Тринадцатый этаж - Даниэль Галуйе

— Доктор Фуллер оставил такую картинку для меня. Давай начнем с того, что предположим, будто этот рисунок чем-то важен. Только я не могу додуматься, что он означает.

— Да просто чепуха какая-то, вот тебе мое мнение.

— Итак, это чепуха. Но означает ли она что-нибудь?

Эвери принялся размышлять, посасывая свою трубку.

— Может быть…

Он замолчал, я не вытерпел и спросил:

— Ну что?

— Зенон.

— Зенон?

— Парадокс Зенона. Ахиллес и черепаха.

Я щелкнул пальцами. Ну конечно! Ахиллес, который гонится за черепахой и не может ее догнать, потому что каждый раз, когда он добегает до того места, где была черепаха, та успевает проползти вперед какое-то расстояние.

— Тебе приходит в голову что-нибудь о том, как этот парадокс может быть применен в нашей работе? — спросил я, сгорая от нетерпения и любопытства.

Он помолчал немного и, наконец, пожал плечами.

— Ну, не так сразу. Все-таки я отвечаю только за программирование психологических паттернов. И не могу делать авторитетные заявления по другим вопросам.

— Вывод этого парадокса, как я припоминаю, заключается в том, что всякое движение есть иллюзия?

— Это его основная мысль.

— Но по-моему, она не имеет никакого отношения к работе. Наверное, Фуллер, нарисовав этот набросок, имел в виду вовсе не парадокс Зенона.

Я протянул руку к своему стакану, но Коллингсворт задержал ее:

— Я не стал бы относиться серьезно к чему-либо, что Фуллер делал в течение тех последних двух недель. Знаешь, он вел себя весьма странно.

— Может, была причина?

— Никакие причины не объяснят всех его закидонов.

— Например?

Эвери сложил губы трубочкой:

— За две ночи до того, как он погиб, я играл с ним в шахматы. Весь вечер он то и дело прикладывался к бутылке и, как ни странно, совсем не опьянел.

— Значит, его что-то беспокоило?

— Понятия не имею, что было у него на уме, хотя я ясно видел, что он не в себе. Все время его заносило куда-то в область философии.

— Размышлял об исследовании и улучшении человеческих взаимоотношений?

— О нет, ни о чем таком он не заговаривал. Но… в общем, если откровенно, он вообразил, будто его работа в компании начинает приносить плоды в виде того, что он назвал «базовым открытием».

— Что это за открытие?

— Он не захотел рассказывать.

Это кое-что подтверждало. Линч тоже говорил о некоем секрете Фуллера, об информации, которую тот надеялся передать мне. Теперь-то я был уверен в том, что Линч действительно присутствовал на вечеринке Сискина и что между нами действительно происходил тот разговор на крыше.

Я закурил вторую сигарету.

— Дуг, почему тебя все это так интересует?

— Потому что я не думаю, что Фуллер погиб случайно.

Через мгновение Эвери с серьезным видом произнес:

— Слушай, сынок. Я прекрасно знаю, почему началась вражда между Фуллером и Сискином — распределение социологических исследований, временные графики и все такое. Но в самом деле, никак нельзя думать, будто Сискин дошел до того, чтобы пойти на физическое устранение…

— Я этого не говорил.

— Конечно, не говорил! И тебе лучше вообще об этом не заикаться… никогда. Сискин — очень могущественный и мстительный человек.

Я поставил на стойку пустой стакан.

— Но с другой стороны, Фуллер мог с завязанными глазами передвигаться прямо среди потрохов этих функциональных генераторов. Уж он бы никак не напоролся на кабель под высоким напряжением.

— Если говорить о нормальном, не сумасшедшем Фуллере, то да. Но не о том Фуллере, которого я видел в течение тех двух последних недель!

Наконец, Коллингсворт созрел до того, чтобы сделать выстрел в упор. Он грохнул стаканом о стойку и заново закурил трубку. Благодаря свету от тлеющего табака его лицо казалось менее напряженным, чем было на самом деле.

— Кажется, я догадываюсь, что это у Фуллера было за «базовое открытие».

Я насторожился:

— Правда?

— Точно. Готов поспорить, здесь дело главным образом в его отношении к субъективным реагирующим единицам в симуляторе. Если помнишь, он очень часто называл их не иначе как «настоящие люди».

— Но он же так просто подшучивал.

— Неужто? Я помню, как он сказал: «Черт возьми! Для этого устройства мы не будем программировать никакие аналоги опрашивателей».

Я объяснил:

— Он планировал устроить все так, что в нашей машине нам не понадобятся аналоги опрашивающих единиц для исследования общественного мнения. Он разработал другое — систему аудиовизуальных стимулов, таких, как постеры, буклеты, видеоролики. Мы наблюдаем за реакциями с помощью специальных микросхем, регистрирующих мысли.

— Но почему в искусственном мире Фуллера не должно быть опрашивателей? — спросил он.

— Потому что в реальности система без них эффективнее. И мы таким образом получаем подлинную картину поведения общества минус раздражающий фактор устного опроса общественного мнения.

— Это лишь теория. Но вспомни, сколько раз ты слышал, как Фуллер заявлял: «Я не намерен подвергать мой маленький народ домогательствам со стороны проклятых приставал»?

Эти слова не были лишены основания. Даже я подозревал, что Фуллер вообразил, будто индивидуальные единицы, которые он программировал для своего симулятора, обладают по-настоящему высоким уровнем сознания.

Коллингсворт развел руками и улыбнулся:

— Я думаю, «базовое открытие» Фуллера заключалось в том, что его реагирующие единицы — не просто оригинальные микросхемы в электронном симуляторном комплексе, а реальные живые мыслящие личности. Я уверен, что он считал, будто они действительно существуют. Может быть, это так и есть, но пребывают они лишь в отдельном, солипсическом мире и совершенно не подозревают, что их прошлый опыт был синтезирован и что их вселенная отнюдь не представляет собой нормальную, твердую, материальную вселенную.

— Но ты сам не веришь в подобные…

В его веселых глазах плясал отблеск от зажигалки, лежащей рядом на стойке.

— Молодой человек, я — чистый психолог, последователь бихевиоризма. И по части философии я твердо придерживаюсь этой линии. Но вот ты, Фуллер и другие электронщики, занимающиеся симуляторами, — странные типы. Когда вы начинаете смешивать психологию с электроникой, да еще впрыскивать в эту смесь умеренные дозы кондиционирования вероятности, вы приходите в итоге к чрезвычайно экстравагантным убеждениям. Ну вот вы никак не можете вводить в машину людей, не принимаясь при этом размышлять об основной сущности людей и машин.