День числа Пи - Нина Сергеевна Дашевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
– Я понимаю, как тебе это неприятно, – начинает бабушка издалека. – Но ты же сам понимаешь – это необходимо сделать.
Да, я понимаю. Но всё-таки какая же это гадость.
– Может, хотя бы через час? А?
– Лёвка! Ну ты же не маленький, ну что тебе даст этот час! А сейчас сходим, и всё. Как зуб вырвать.
Ничего не поделаешь; приходится идти.
Идти в магазин, покупать мне новые брюки для школы.
Вообще магазины одежды – это такой шквал цвета, бьёт по ушам; и люди, люди – и никуда не спрятаться. Потому что ты должен выбрать. Даже если не выбрать – просто кивнуть, согласиться: да, теперь ты будешь носить эту совершенно чужую вещь.
– Лёвка, ты пойми. Ведь и твои красные брюки когда-то висели в магазине на вешалке, и мы их купили… Они же не родились вместе с тобой!
– Они не красные, – говорю я.
Вообще мне довольно долго было всё равно, во что меня оденут. А потом стал замечать. Причём футболка или рубашка – не так важно, их почти не видно. А вот брюки… Как-то так у меня устроена голова, что я часто их вижу. Когда иду, или когда в школе сижу – часто вижу свои ноги, в чём они. И почему-то обычный джинсовый спектр цветов мне не нравится. Не мои это ноги – если в синем или голубом.
Руки – тоже проблема; одно время мы сошлись на обыкновенном сером цвете, никаком. Мои руки в серых рукавах – это нормально. И я ходил весь год в одинаковых серых водолазках. Потом это изменилось, есть и жёлтая футболка, почти белая – цвета песка в Прибалтике, мы там были на море, – и ещё две рубашки, которые можно терпеть. И водолазки с серыми рукавами.
Бабушка покупает их, а потом они долго лежат в шкафу, привыкают. Чтобы не были новыми. Терпеть не могу новые вещи, они совсем не мои.
…А сейчас нужно натянуть физкультурные штаны (других у меня нет, а кирпичные уже никак не зашить) и идти за школьными брюками. Такими, чтобы сразу ходить в них.
Сначала я надеялся, что мы купим точно такие же, кирпичные, но побольше. Но их не было.
– Лёва, а эти? Оранжевые тоже?
Вообще другой цвет! Как она не видит?..
Я не помню, как мы ходим; я кручу в голове мелодию из семи повторяющихся звуков – серия, но диатоническая – и стараюсь не видеть особенно, что вокруг. Нет, нет, нет, – говорю я. Бабушка у меня молодец: то, что она предлагает, не ужас. Но представить себе, что это прямо сегодня будет на моих ногах, не могу.
Потом мы едим мороженое. То есть я ем, а бабушка долго говорит по телефону. Потом она пьёт кофе, а мне разрешается опять крутить кубик Рубика и не смотреть на эти бесконечные мелькающие ткани. А потом к нам приезжает дедушка.
– Значит, так, – говорит он. – Заходим и покупаем. Вот уж не думал, что ты такой консерватор!
– Консерватор?
– Ну, не хочешь ничего менять. Если бы все люди носили только ту одежду, к которой привыкли, мы бы в шкурах ходили до сих пор!
…А ведь правда.
– Консерваторы – это те люди, которые говорили Прокофьеву: это не музыка! вытирание клавиш!
Неужели?.. Неужели я такой человек…
– Вот! Чем плохо? – спрашивает дедушка и берёт с полки первые попавшиеся джинсы. Не синие: это он знает. Цвета выгоревшей травы. Они не выглядят новыми, такой пыльный цвет, степной, августовский.
– Да, – говорю я.
– Да? – не верят они, разворачивают, и тут бабушка чуть не кричит:
– Миша, ты с ума сошёл! Это же комбинезон! Он с лямками!
– Ну и что?..
– Как что?!. Школьное же, нам нужно школьное!
– Ну и что, – упрямо твердит дедушка.
И я повторяю за ним.
Комбинезон на удивление мне подходит, с меня же всегда всё сваливается, а тут лямки держат, и вообще он на худого человека сшит, как раз на меня. И длинные брючины – можно подвернуть пока, а потом носить долго.
– Ты хочешь, чтобы он так ходил в школу? – спрашивает бабушка.
– Разве некрасиво? – спрашивает дедушка.
– Красиво, но…
В общем, в этом комбинезоне я иду домой. Иногда поглядываю на свои коленки – и ничего, вполне терпимо. Почти мои. Но всё же чего-то не хватает.
…Утром я встаю раньше бабушки и сразу смотрю на новый комбинезон. Хороший, можно в нём идти. Хотя…
Я достаю свои старые кирпичные брюки и большими ножницами отрезаю кусок. Сначала не режется, а потом приспособился. Почти квадрат получился.
Потом пришил его на новый комбинезон, чуть ниже кармана. Если сидеть за партой и опустить глаза – как раз там будет он, мой кирпичный цвет, дорийский минор, повышенная шестая ступень.
…Осколок красного кирпича на пустыре высохшей травы. Красиво. У меня даже гармония звучит в голове, чередуются два аккорда, пульсируют – никак не могу поймать их нотами…
В школу меня провожал дедушка, бабушка не стала вставать, давление у неё.
– Это не слишком? – спросил он меня про заплатку.
– Нет, – ответил я.
И дедушка ничего не сказал, только опять вздохнул. И я пошёл в школу с этой заплаткой.
* * *
Подхожу и сразу же, ещё на улице вижу Соню. И она улыбается мне:
– О, привет!
– Привет, – говорю я и тоже улыбаюсь.
Соня смотрит на меня как на сумасшедшего. И тут я понял: она улыбалась не мне, а кому-то другому за моей спиной.
Я обернулся и увидел Комлева.
…Спасла меня только кирпичная заплатка. Я сидел, и всё смотрел и смотрел на неё, и ковырял пальцем. К четвёртому уроку она почти совсем оторвалась, болталась на двух нитках. Я оторвал её окончательно и сунул в карман.
И увидел в телефоне письмо от Сони.
«Ты не обиделся? Извини, но мы же договорились».
Написал: нет, не обиделся.
И не отправил.
* * *
А на пятом уроке заболел учитель, и к нам пришёл психолог. Тесты какие-то проводить. Я уже заранее знаю: если тесты, то хорошего не жди. Всегда потом дедушка в школу идёт.
Но это был не наш психолог, а совсем молодая девушка-студентка, выпускница нашей школы. Я не особенно её слушал; то есть слушал, но не мог понять, о чём речь. А потом она дала задание: «Напишите десять вещей, которые вы любите. И десять, которые не любите. Нет, не обязательно вещей – это может быть
