, самой! Мама уже чувствовала, что произошло нечто страшное, непоправимое, но надежда еще мелькала в ее глазах, когда она пыталась поймать мой взгляд, трусливо упертый в пол.