Бретонская роза - Генрих Лаубе

Генрих Лаубе

Бретонская роза

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Глава 1

– Вы, право, странный народ, господа ученые! День и ночь ломаете себе голову, воображаете, что с помощью искусственных формул и вычислений вам удастся разрешить вопросы, недоступные человеческому уму! Через это вы лишаете себя возможности наслаждаться солнечным днем, теплой ночью и всем тем, чем наслаждаются простые смертные!

– Кто вам сказал, что наш ум не может перешагнуть за пределы земли и что это всегда останется недостижимым для нас?

– Кто сказал! Да я сужу по себе. Природа ничем не обидела меня. Разве я глупее других людей, дурно сложен или слабее вас, господин канцлер! Вся Франция подымет на смех того, кто бы стал утверждать это!

– Разумеется, никто не решится сказать что-либо подобное о самом счастливом и богато одаренном человеке в целой Франции, который был назначен адмиралом, не имея ни малейшего понятия о морской службе!

– Смейтесь надо мной сколько угодно! Мы одни, и потому я вовсе не в претензии, что вы не доверяете моим адмиральским способностям. Но мне обидно, что у вас явилось сомнение в моих умственных способностях.

– Я никогда не позволю себе сомневаться в вашем уме! Это было бы оскорбительно для короля Франциска I, который отдал вам предпочтение перед всеми окружающими его.

– Значит, вы признаете, Бюде, что я имею право голоса в таком вопросе, как существование души у людей. Но сколько я ни напрягал свой ум, загробная жизнь все-таки представлялась мне покрытой непроницаемой тьмой. Не прерывайте меня! Я хорошо помню все ваши формулы, аргументы и выводы. Вы достаточно угощали ими короля и нас в длинные зимние вечера! Мне не трудно повторить их в последовательном порядке, подбирая одно к другому, нить за нитью, не хуже любого ткача и восстановить всю ткань. Тем не менее я смело утверждаю, что добытые вами результаты ни к чему не ведут и все, чего нельзя понять простым умом без ваших формул, – сущий вздор!

– Из ваших слов выходит, что нужно довольствоваться тем, что есть. Зачем объезжаете вы своих коней? Разве они не совершенствуются от дрессировки?..

– Тише! Мне послышался лай охотничьих собак! – сказал адмирал.

Он остановил коня и стал прислушиваться. Но конь его, горячей андалузской породы, тряс уздечкой и бил копытами о древесные пни, так что трудно было расслышать что-либо. Между тем лошадь другого всадника, походившая на мула, стояла неподвижно. Как лошади, так и всадники представляли собой полную противоположность. Всадник, сидевший на андалузском коне, был высокий красивый человек, с коротко обстриженными каштановыми волосами и окладистой бородой, какую носили тогда французские дворяне в подражание королю. Его платье из дорогих цветных материй, хотя и запыленное и забрызганное грязью от путешествия, резко отличалось от темной одежды и грубого волосяного плаща его спутника, которого, несмотря на бороду, можно было признать за католического монаха по бледно-желтому цвету лица.

Они ехали уже несколько часов по огромному буковому лесу, который в нынешнее время составляет редкость во Франции, даже в Нормандии, наиболее богатой лесами. Тогда еще мало было проведено дорог, особенно в отдаленных пограничных провинциях, как Бретонь, где находился лес, по которому приходилось ехать двум всадникам. Они руководствовались в своем пути положением солнца и ехали большей частью луговинами, где пропадал всякий след колес на почве, поросшей мхом и покрытой древесными пнями. Солнце светило во всем блеске, что случается довольно редко в туманной Бретони. В эту минуту оно клонилось к закату, освещая красновато-желтым светом верхушки необъятного букового леса и спины всадников. Был не только поздний час дня, но и конец лета; изредка слышалось щебетание нескольких птиц, затем наступала та своеобразная лесная тишина, где в шелесте листьев проносится по временам таинственный непонятный шепот.

– Я ничего не слышу, – сказал, наконец, старший всадник в темном платье, прервав молчание.

– А я слышу, – возразил с досадой другой. – Вы свыклись с кабинетной жизнью и потому в лесу не можете уловить тех звуков, по которым привычный человек рисует себе картины и сцены, происходящие на далеком расстоянии от него.

– Разве не то же бывает в умственной жизни! Ваши слова служат опровержением высказанных вами положений против пользы научных исследований. Философы видят больше, нежели люди, никогда не упражнявшие свою мыслительную способность.

– Пусть будет по-вашему! Только сделайте одолжение, не возбудите новых смут в стране своими философскими бреднями. Мы едва справляемся с непокорным дворянством, а вы еще хотите навязать нам на шею священников и свести с ума простодушных буржуа и крестьян. Предоставьте это скучным мудрствующим немцам и тупоумным испанцам; чем больше будут немцы ерошить на себе волосы, а испанцы наделают хлопот своему бледнолицему императору, тем лучше для нас. Придумайте и изобретите что-нибудь новое, хотя бы вроде того учения, которое распространяет теперь саксонский монах; мы не прочь принять его, если окажется что-нибудь хорошее.

– Но ведь это не так легко, как вам кажется! В делах религии всякий должен сам до всего додуматься.

– Тем не менее, господин канцлер, вы не должны толковать с королем о подобных вещах. Он охотно слушает вас, и, к сожалению, все новое и всякий риск нравятся ему. Но если вы будете слишком медлить, то горе вам! Готовьтесь к самому худшему, если короля охватит нетерпение.

– Не беспокойтесь, господин адмирал. Мы люди мирные. Если человек пробует свои силы, старается познакомиться с делом, то это еще не значит, что он хочет пустить его в ход.

Всадники замолчали, так как забота о дороге и ночлег мало-помалу поглотила их внимание. Они продолжали путь шагом, направляясь к Луаре в надежде застать короля если не в Нанте, то в Туре или Блуа. Их служители заблудились и отстали от них; как господа, так и слуги, не зная местности, ехали наугад.

– Это охота! Теперь никто не разуверит меня в этом! – воскликнул младший всадник, осадив снова свою лошадь. – Как громко лают собаки! Должно быть, они выгнали кабана!

Путники остановились у склона горы, который представлял собой острый угол; в нескольких саженях от них виднелось озеро. Солнечные лучи, пробивая густую листву буковых деревьев, фантастически освещали поверхность воды своим золотистым светом.

– Древние кельты, которые дольше всего удержались в меланхолической Бретони, – сказал канцлер, – погребали своих богов в таких лесах, спасая их от нечестивых рук пришельцев. Кто знает, может быть и в этом озере покоится какое-нибудь сверженное божество.

– Слышите, как зашумело озеро! Волны поднимаются все выше и выше. Что это такое?

Лесная тишина была внезапно нарушена плеском воды, который становился все громче и явственнее. Лошади навострили уши. Канцлер набожно перекрестился, между тем как другой всадник не спускал глаз с озера, полузакрытого зеленью и окрашенного лучами заходящего солнца.

Плеск воды прекратился у берега, поросшего молодым кустарником; затем послышался треск ветвей и топот, как будто приближался полк конницы. Младший из всадников обнажил шпагу; радостное нетерпение выразилось на его лице; он догадался, что это было стадо оленей. Старые, тяжелые олени с темной густой шерстью и высокими рогами неслись по склону прямо на всадников.

Увидев блеснувшую шпагу, в которой отразился луч заходящего солнца, они остановились и смотрели на своего неожиданного врага. Тот громко вскрикнул и, махнув шпагой, бросился на них, но в тот же момент звери разлетелись во все стороны и исчезли в чаще. Кляча канцлера, напуганная шумом, неожиданно бросилась в сторону и, сбросив со всего размаха своего седока на землю, умчалась так быстро, как это позволял ее почтенный возраст. Между тем лай собак заметно приближался; в озере опять послышался плеск; из воды поднялся огромный раненый кабан, который с бешеным рычанием направился в ту сторону, где лежал канцлер. Другой всадник, поспешно соскочив со своего коня на землю, опустился на одно колено со шпагой в руке в надежде заколоть зверя в тот момент, когда он бросится на свою жертву. Но храбрый адмирал ошибся в расчете: шпага его оказалась слишком длинна и, скользнув по груди животного, отлетела в сторону. Наступила решительная минута. Разъяренный вепрь, истекая кровью от множества ран, нанесенных ему охотниками, остановился, как бы соображая, в кого из двух вонзить свои клыки: в того ли, который лежал перед ним, или смельчака, который отважился напасть на него. Он выбрал последнего, но тот прыгнул в сторону и, зная, что нападение повторится, поспешил поднять свою шпагу. Однако и на этот раз ему не посчастливилось, он поскользнулся и упал навзничь; кабан тотчас кинулся на него и готовился нанести ему удар своими острыми клыками. Хотя все это произошло в несколько секунд, но этого короткого времени было достаточно, чтобы подоспели охотничьи собаки, преследовавшие зверя. Два огромных волкодава грязно-желтого цвета внезапно вцепились в его уши и повисли на них всей тяжестью. Кабан грозно зарычал и, подняв голову, замер на месте от боли и ярости. Подоспели новые собаки и вонзили свои зубы в его задние ноги. Адмирал воспользовался этой неожиданной помощью, чтобы выбраться из-под зверя и встать на ноги. Он был теперь в самом жалком виде: платье его было разорвано, лицо забрызгано грязью и кровью. Тем не менее мужество не оставило его; он с видимым удовольствием взглянул на пригвожденного зверя и уже поднял шпагу, чтобы приколоть его.