Гадальщик на камешках (сборник) - Мирча Элиаде

— Ох и намучились же мы, пока тебя одели, — сказала старуха. — Ни за что ты не хотел одеваться…

— Я говорю вам: эта портьера была точно саван, она запеленала меня, я был спеленут, она стянула меня так, что я не мог дышать. А как было жарко! воскликнул он, энергично обмахиваясь шляпой. — Удивительно, что я не задохнулся!..

— Да, было очень жарко, — сказала старуха.

В этот момент издалека донеслось звяканье трамвая. Гаврилеску поднес руку ко лбу.

— Ах! — воскликнул он и с трудом поднялся с софы. — Я заговорился, то да се, ну и совсем забыл, что мне надо на улицу Поповн. Представьте, я оставил там портфель с партитурами. Как раз сегодня возвращаюсь и говорю себе: 'Держись, Гаврилеску, уж не стал ли ты… Да, в этом роде я что-то говорил, только как следует не помню…

Он сделал несколько шагов к двери, но вернулся, помахал шляпой и произнес с легким поклоном:

— Рад был с вами познакомиться.

Во дворе его ждала неприятная неожиданность. Хотя солнце зашло, жара стояла пуще, чем в полдень. Гаврилеску снял пиджак, перекинул его через плечо и, продолжая обмахиваться шляпой, пересек двор и вышел на улицу. Чем дальше он удалялся от стены тенистого сада, тем больше страдал от зноя, пыли и запаха расплавленного асфальта. Сгорбившись, рассеянно глядя перед собой, он добрел до остановки. Там не было ни души. Заслышав лязг подъезжающего трамвая, он поднял руку, трамвай остановился.

В полупустом вагоне все окна были открыты. Он сел напротив какого-то юноши и, когда подошел кондуктор, стал искать бумажник. Бумажник попался быстрее, чем можно было ожидать.

— Что-то невероятное! — обратился Гаври-леску к юноше. — Честное слово, хуже, чем в Аравийской пустыне. Если вы слышали когда-нибудь о полковнике Лоуренсе…

Юноша рассеянно улыбнулся и повернул голову к окну.

— Который может быть час? — спросил Гаврилеску кондуктора.

— Она здесь не живет, — перебил его юноша. — Здесь живем мы, семья Джорджеску. Перед вами жена моего отца. Урожденная Петреску…

— Прошу тебя соблюдать приличия, — вступила женщина. — И не приводить с собой разных типов…

Она повернулась и исчезла в коридоре.

— Вы уж извините ее за эту сцену. — Юноша криво улыбнулся. — Она третья жена моего отца. На ее плечи легли все ошибки его предшествующих женитьб. Пять мальчиков и девочка.

Гаврилеску взволнованно обмахивался шляпой.

— Сожалею, — начал он. — Искренне сожалею. Я не хотел огорчить ее. Что и говорить, час весьма неподходящий. Обеденный час. Но понимаете, завтра утром у меня урок на Спиро-вой Горе. Портфель мне нужен. Там этюды Черни, вторая и третья тетради. Там мои партитуры, мои собственные интерпретации записаны на полях. Поэтому я всегда ношу портфель с собой.

Юноша смотрел на него с улыбкой.

— Мне кажется, вы меня не поняли, — прервал он Гаврилеску. — Я уже объяснял вам, что здесь живем мы, семья Джорджеску. Живем четыре года.

— Не может быть! — воскликнул Гаврилеску. — Я был здесь всего несколько часов назад, давал урок Отилии с девяти до трех. Потом беседовал с госпожой Войтинович.

— На улице Поповн, восемнадцать, на втором этаже? — удивленно переспросил юноша и весело улыбнулся.

— Вот именно. Я прекрасно знаю этот дом. — Могу сказать вам, где стоит рояль. Доведу вас туда с закрытыми глазами. Он в гостиной у окна.

— У нас нет рояля, — сказал юноша. — Поднимитесь этажом выше. Хотя могу вас заверить, что на третьем этаже Отилия тоже не живет. Там живет семья капитана Замфира. Поднимитесь на четвертый. Мне очень жаль, — прибавил он, видя, что Гаврилеску слушает его испуганно, все быстрее обмахиваясь шляпой. — Я был бы очень рад, если бы эта семья Отилии жила в нашем доме…

Гаврилеску глядел на него в нерешительности.

— Благодарю вас, — сказал он, помолчав. — Попытаю счастья на четвертом этаже, хотя даю вам слово, что сегодня еще в начале четвертого был здесь. Он показал на коридор.

Подниматься вверх было трудно. На четвертом этаже он долго утирал лицо платком, прежде чем позвонить. Кто-то засеменил по коридору, дверь отворилась, перед ним стоял мальчик лет пяти-шести.

— Ах, — воскликнул Гаврилеску, — боюсь, что я ошибся. Мне нужна госпожа Войтинович…

В дверях появилась улыбающаяся молодая женщина:

— Госпожа Войтинович жила на втором этаже, но больше не живет, она уехала в провинцию.

— И давно?

— О да, давненько. Осенью будет уж восемь лет. Сразу после свадьбы Отилии.

Гаврилеску потер лоб, посмотрел на женщину и улыбнулся со всей возможной кротостью.

— Полагаю, вы что-то перепутали. Я говорю об Отилии Панделе, внучке госпожи Войтинович, она учится в шестом классе лицея.

— Я обеих хорошо знала, — произнесла женщина. — Когда мы сюда переехали, Отилия только что обручилась, знаете, вначале была эта история с майором. Госпожа Войтинович не давала своего согласия на брак и была права: слишком велика была разница в возрасте. Отилия была дитя, ей не исполнилось и девятнадцати лет. К счастью, она встретила Фрынку, инженера Фрынку, — не может быть, чтобы вы о нем не слышали.

— Инженер Фрынку? — повторил Гаврилеску. — Фрынку?

— Да, изобретатель. В газетах писали…

— Изобретатель Фрынку, — мечтательно повторил Гаврилеску. Любопытно…

Он протянул руку, погладил по голове мальчика и, слегка поклонившись, сказал:

— Прошу прощения. Видно, я перепутал этаж.

Юноша ждал его внизу; он курил у двери своей квартиры.

— Выяснили что-нибудь?

— Госпожа, живущая наверху, полагает, что Отилия вышла замуж, но, уверяю вас, это ошибка. Отилии нет и семнадцати, она учится в шестом классе лицея. Я разговаривал с госпожой Войтинович, мы обсуждали самые разные темы, но она ни словом не обмолвилась…

— Любопытно…

— Даже весьма, — осмелев, сказал Гаври-леску. — Потому я и говорю вам, что ничему не верю. Даю вам честное слово. Но в конце концов, зачем настаивать? В сущности, это недоразумение… Приду еще раз завтра утром…

И, попрощавшись, стал решително спускаться.

'Держись, Гаврилеску, — прошептал он, выйдя на улицу, — ты впадаешь в маразм, стал терять память. Путаешь адреса… Увидел трамвай и ускорил шаг. Только усевшись у открытого окна, он почувствовал легкое дуновение ветра.

— Наконец-то, — обратился он к женщине, сидевшей напротив. — Будто, будто. — но почувствовал, что не может закончит фразу, и растерянно улыбнулся. — Да, — продолжал он, помолчав, — я недавно сказал приятелю… будто… будто побывал в Аравийской пустыне. Полковник Лоуренс, если вы о нем слышали…

Женщина продолжала смотреть в окно…

— Теперь через час-другой насту пит ночь. Темнота, я хочу сказать, ночная прохлада. Наконец-то… Можно будет вздохнуть.

Кондуктор в ожидании глядел на него, и Гаврилеску стал рыться в своих карманах.

— После полуночи сможем вздохнуть, — обратился он к кондуктору. — Что за длинный день, — прибавил он раздраженно, потому что не мог найти бумажник. — Сколько перипетий!.. Ах, наконец-то! — И он протянул кондуктору банкноту.

— Эта уже не годится, — сказал кондуктор, возвращая купюру. — Обменяйте в банке…

— Почему? — недоумевал Гаврилеску, вертя банкноту в руках.

— Изъята из обращения год назад. Обменяйте ее в банке.

— Любопытно! — произнес Гаврилеску, внимательно разглядывая купюру. Сегодня утром годилась. И цыганки берут. У меня были еще три таких, и цыганки взяли.

Женщина побледнела, раздраженно вскочила с места и пересела в другой конец трамвая.

— Не надо было говорить о цыганках при даме, — укорил его кондуктор.

— Все говорят! — возразил Гаврилеску. — Я три раза в неделю езжу этим трамваем и даю вам честное слово…

— Да, это правда, — вмешался какой-то пассажир. — Мы все говорим, но не при дамах. Надо сохранять благоразумие. В особенности сейчас, когда цыганки собрались устраивать иллюминацию. Да-да, и муниципалитет дал разрешение: они устроят в своем саду иллюминацию. Я, могу вам сказать, человек без предрассудков, но иллюминация у цыганок — это вызов!..

— Любопытно, — произнес Гаврилеску. — Я ничего не слышал.

— Пишут во всех газетах, — вмешался в разговор другой пассажир. — Какой позор! — воскликнул он громким голосом. — Безобразие!

Несколько человек обернулись, и под их возмущенными взглядами Гаврилеску потупился.

— Поищите, может, у вас есть другие купюры, — сказал кондуктор. — Если нет, придется вам выйти на следующей остановке.

Гаврилеску покраснел и, не решаясь поднять глаза, стал шарить по карманам. К счастью, кошелек с мелочью оказался поблизости, среди многочисленных платков. Отсчитав несколько монет, он протянул их кондуктору.

— Вы дали мне всего пять леев, — сказал кондуктор, указывая на свою ладонь.