Не по торной дороге - Анатолий Александрович Брянчанинов

дядей и племянником, возникали споры, кончавшиеся размолвками, наглядно доказывавшими несходство взглядов и убеждений споривших и порождавшими диссонанс в их совместной жизни. Неприятно действовала на Ореста и самая обстановка дома; много вызывала она в нем тяжелых размышлений и неприятных минут, чему способствовала крайняя впечатлительность молодого человека и пылкая его фантазия. Все дошедшее до него из биографии дяди, в виде отдельных эпизодов или налету схваченных рассказов, принимало теперь в глазах Ореста конкретную форму; окружавшая его роскошь возмущала его. «Слезами угнетенных, сделками с совестью создалось все это! — нашептывал ему тайный голос. — Какую скорбную летопись изображают собою эти дорогие картины, бронза, банковые билеты, акции!.. Сколько слез, людских страданий потрачено на это!..» И каждое лето рвался Орест из этого позлащенного вертепа под сень родительского дома, в тихий приют труда, мира и любви!

За год до окончания университетского курса Орест лишился отца, а еще полгода спустя и матери. Сестра его, Надежда Александровна, почти тотчас же по выходе из института вышла замуж за некоего Бирюкова, богатого кавалерийского офицера, и жила в Петербурге. Похоронив родителей и произведя раздел имения поровну, Орест окончил университет и, вопреки предложению дяди устроить его на теплом месте в Москве, выпросил себе назначение в провинцию. Это послужило началом охлаждения между дядей и племянником, а воспоследовавший затем отказ Ореста от субсидий еще более обострил их отношения. Двадцати пяти лет Ореста перевели в родной Р., куда к тому времени переехала на житье и Надежда Александровна, муж которой, порасстроив свои дела, принужден был выйти в отставку, и теперь мы встречаем Ореста довольно заметным губернским чиновником.

V

Двадцатипятилетняя вдова генерал-майора, Катерина Ивановна Соханская, по мнению светских знатоков, «faisait la pluie et le beau temps»[41], в р-ском обществе. Помаявшись несколько лет под ферулой[42] разбитого параличом мужа, Соханская, по смерти его, вздохнула полною грудью и, при помощи оставленного генералом состояния, поплыла на всех парусах. Угнетенная сначала матерью, потом мужем, Катерина Ивановна, очутившись без опеки, вдруг почувствовала, что у нее выросли крылья, и без удержу предалась опьяняющему сознанию своей самостоятельности. Детей у нее не было, забот также; все мысли ее устремились на то, чтобы создать себе образ жизни как можно более веселее, разнообразнее, свободнее. Соханская отправилась за границу; и не прошло двух-трех лет, как из загнанной, вялой женщины Катерина Ивановна превратилась вдруг в смелую, блестящую львицу. Откуда явились у нее и ум, и находчивость, бойкая речь, бьющий в глаза шик! Возвращение молодой вдовы было эпохой в р-ской жизни: дом ее с иностранной легкостью нравов соединял русское хлебосольство; туалет, сплошь и рядом, забивал местных модниц, сарказм Соханской ставил в тупик самых находчивых beaux-esprits[43]. В короткое время генеральша снискала себе массу обожателей и тьму врагов: молоденькие женщины и девицы бранили ее с пеною у рта, строгие маменьки находили ее «sans principes»[44], запрещали дочерям сходиться с подобною «devergondee»[45], власти дулись на слишком резко высказываемую ею правду, а влюбчивые юноши бесились за получаемые ими щелчки. Но все это кипяченье «a parte»[46] нисколько не мешало тем же особам прекрасного пола перенимать моды M-me Соханской, заискивать ее расположения, властям целовать ее небрежно протянутую ручку, а адонисам таять по-прежнему и получать новые щелчки.

Юная генеральша, вероятно по воспоминанию, терпеть не могла брачных уз; много сваталось к ней женихов, и высокопоставленных старцев и красивых юношей — всем один ответ: «J'ai en horreur les roses de Hymenee!»[47] И затем, в великому оскорблению общественной нравственности, львица объясняла причину своего отказа, приблизительно в такой форме: (старику) «Ну что дадите вы мне взамен моей свободы?.. Почет? — Je n'oi que faire![48] Состояние? — Оно у меня есть. — Любовь? — Я не могу любить лысого, седовласого, параличного! (Смотря по субъекту) — Что же я выигрываю? — Ничего; а проигрываю массу. — Je vous tire ma reverance!»[49], (юноше) «Вы предлагаете мне вечную любовь — blague que tout ça!..[50] И за эту мнимую вечность, отдать себя в ваше распоряжение — merci! Я в этом кое-что смыслю!.. L'amour n'est pas si difficile a trouver: ça se ramasse touts les jours[51] — захотеть только… Et puis…[52] Эта вечность — скучно! — Fichez-moi le camp, s'il vous plaît!»[53]

Но если Соханская так ненавидела Гименея и всякую зависимость, — зато не прочь была иной раз пошалить чувствами и дать поблажку вдруг народившемуся капризу. Понравился ей Огнев — и несколько месяцев ворковала она с ним, на глазах всего р-ского общества, под батальный огонь судов и пересудов; потом, уразумев брачные замыслы Леонида Николаевича, вдруг оборвала и стала к нему в чисто дружеские отношения…

«J'en ai assez, mon chou-chou, de ton amour, — сказала она ему однажды, без всяких предисловий, — vas le caser ailleurs!»[54]

И, волей-неволей, влюбленный лев, которому нравились также и генеральские капиталы, должен был отретироваться.

Но все эти уклонения молодой женщины, ее капризы и чудачества, вызывавшее на первых порах такие строгие порицания, вскоре стали в глазах местных диан делом обыкновенным, и р-ский бомонд, подкупленный то шикарной красотой Катерины Ивановны, то ее тонкими ужинами, не только помирился со слабостями Соханской, но даже, по провинциальному обыкновению, начал заискивать у такой женщины, которая держит себя совершенно независимо, и на общественное мнение даже внимания обращать не хочет.

Ильяшенковых тоже увлекло общее течение; чопорная Анна Ильинишна, сначала было заартачившаяся ехать к генеральше с визитом, к этой «cocotte»[55], вскоре должна была уступить требованиям Павла Ивановича, во что бы то ни стало желавшего видеть ее в своей гостиной, и усиленным просьбам Софи, которой Катерина Ивановна сразу пришлась как нельзя более по сердцу. «Ну что ж, — утешалась спасовавшая Ильяшенкова, — все-таки она генеральша, de notre cercle[56], с хорошим состоянием и все к ней ездят».

Огнев, после столь неожиданно выданной ему Соханскою отставки, сумел, однако, отстоять свои права на дружбу; хотя шаловливый божок и отлетел, но удаления между молодыми людьми не было заметно, и они по-прежнему виделись часто.

— Vous n'etes pas encore fixe?![57] — спросила однажды вдова своего экс-возлюбленного.

— Нет еще, но намереваюсь, — был ответ.

— Depechez-vous… года пройдут et Vous ne serez bon a rien![58] Однако, интересно было бы знать: suis-je bien remplacée?[59]

— Слабое подобие!

— Voyons pourtant…[60]

— Софи Ильяшенкова.

— Pas mal… И что ж…