Москва закулисная - 2 - Мария Райкина

А женщины это не запоминают. А на бумаге остается. А внутри женщины это уйдет, и она же еще, стерва, будет тебя упрекать, что не сообразил, что отдал ей это, а мог бы положить на бумагу. И это сохранилось бы надолго, и кто-то бы восхищался. И не кто-то, а тысячи человек могли бы почувствовать и аплодировать. А это все ей, одной, гадине. И она все равно встает и идет на кухню с ворчанием.

- Выходит, Михал Михалыч, что все женщины, которые встречались вам на пути, - неблагодарные клуши и стервы. И читатель прочтет и скажет: "Не повезло Жванецкому". Не повезло?

- Да-да, не повезло, потому что восторгов не выказывают. Любить - любят... Я сам тоже считаю, что невозможно без конца восторгаться, но... Певицы восторг вызывают у меня. Я вообще люблю женщину, которая поет. Такое физическое ощущение, что к красоте ног, красоте груди и тела добавляется огромное, потрясающее достоинство - голос. Она еще и поет! Потом меня привлекали балетные женщины. Но балетные женщины вымотаны страшно. Вымотаны бесконечным физическим трудом. То есть там рассчитывать не на что, и она не пытается на что-то рассчитывать. "Это культура тела, Миша". У меня никакой культуры тела не было, я должен был восторгаться культурой ее тела. Я и восторгался.

- Насколько правильно я вас поняла: если выбирать между красивой поющей женщиной и красивой непоющей, вы выбираете?..

- Красивую поющую. Уж не пишущую, конечно.

- Журналисток терпеть не можете, я это заметила.

- Что к ней добавляется чисто физического оттого, что она пишет, кроме лукавства и фуражечки?.. А вот если голос... Это божественное.

- Мне кажется, в ваших вещах очень сильно сексуальное начало. Ну, например: "Нью-Йорк - сексуальный город. Там все стоит". Или: "Красивая женщина дрожала на верхней полке, как студень". Или вот еще: "Девушки в Одессе - как кукурузные початки молочно-восковой спелости". Значит, прав был один большой русский писатель, который утверждал, что искусство от секса, а наука от ума?

- Я имел в виду энергию. Но ум необходим. А девушки в Одессе, они покрыты какой-то такой пыльцой и страшно аппетитны. И почему-то они там так одеваются. И такие округлые, в Одессе. Видимо, питание, и загар, и воздух степной действуют. Я мог бежать сзади и испытывать яростное желание укусить их. Не ущипнуть. Ущипнуть - это пошловато-ресторанное что-то. А укусить... И очень, конечно, не хочется получать удовлетворение. Хочется это чувство оставить неудовлетворенным. Вот Бог снабдил женщину способностью не удовлетворяться. А мужчина мгновенно кончается. Мгновенно скисает и идет. Даже не знаю куда. Потом, видимо, там выпивает и оттуда возвращается. Время уходит, он курит у бочки с друзьями, сплевывает. Пока снова не раскачается, пока снова в нем что-то не оживает. Это нехорошо, это неправильно. Я себя за это не люблю.

- А вы никогда не хотели стать женщиной?

- Хотел, да. Я хочу себя иногда чувствовать женщиной. Но уж точно я никогда бы не мог быть голубым. Я не представляю, что можно поцеловать мужчину всерьез с какими-то планами на будущее. В шею волосатую. Ну просто какой-то кошмар. Я сочувствую женщинам: вот эту гадость целовать, вот это заросшее небритое хайло. Особенно бывают у нас такие неопрятные алкаши. И кто-то же целует их. Я сам на себя в зеркало смотрю после вчерашнего, и запах изо рта... я так сочувствую, я так сочувствую женщинам. Я желал бы, чтобы лицо мое было женским и пахло бы от меня хорошо. Чтобы женщина, которая меня целует, чувствовала бы только приятное. Но я бы оставался при этом мужчиной. Я, как говорил мой приятель, лесбиянкой мог бы быть, а педерастом - никогда.

- Михал Михалыч, а вам не кажется, что у нас какой-то легкомысленный разговор получается. Может, посерьезней вопросик? Ну, скажем, дает ли действительность повод для сатиры?

- Серьезных вопросов - не надо. Сейчас все спрашивают - как лечь? Как встать? Каким способом овладеть?

- А вы большой специалист?

- Нет. Я с удовольствием обсуждаю. Вряд ли я большой специалист. Теперешние молодые люди разбираются лучше меня. Что-то вроде группы сексуальной поддержки, надо быстро-быстро перед выходом на сцену. Женщины умеют это делать: за кулисами она его опустошает, и он выходит на сцену опустошенный, и мы это видим. Он поет под фонограмму, потому что все ушло.

- А вам плевать на политику?

- Нет, я весь в политике. Я тяжело страдаю. Я вяло говорю и тяжело переживаю. Я прекрасно все понимаю. Но не будем.

- Тогда вопрос из разряда, чтобы никому не было обидно: политика (о ней вы не хотите говорить) и секс (о котором вы хотите говорить) пересекались в вашей жизни?

- Я замещал комсомольского секретаря в порту. Я сидел и клацал одним пальцем на машинке. Явилась девица, колени - как дыни. В легком платье оказалось, что вообще больше там ничего и не было.

- Я хотела бы устроиться на работу, - сказала она.

- А что вы умеете делать? - спросил я.

- Ну, по крайней мере, одним пальцем на машинке, как вы, напечатаю.

И села, по-моему, ко мне на колени, очень плотно. Такая она была жаркая, солнечная. А год был пятьдесят седьмой. Мне - двадцать три. А сколько я мог терпеть, когда мне показывают, как надо печатать на машинке? От нее пахло удивительно, как подсолнухи в степи.

Через час, я думаю, начали стучать в дверь. Это был дикий стук, которого все боялись в те годы. Там уже, за дверью, собралась толпа, а мы не открывали. Я не знал, что делать, потому что открыть - это еще хуже, чем не открыть. Я слышал, как мой друг Кигель кричал: "Он там, он там!" Ну сколько можно было не открывать. Я открыл. И хотя мы имели приличный вид, меня исключили к чертовой матери из комсомола. И так кончилась моя карьера комсомольского секретаря.

- Интересно, как вас называют друзья?

- Те, кто любит, - Мишаня. А был - Жванька, в детстве. И между прочим, был Жванькой, потом стал Жванецким. Жрали какую-то чушь. Макуху жрали. В Одессе, на маслозаводе, выдавливали масло из семечек и оставшиеся выжимки спрессовывали в плитки. Что же макуха напоминала? Вот как ваш магнитофончик, такого же цвета и толщины. А мы их грызли, эти выжатые семечки. Худющим был я.

- А так не скажешь. Видимо, хорошо питаетесь?

- Да, хорошо. Это единственное, что я люблю. Кроме любви настоящей, я люблю поесть. Потому что всего в этой жизни три удовольствия - поесть, любовь и успех приятен.

- Кто готовит известному сатирику?

- Чаще всего ем здесь, в офисе нашего театра. Не очень доволен. Все время горит что-то внутри. Заглушаю содой, чем попало. А люблю очень простые вещи: люблю борщ, люблю гречневую кашу, люблю котлеты и вареный кусок мяса на кости.

- Кого из артистов вы считаете лучшим исполнителем ваших произведений?

- Мариночка, мы ж договорились, что вы будете задавать вопросы, которые никто не задавал. Вот этот вопрос задавали. Эстонцы так говорят: задавал-ли, обижал-ли, где вы был-ли. Все с двумя "л".

- Это были поддавки. Если серьезно, у вас есть фраза: "Наша жизнь никому не нужна, кроме нас, наша смерть никому не нужна, кроме нас". А вам, Михал Михалыч, чья-нибудь жизнь нужна?

- Еще как нужна. И моя жизнь нужна. Но в этом-то вся и штука: я все время испытываю одиночество. Женщина (я снова возвращаюсь к женщине) - она рядом с одиночеством, правда? Женщина всегда возле одиночества мужского. Физическая близость не снимает одиночества, может, только на мгновение... Я иногда себя чувствую как лошадь, которая бегает по кругу. Пробежала круг - колокольчик ударил. Еще круг - опять ударил, дзынь... Мой друг Ширвиндт говорит: пенсию тебе надо оформлять. Жванецкий - пенсионер? Какой кошмар!

- Михал Михалыч, а пари? Уже забыли?

- Держи "Паркер". Дарю...

А в другой кулисе притаился тоже одессит. Тоже темпераментный, но совсем тихий. Молчун с печальными глазами. Они стали еще печальнее с тех пор, как он потерял друга и партнера - Витю Ильченко. И больше не собирается "замуж" во второй раз. Печальный однолюб Карцев. Сегодня Роман Карцев это

Минус друг Витя, плюс друг Миша.

Плюс Москва, минус Одесса.

Плюс высокий гонорар, минус уверенность в завтрашнем дне.

Минус замкнутость, плюс богатая внутренняя жизнь.

Плюс понимание всего вышеперечисленного, минус растерянность, плюс ностальгия... Все плюсы и минусы сошлись в том, что он

Один в лодке,

не считая... таланта

Испорченный артист

В Одессе детей насилуют едой

Искусство ладить с начальством

Однолюб навсегда - Одессизм от Ромы

- У вас богатая трудовая биография: обувная фабрика, фабрика швейных машинок. А почему вы сразу не пошли в артисты?

- В Одессе было театральное училище на уровне Института. Меня не приняли. Мне сказали: "Вы уже готовый артист. Испорченный". Так я поступал шесть раз. В пятый я почти поступил - в цирковое училище на эстрадное отделение в Москве. И вроде бы уже был зачислен. А потом выяснилось, что двоих человек надо было сократить. Отчислили меня и Каплана. Они нашли две фамилии - Каплана и мою Кац. По паспорту и документам я Кац.