Парижанка - Жорж Онэ

Что можно было возразить на такие безумные доводы? Сесиль расцеловала брата, вернулась с ним домой и, полагаясь на его обещание, продолжала спокойно работать, не тревожась о будущем.

В тот вечер в маленькой столовой после обеда, пока Сесиль с служанкой убирали со стола, Проспер и старик Компаньон слушали игру мадемуазель Превенкьер; сидя за роялем, этим единственным остатком былой роскоши, она играла вальс Шопена. Вдруг у входных дверей зазвонил колокольчик. Через минуту прислуга вернулась из магазина с письмом в руке и сказала:

– Это был почтальон.

Она подала письмо Розе, которая, взглянув на адрес, весело воскликнула:

– Ах, это от моего отца!..

Все присутствующие с живостью обернулись к ней.

Для этих добрых людей всякая чужая радость была личным удовольствием. Роза, сияя счастьем, углубилась в чтение. Наконец она сказала:

– В первый раз отец заикнулся о своем возвращении!..

– Значит, ему посчастливилось! – воскликнул старик Компаньон. – Он заслужил это своим мужеством.

– Да, посчастливилось, – подтвердила Роза. – И если он сознается в этом, то, значит, дело верное. Ведь вы знаете, как мало он способен обманывать себя!.. Но, впрочем, вот самое важное место в его письме. – И она прочла: «Я считаю возможным вернуться во Францию через несколько месяцев. Наконец-то мне удалось пожать плоды своих трудов, которым я посвящал все свои силы с самого приезда в Африку. Я перепродал золотые прииски, купленные мною по совету Ван-Гольца. Этот честный голландец руководил мною с редким умением из ненависти к англичанам, которые эксплуатируют край и стараются захватить здесь все финансовое влияние. Одна немецкая компания заплатила мне очень дорого за мои золотоносные земли. Половину полученных за них денег я внес в банк Ван-Гольца, где сделался компаньоном и агентуру которого взял на себя в Европе. Другая половина на всякий случай была помещена в акциях «Парижского и Нидерландского банка», что обеспечивает за нами ренту в двести тысяч франков. Это даст нам хлеб…»

Чтение письма было прервано радостными восклицаниями.

– Золотой хлеб! – подхватил старик Компаньон.

Роза продолжала:

– «Если операции Ван-Гольца примут размеры, какие я предвидел и какие постараюсь им придать, мы будем богаче, чем прежде. Я радуюсь этому в особенности из-за тебя, дорогая малютка; ты так великодушно пожертвовала собою для твоего отца и без сожаления отдала ему все, что имела. В Трансваале я усвоил привычку к самой простой жизни и так отвык от излишеств, что буду с этих пор совершенно равнодушен к роскоши до конца своих дней, теперь это для меня вполне ясно. Здесь люди не думают ни о неге, ни об удовольствиях, а признают один ожесточенный, лихорадочный труд. Поэтому состояния растут у них, как грибы, а приехавший с маленьким капитальцем в кармане своего пальто через несколько лет увозит с собой целые фургоны, нагруженные золотом, которые приходится охранять вооруженным конвоем. Ведь в здешних краях легко напасть на караван и безопасность путешественников основана лишь на боязни револьверов и карабинов…»

– Только бы не случилось с ним какой-нибудь беды в этой дикой стране! – заметила Сесиль.

– Ах, сама судьба за него, и вдобавок этот человек предусматривает все. Он сумеет избежать опасности, – возразил старик Компаньон. – Я хорошо знаю господина Превенкьера; я видел его в ужасных тисках в момент ликвидации. Он не потерял головы ни на одну минуту, а боролся с невероятной энергией до конца; когда же увидал, что все непоправимо погибло, что спасение невозможно, то распорядился уцелевшими ценностями так тщательно, с такой твердостью, без малейшей утайки, начистоту, что заслужил восторг и почтение от всех, с кем имел дело при таких ужасных обстоятельствах. Не выкажи он такой решительности и авторитета, то ему ни за что бы не справиться со всеми обязательствами, которые обрушились на него. Ведь можно сказать, что если он разорился, то для того, чтоб не разорять других. Он заплатил за светских людей, которые не подумали расплатиться с ним. И в день катастрофы хозяин сказал мне; «Компаньон, есть господа, которые спокойно играют теперь в клубе в баккара, нисколько не волнуясь, а завтра они не захотят мне и поклониться. Между тем я не получил от них следуемой разницы. Но лучше пустить себе пулю в лоб, чем утаить сто су от своего кредитора». Благодаря вам, мадемуазель Роза, ваш батюшка мог устроить свои дела и уехал с деньгами в кармане. Славный человек господин Превенкьер, да и вы его достойная дочь!

Письмо осталось развернутым на коленях Розы. Она задумалась. Ей внезапно представился отец на вокзале, уезжавший в Бордо, откуда ему предстояло отплыть. В длинном сером плаще и маленькой шляпе, с дорожным одеялом на руке, он прохаживался рядом с ней по платформе, не говоря ни слова. Только лицо его подергивалось от волнения. Никогда не видела она его таким расстроенным, даже в день рокового краха, причинившего им разорение. Роза знала отца как человека чрезвычайно твердого, отчасти скептика, закаленного обычными низостями и гадостями парижской жизни. Для нее не были тайной интимные капризы его личного существования. Оставшись вдовцом в молодых летах, он имел любовниц, и, хотя скрывал свои связи, многие подробности не ускользнули от проницательного взгляда дочери. Удалиться в изгнание было для него величайшей жертвой. Спортсмен и жуир, занимавший привилегированное положение в парижском обществе, он в одну минуту махнул рукой на все привычки и пускался в неведомый край, нырял в темную пучину в надежде найти на ее дне богатство. И тут, на этом вокзале, служившем последней остановкой его счастливой жизни, недавний миллионер прохаживался, перебирая в голове все, что он покидал, и, пожалуй, сомневаясь в том, что он надеялся найти. Роза так хорошо поняла смертельное томление этого последнего часа, что потихоньку продела свою руку под руку путешественника; когда же он резко повернулся к ней, слезы брызнули у него из глаз и он судорожно прижал ее к измученному сердцу, не будучи в силах произнести ни слова. Это она заговорила, чтоб ободрить его:

– Ты вернешься назад, я это чувствую, я уверена в том, и вернешься, достигнув успеха. Небо не захочет разлучить пас. Я буду молиться до тех пор, пока оно не помилует тебя и пока мы не свидимся в скором времени опять, чтоб соединиться навсегда и быть счастливыми.

И отец пробормотал:

– Да, моя дорогая малютка… Да, мы должны говорить это друг другу, потому что было бы слишком жестоко расставаться без надежды. – Он выпрямился во весь свой высокий рост и прибавил с воскресшей энергией: – Я обязан достичь успеха ради тебя; мне должно посчастливиться. Я был бы чересчур жалок, если б не мог вознаградить свою дочь за ее преданность и великодушие. Успех для меня будет средством расквитаться с тобой, вот что придает мне энергию, необходимую, чтоб уехать, покинуть тебя, бросить все, что было в моем прошлом…