Роман для женщин - Михал Вивег

— С другом! — кричу громко, но строю недовольную мину и демонстративно вздыхаю. Почему я это сделала? Я близко наклоняюсь к зеркалу и изучаю свое лицо.

— Но вы говорите без всякого восторга! — горланит во весь голос Сандра, кидая взгляд в сторону своей коллеги за соседним столом.

Похоже, обе они выжидают.

— Я уже его не люблю! — кричу я с улыбкой. — Я влюбилась там в почти сорокалетнего! Вы можете в это поверить?!

Внезапно воцаряется тишина.

Внезапно не слышно ни одного фена.

Все парикмахерши и клиентки с живым интересом поворачиваются ко мне.

— А, вот почему такая спешка! — спокойно говорит Сандра и торжественно оглядывается кругом.

Она подтягивает соседнее кресло и садится рядом со мной.

— Батюшки мои, ну так поскорее рассказывайте…

Глава VIII

Загадочно-одинокий мужчина — Превращается ли Лаура в отбивную? — Прогулка разгневанных атеистов — Наконец-то сорок! 1

Заметила я его в первый же день в гостиничном ресторане.

Впрочем, трудно было его не заметить: среди более чем двухсот отдыхающих он был единственный, кто сидел за столом один. Мне понравилось, как он справляется со своим одиночеством: спокойно, с каким-то естественным достоинством. В ресторан он входил неспешно, к еде не проявлял никакого интереса и в общем выглядел несколько подавленным; когда перед ужином заказывал у молодых официанток привычную бутылку вина (в первые дни за соседними столами это привлекало особое внимание), на его лице появлялось выражение милой самоиронии. Через неделю официантки уже вступали с ним разговор. Меня это не удивляло: одетый довольно небрежно, он при этом смотрелся сравнительно молодо (лет на тридцать пять, как мне казалось), интеллигентное лицо, приятная улыбка, а его странное одиночество могло порождать и всяческие романтические фантазии.

Позже он объяснил мне: дней за десять до вылета в каком-то гневном амоке он добежал (в первую минуту я ему не поверила, но сейчас уже знаю, что это, пожалуй, не было преувеличением) до туристического бюро «Фишер» на Национальном проспекте и отменил заказ своей приятельницы. Он уверял меня, что нисколько не жалеет об этом: потеряв около двенадцати тысяч крон за отмену заказа, он обрел целых две недели роскошной личной свободы, самокопания и одиночества.

Это Оливер повторял часто.

2

Его отпускные дни подчинялись педантически организованному распорядку, производившему довольно комичное впечатление. После завтрака я регулярно всякий день видела, как он заказывает в баре двойной espresso с молоком и всегда удаляется с ним к одному и тому же креслу на гостиничной террасе, где затем ровно час читает. Около одиннадцати приходит на пляж; сперва полчаса загорает, потом идет в воду; заплывает очень далеко. После обеда отправляется вздремнуть, потом снова загорает и плавает. В половине пятого возвращается в гостиницу; двойной espresso на сей раз он относит в номер, где до вечера работает. При желании я могла и с пляжа увидеть, как он на своем балконе, сидя за маленьким пластмассовым столиком, весьма сосредоточенно склоняется над раскрытым блокнотом.

В первые дни, несмотря на периодические приливы какой-то забавной симпатии к его отшельничеству, я почти не испытывала к нему интереса. Только позднее стала замечать за собой, что, облизывая шоколадное мороженое Cornetto или весело перебрасываясь с Рикки летающей тарелкой, глазами ищу Оливера.

Обнаружив его, я чувствовала что-то вроде облегчения.

3

Через три дня Оливер начал по-дружески здороваться с нами, так же как и с остальными отдыхающими, которых он встречал на пляже или в ресторане.

На четвертый день мы с Рикки, возвращаясь с ужина, столкнулись с ним в лифте; он ждал, когда закроются двери, и в большом зеркале разглядывал свое загорелое лицо.

— Я превращаюсь в prženi krumpir[44], — промолвил он недовольно, не отрывая взгляда от зеркала.

Меня позабавило это: жареная картошка, подаваемая до сих пор абсолютно к каждому блюду, действительно у всех уже вызывала тошноту. Его дыхание отдавало местным красным вином. Я посмотрела на себя в зеркало и, надув щеки, сказала:

— А я — в naravni odrezak[45].

Натуральный шницель подавали тоже часто. Оливер сухо засмеялся. Рикки, очевидно, раздумывал, в какое бы блюдо превратиться ему, но ничего не придумал. Мы вышли первыми.

— До свидания, — попрощалась я.

— До свидания, — сказал Оливер.

— Привет, — равнодушно бросил Рикки.

4

Я уже привыкла, что здесь всегда в семь утра меня будит колокольный звон местного костела, но в воскресенье зазвонили уже в шесть. Бесконечный, монотонный перезвон… От злости я уже не смогла уснуть. Что эти трёхнутые святоши себе думают?

Как вы понимаете, милые дамы, после папиной смерти мы с мамой на Господа Бога немного сердиты (мама готова простить его, пожалуй, только тогда, когда ее самолет попадает в турбулентность). Костелы я на дух не выношу — ужасный запах, холод, мрак; уже входя туда, чувствую себя безбилетным зайцем в трамвае.

Я вылезла из постели и тщетно попыталась уговорить Рикки пойти со мной поплавать еще до завтрака или хотя бы пройтись, но он буркнул что-то и повернулся на другой бок. Тогда я пошла одна и на совершенно безлюдном пляже наткнулась на Оливера.

Я стала быстро соображать, не повернуть ли мне в другую сторону, но в конце концов решила подойти к нему.

— Вижу, вы тоже из-за этого проснулись… — заговорила я.

Он кивнул. В эту минуту колокола опять зазвонили — видимо, из какого-то конкурирующего святилища. Мы сочувственно переглянулись.

— А еще уверяют, что все из любви к ближнему… — покачал головой Оливер. — Я понимаю, им нужно зазвать людей в церковь. Но какого-нибудь более гуманного способа они не могли придумать?

Я улыбнулась. На нем были полотняные «велосипедки» и вытянутая, запятнанная хлопчатобумажная майка; он был растрепан и, очевидно, еще не брился. На левом запястье — маленькие детские часики с Дональдом Даком посреди циферблата, на его загорелой мускулистой руке они производили довольно странное впечатление.

— Листовки в почтовом ящике, билборды вдоль автострады, телевизионные клипы, воздушные шары в форме Божьего ока — все это я готов понять, — продолжал он. — Но колошматить по бронзе в воскресенье в шесть утра?..

Под ногами у нас скрипела галька. Солнце только всходило, и в воздухе чувствовался приятный холодок. Мы заговорили: сперва о здешних блюдах, а потом уже болтали о чем угодно. Меня поразило, как легко завязалась наша беседа. Утром обычно я не очень разговорчива, но на сей раз мне приходилось даже сдерживать себя, чтобы не прерывать Оливера.

Я спросила и о его работе: не очень охотно он сообщил, что работает в одном относительно известном рекламном агентстве так называемым креатором; придумывает рекламные клипы и слоганы. Говорил он об этом без особого восторга.

— Ну например? — спросила я.

Он указал на свои заношенные «велосипедки» и запятнанную майку.

— Коли денег нет в помине, появись в своей рванине! — процитировал он.

Я засмеялась и попросила его вспомнить еще какой-нибудь удачный слоган. Он протянул руку и указал на свои детские часы:

— Имидж — ничто! Инстинкт — все!

— Но это похоже на рекламу фанты?

— Да. Она возникла по тому же образцу.

Прилив тихо шумел. Рыбаки возвращались с моря. Мне казалось, что солнце уже набирает силу, и я разделась, оставшись только в майке. Оливер откровенно посмотрел на мою грудь.

(— Ну ясно… — со знанием дела заметила Сандра.)

5

Мы дошли до самого конца городка и на террасе единственно открытого кафе выпили соку и кофе. Вокруг нас сидели несколько местных жителей, мы были единственными туристами. Оливер рассказал мне две-три забавные истории о своем товарище по имени Губерт. Приятно текло время.

— Разрешите спросить, сколько вам? — поинтересовалась я, когда он на минуту умолк.

— В будущем году стукнет сорок, — ответил он, посмотрев мне в глаза.

Признаюсь, я была огорошена.

— Преимущество зрелого возраста — высшая степень самопознания. Конкретно: сороковник — прекрасная пора жизненного равновесия, — говорил он с улыбкой, словно стремясь в чем-то убедить меня. — Человек уже достаточно стар, чтобы знать, чего он хочет, и все еще молод чтобы ничего не бояться…

— Это надо запомнить, — сказала я. — Хотела бы процитировать вас маме…

Позже я осознала, что это было не очень тактично. Он театрально схватился за лоб.

— Что с вами? — не поняла я.

— Головокружение. Я заглянул в бездонную поколенческую пропасть, которую вы создали…

Я была рада, что он сумел отшутиться.

— На вас нет кольца, — сказала я смело. — Вы не носите его в отпуске или в самом деле свободны?