Гнозис. Чужестранец (СИ) - Элейский Иван

Платон смотрел на это с ощущением ужаса и благоговения. Пустыня горела. Горели редкие кустики травы, горела земля, горела одна из повозок. Горели всадники и горели их скакуны. В южной оконечности каравана было светло как днём и посреди всего этого стояла Амалзия, удивительным образом уклоняясь от любых атак. Чудовищно грациозно. Несколько караванщиков добивали всадников, метавшихся между всполохами огня, но это было ничто по сравнению с тем, что делала одна рыжая женщина.

Платона резко дернуло, что-то резануло по плечу и он в который раз за эту ночь очутился на земле, а в следующую секунду Игорь уже помогал ему встать на ноги.

— Не стой столбом, парень!

Ответить он не успел — Игорь растворился в темноте.

По плечу текло что-то липкое и теплое, рубашка мерзко прилипла к телу. Он нащупал оброненный меч и взял его в левую руку, с трудом подавив дрожь. Вызвал интерфейс и выбрал «Трепет». Неясно почему, просто казалось, что нужно что-то сделать, кому-то помочь.

В голове зазвучал голос. Совсем не тот, что у связности — андрогинный, переливающийся, словно мелодия флейты.

«В коридоре плещутся пламя и кровь. Рядом кто-то испустил дух, его сердце больше не бьётся. Пламя пугает их, возвращает в те времена, когда они были живыми, но они не сдадутся так просто. Добыча так близко, женщина так хрупка, а смерть ходит рядом.»

Волосы на теле Платона встали дыбом. Он не просто слышал этот шёпот, он ОЩУЩАЛ всё это, словно бы смотрел сверху.

«Пустыня трясется, словно бы кровь льется в первый раз. На севере стонут мореплаватели без корабля. Они молят своих морских богов о подмоге. На востоке странники нашли способ вскрыть сосуд, в котором спрятались чужаки. Они пугают животных и тянут жилы, как и века назад.»

Он ощущал всё это. Последний вздох умирающего, страх кочевников перед пламенем и их вожделение перед добычей. Отчаяние и ярость Юфуса и его людей. И оживление всадников, пытающихся сдвинуть телеги. Он даже услышал, как ржут испуганные верблюдобыки. Его трясло, но хватило сил заорать:

— На востоке! На востоке! Они сейчас прорвутся!

И он снова бросился в темноту в надежде, что остальные за ним последуют.

***

Телеги несло в сторону, животные в панике бежали вглубь пустыни, а всадники подгоняли их криками. Как только это произошло — всадники хлынули в брешь. Их было не очень много — человек шесть, но для Платона они были единой массой. Он сжал меч крепче, а правую руку завёл за спину, словно вставая в стойку. Всадники не спешили — он видел, как они озираются по сторонам, проверяя, не бежит ли сюда подмога, не заметил ли их кто-то, кроме этого раненого парнишки с маленьким мечом.

Платон мысленно попращался с жизнью. Удар сердца. Еще один. Всадники окружили его, будто насмехаясь и не желая убивать. Удар сердца. Хотелось закричать, но горло сжало невидимой рукой. Удар сердца.

И тут всё закружилось. Что-то мелькнуло в воздухе, один из всадников понесся на Платона, а он в ответ резанул мечом по чему-то плотному и ушёл в сторону. Топот копыт. Пыль, набивающаяся в глаза. Ноющее тело. Битва окончательно распалась на фрагменты.

Вот Игорь легким движением перерезает горло кочевнику, спрыгнувшему с раненого скакуна. Вот в щит Лаза входит копьё. Вот неизвестный мужчина с ревом катается по земле, сцепившись с кочевником в рукопашной схватке. Вот кто-то кричит.

И наконец, пламя. Оно возникает со всех сторон, окружая их. Выжившие встают спина к спине, сжимают в руках оружие, а оставшиеся трое всадников пытаются контролировать своих ездовых животных.

А потом они загораются и начинают кричать. Громко, истошно, жутко. Пламя словно покрывает каждую часть их тела, горит одежда, горит амуниция, горит вообще всё. Платону едва удается уклониться от обезумевшего верблюда и устоять на ногах.

Сначала парень пытался дойти до другой стороны каравана, но усталость навалилась непомерным грузом и он остановился, опираясь на колесо повозки — только на одну минуту, отдышаться, прикрыть глаза.

За закрытыми веками мелькали брызги крови и языки пламени.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

***

Из темноты Платона вырвала боль. Темнота долго пыталась удержать его, но боль была сильнее. Болело практически всё, левый бок был липким, из-под корки ожога сочилась мерзкая влажная жидкость. Весь правый рукав был залит кровью, сквозь разрезанную материю была видна глубокая ссадина. Помимо этого ужасно болели мышцы практически во всем теле.

Он вытер пот со лба и приподнялся. Снова лежал в повозке на смятой куче одеял, запачканных пятнами крови и источавших неприятный тухловатый запах.

Всё повторяется. Снова и снова. Вылез из повозки, сощурился от солнца, взглянул на лагерь. Сколько раз еще придется просыпаться израненным?

Караван стоял на месте, хотя уже давно наступил день. Повозки остались в том же положении, что и вчера. Караванщики выглядели помятыми и потерянными. Кто-то возился с повозкой, кто-то успокаивал верблюдов, кто-то ковырялся в вещах. Платон подошёл к Лазу, который сидел в тени повозки и пытался перемотать руку бинтом.

— Давай помогу.

Лаз молча кивнул и отпустил бинт. Платон уселся рядом на землю и снял как попало намотанный бинт. Отряхнул от налипшего песка, смотал обратно в рулон. На руке у Лаза была некрасивая рваная рана.

— Плохая рана, загноиться может, — сказал Платон, — есть чем обработать?

Лаз махнул здоровой рукой.

— Забудь. Сейчас не до того.

Платон начал наматывать бинт тур за туром. Спиралевидную повязку руки помнили.

— Знаешь, в Грано мы стояли под стенами Дезойирмода. Долго стояли, несколько недель, пока в величайшем городе на свете не кончились запасы. Когда они вышли за стены, чтобы сражаться, я обделался. В самом прямом смысле слова. — Голос мужчины было удивительно спокойным и отстраненным. — А это была совсем другая битва — тысячи солдат, слева и справа от тебя стоят товарищи, а ты закован в броню. Когда противник обращался в бегство, его не добивали. Здесь всё иначе. Дикость. Хаос.

Платон сделал последний тур и завязал узел.

— Не слишком давит?

— Не. Нормально. — Лаз хлопнул его по плечу. — Ты молодец, Платон. Не знаю, что там было с тобой в прошлом, но тут ты сделал всё правильно. Многие на твоем месте бы паниковали, а ты спас как минимум несколько жизней.

Платон откинул голову назад и посмотрел в безоблачное небо.

— Знаешь, я никогда никого не убивал. Напрямую, во всяком случае. Возможно принимал решения, из-за которых кто-то не выжил, и всегда считал, что разница невелика. Если из-за твоего бездействия погиб человек, то это не сильно отличается от того, как если бы ты убил его своими руками.

— Странная философия. — хмыкнул Лаз.

— Странная, да, но по факту всё оказалось иначе. Ощущения… — Платон бросил взгляд на свои руки, покрытые чужой засохшей кровью, — отличаются. И теперь я сомневаюсь, чему стоит верить — ощущениям или логике?

В противоположной части лагеря люди собирались в толпу. Была видна рыжая копна волос Амалзии, короткий ежик Игоря, белая борода Вола, черные кудри Юфуса — там были практически все выжившие. Лаз поднялся на ноги и протянул руку Платону, помогая встать.

— Знаешь, если выберемся отсюда, я расскажу тебе одну историю про логику. Возьмем по кружке холодного Ассуркского эля, поболтаем о жизни. А пока — делай, что должно, и будь, что будет.

***

Возле головной повозки образовался импровизированный полукруг, в котором спорили Юфус и Амалзия.

— Тела нужно похоронить! Они были нашими товарищами и заслуживают хотя бы минимальных почестей. — Раздались одобрительные возгласы со стороны толпы и товарищей Юфуса. — Мы не можем бросить их на съедение диким животным!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Мы не можем тратить время, Юфус! — У Амалзии вид был на удивление свежий, особенно на фоне остальных, грязных, перемазанных в своей и чужой крови. Некоторые привели себя в порядок, но в целом караван сейчас напоминал сборище побитых бродяг. — Чем дольше мы стоим на месте, тем выше шанс, что кочевники вернутся, а тогда еще больше людей окажется в песке!