Гнозис. Чужестранец (СИ) - Элейский Иван

— Пошли! — Шипел он в ухо Платону, — мы и так отстали от остальных.

— Они, что, держат рабов? — отстраненным шепотом произнёс Платон.

Лаз нервно выдохнул воздух.

— Да, держат. Рабов держат везде. Не знаю, как было там, где ты жил раньше, но тут дерьмо случается.

Он отпустил плечо Платона, тот уже шёл вперед, лишь иногда оборачиваясь назад, хотя ни раба, ни кочевника уже не было видно — скрылись где-то между палаток.

— Омерзительно, — прошептал он одними губами.

***

Источник представлял собой небольшой пруд, окруженный финиковыми пальмами и персиковыми деревьями. Как ни странно, палатки стояли немного в стороне от густой растительности. Лаз сказал, что они стараются не вытаптывать растительность, чтобы сохранить оазис целым и плодородным, поэтому ходят сюда только за водой и плодами. Кочевники выращивали персики, финики и инжир, но сейчас ничего из этого еще не созрело.

Платон наблюдал разговор худощавого молодого караванщика, носившего черные волосы заплетенными в косу, и одного из местных — спокойного краснолицего, завернутого в огромную хламиду.

— Воды хватает на всех?

— Да. Источник богат водой, а нас здесь не столь много. И мы все понимаем, что не стоит брать больше, чем нужно. Это позволяет поддерживать жизнь в этом прекрасном оазисе.

— И никто ни разу не пытался захватить его?

— Захватить? Нет, не думаю. Для любого из Народа оазисы священны — никто не совершит убийства возле воды, кроме абсолютных безумцев. А вы? Никто из вас так далеко не забирался. Пришлось бы тянуть сюда армию, а ради чего? Для вас вода такой ценности не имеет, дальше в пустыню вы не уйдете. Это наша земля, не ваша.

Рабство оказалось неприятным сюрпризом. То есть, конечно, Платон понимал, что в мире на такой уровне развития будет рабство, но не думал об этом, пока не увидел вживую. Дерьмо. Он ненавидел рабство практически на клеточном уровне — перед глазами вставали картины людей, истощенных, избитых, которые убивались на незаконных каменоломнях, а еще чертовы дети, та комната с детьми, которые оказались никому не нужны. Всё это отпечаталось в памяти намертво и вызывало отвращение.

Нужно остановиться, выдохнуть. Откалибровать свои мысли, обдумать ситуацию. Понять, что всё не так плохо. Рабство было, есть и будет и не всегда оно настолько чудовищно. Он не может это исправить, изменить что-то, а в его восприятие вмешивается эмоциональное искажение — травматический опыт прошлого. Нельзя позволять ему управлять твоими действиями, иначе не удастся прожить в этом мире достаточно долго. Разве не этого ему хотелось, чуть дистанцироваться, чуть спокойней пожить, подальше от чужой боли и страха?

— Эй, Платон, — Лаз мягко тронул его плечо, — твой бурдюк заполнился.

Бурдюк и правда был наполнен водой. Платон вытянул его и отошёл в сторону, пропуская Лаза пополнить запасы воды. Тот взглянул на него с сочувствием, как смотрят на сошедших с ума.

— Откуда у вас рабы? — подошёл Платон к кочевнику в хламиде.

Тот удивленно уставился на него, потом ответил:

— По-разному. Рабами становятся те, кто не может заплатить долг. Иногда рабов привозят ваши караваны, иногда Народ гонит рабов. Какое тебе дело до них, чужак?

— Это правда? — сказал Платон. — Человеческие караваны продают своих в рабство?

— Иногда, — пожал плечами караванщик с косой, — в основном те, кто гонится за деньгами, но слишком боится идти на восток, в руины. Раньше продавали северян пойманных, но сейчас они все больно деловые стали, так что их просто облагают пошлинами или типа того.

— А тот человек, что схватил меня по дороге сюда, что он сделал?

— Раб Нарта? — переспросил кочевник. — Он украл фрукты. Ему предложили выбор, он сам выбрал рабство. Вечно пытается сбежать с каждым караваном, словно не понимает, что грозит любому за помощь рабу.

— И что же это?

— Тот же выбор, что стоял перед ним — рука или свобода. Кто же согласится заменить собой раба или отдать за него руку?

На обратной дороге Платон разглядывал палатки. Бурдюки с водой были приятной тяжестью, но инцидент с рабом отягощал душу. Игорь как всегда появился внезапно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Приуныл от местного упадка? — с уже привычной усмешкой спросил он.

— Тебя никогда не одолевали сомнения? — с кислой миной на лице ответил Платон вопросом на вопрос.

— В смысле?

— Насчет будущего. Ну то есть, во всех этих историях про путешествие в другой мир, герои обычно меняют мир, всех спасают, решают чужие проблемы и так далее. Вот ты тут не один год провёл, а что дальше?

Игорь пожал плечами.

— Слышал про Сурта, предводителя северян?

— Амалзия говорила, да.

— Ну вот у него жизнь как в книжках, только половина мира его ненавидит, а вторая половина восхваляет, а втайне уже планирует, как поделить его империю. Думаю, это лучшее, чего можно добиться.

— А ты сам? Чего ты хочешь?

Игорь снова натянул непроницаемое выражение лица.

— Я? Это неважно. Главное приключение моей жизни уже в прошлом, а это всё просто затянувшийся эпилог. Остальное тебя не касается. Вопросы?

Платон помотал головой. Ночь подступала к лагерю, загорались костры, а в поселении светились маленькие фонари вкопанные в песок. Лаз стоял на коленях возле небольшой пальмы и молился. Когда он встал, то увидел, что Платон стоит неподалеку и смотрит на него. Он нахмурился и подошёл ближе.

— Что-то случилось?

— Нет, — ответил Платон, — просто странно. Ни разу не видел, чтобы тут кто-то молился. Думал, что здесь и вовсе нет религий.

— Есть, конечно, — рассмеялся Лаз, — все верят в разное, конечно, но как без веры? Считать, что мир появился из пустоты и катится в пустоту, а всё вокруг бессмысленно?

— Да, но почему тогда никто не справляет религиозных обрядов?

— Большая часть каравана, кроме Юфуса и его парней, воспитаны в традициях Церкви Единства, у них довольно мягкие порядки. Приноси жертвы — и всё тебе простится. Они будут замаливать свои грехи, когда доедут до дома.

— А ты?

— Я экзаннит. Наша вера… более суровая. Полагаю, Господь простит меня за то, что я не молился в пустыне, но когда есть возможность, то нужно это делать обязательно.

Платон замолчал, взглянув во тьму. Страшно, дико.

— А ты веришь в Бога, Платон? Что заставляет тебя двигаться дальше?

— Я… — Платон задумался. — Не знаю, наверное, я верю в людей, в то, что нужно стремится сделать мир лучше, но в высшие силы я никогда не верил. Идея, что есть кто-то, кто управляет всеми нами, казалась сомнительной. Но после смерти и воскрешения я сомневаюсь. Возможно, всё сложнее, чем казалось.

— В том, что случилось с тобой, однозначно есть божественный промысел, — абсолютно серьезно сказал Лаз, — как и во всем, что происходит в мире. Но твоя судьба — это истинное чудо, которое случается с единицами. Не растрать его впустую, будь благодарен за это. Я бы не поверил в твою историю, если бы не слышал о других таких.

— Твоя правда. Ты извини, хочу еще кое-что сделать перед сном. Еще поболтаем до отъезда.

***

Платон прокрался в темноте к повозке с оружием. Стараясь не шуметь, он аккуратно отложил мечи и копья и обнаружил острый стальной нож с деревянной рукоятью. Обмотав оружие какой-то тряпкой, он сунул его за пазуху и двинулся в палатку к себе.

Амалзия пыталась расчесать волосы редким гребнем, но без особых успехов. Она кивком поприветствовала Платона и продолжила, не обращая на него особого внимания. Он улегся, накрылся одеялом и погрузился в неглубокую дрёму.

Проснулся он через несколько часов, на улице еще было темно. Амалзия тихо сопела, Платон тихо натянул сандалии и вышел на улицу. Было прохладно и свежо, костры давно потухли, но глаза быстро привыкли и контуры удавалось разглядеть без особых проблем. Он двинулся в поселению, стараясь не шуметь. Подкравшись к шатрам кочевников, он произнёс «реза» и во всплывшем меню выбрал «Дух свободы». Зазвучавший голос был звонким и бодрым, отдающим слегка безумным оптимизмом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})