Приключения Желудя - Витаутас Петкявичюс

В эту минуту он ненавидел себя. Жизнь Горошка висела на волоске, а он не мог помочь другу, потому что, кроме как врать и хвастаться, ничего больше не умел. Правда, Жёлудь однажды видел, как люди залечили его папаше подгнивший бок цементным пластырем, но не мог придумать, где достать это чудесное лекарство.

А Горошку становилось всё хуже и хуже. Жёлудь сбегал к ручью и принёс ему полный берет воды.

— Только не умирай, — умолял он друга. — Только, будь так добр, не умирай.

— Даже и не думаю, — бодрился Бегунок. — Ведь ты сейчас начнёшь меня лечить?..

Так и нашла их в воронке санитарка Фасолька. Она достала из своей сумки комочек воска, одному залепила бок, другому — пробитую голову и семь суток, не присаживаясь, ухаживала за ними, пока оба друга не встали на ноги. Однако за это время фронт откатился назад, и все они очутились на территории противника.

— Почему ты не отступила со своими? — спросил Жёлудь санитарку.

— Как я могла оставить в беде друзей нашего Тур-Боб-набоба? — удивилась Фасолька. — Ведь вы были тяжело ранены.

— Троекратное ура!Троекратное ура!До чего же ты добра!

— Жёлудь не удержался и выразил своё восхищение в стихах.

— Не понимаю, — покачала головой Фасолька.

— На языке поэтов это означает, что ты славная девушка. Ты спасла нас от смерти.

Санитарка только потупилась и ничего не сказала.

— Дайте мне карту: я хочу посмотреть, где мы сейчас находимся, — потребовал Жёлудь.

— А что это за карта?

— Чтобы научиться её читать, надо по меньшей мере четыре года ходить в школу.

— А ты ходил? — спросила Фасолька.

— Я знаменитый… гм… — Хвастун кашлянул, снова желая что-то соврать, но, услышав стон Горошка, осекся и сказал правду: — Один год. Карта нам очень помогла бы. "На хорошей карте каждый куст отмечен", — говаривал мой учитель Ворон.

Опасаясь что-либо соврать, Жёлудь встал и, ковыляя, пошёл по полю. Горох следовал сзади, опершись на плечо Фасольки.

Возле срубленной осколком снаряда былинки лежал раненый всадник-фасоль. Его кузнечик, опустив голову, стоял рядом. В боку солдата торчал штык пехотинца — еловая иголка. Жёлудь попросил у Фасольки воску, вытащил иглу, залепил рану, наложил на неё повязку из паутины и стал расспрашивать раненого:

— Ты какого полка?

— Не знаю, я неграмотный.

— Что это за война у вас?

— Столетняя.

— О-о! И с кем же вы воюете?

— Грядка с грядкой.

— Между собой?

— Ну да!

— Из-за чего же вы не поладили?

— Я и сам не знаю. Тысячи наших братьев-всадников уже сложили головы, пехотинцев пало ещё больше, но этим сражениям ни конца ни края не видно. Такова, стало быть, воля обоих Бобовых правителей Тур-Боб-набобов.

При этом имени фасоль даже затрясся от страха.

— Почему обоих?

— И у пехотинцев есть такой же повелитель.

— Послушай, что ты рассчитываешь выиграть войной? — спросил у раненого Горох.

— Ничего, — рассердился кавалерист. — Ничего я не хочу, только побыстрей вернуться домой и повидать деток.

— Но твой повелитель говорит совсем иначе.

— На то он и повелитель. А вы кто будете?

— Мы… — Жёлудь хотел снова что-то придумать, но сдержался: на него с упрёком смотрели глаза Горошка. — Мы твои добрые друзья.

— Только никому не говорите о том, что я вам расскажу, — начал всадник. — Это старая история. Мы жили очень мирно, и только по старинке одни звались кавалерией, а другие — пехотой. Но в нашу землю откуда-то явились два чудных Боба: один — красный с чёрными точками, а другой — чёрный с красными точками. Явились и провозгласили себя нашими правителями. Один говорит, что пехотинцы будут господами всего Бобового царства, а другой — что всадники. А мы, дураки, сражаемся! Уже целых сто лет! — Раненый придвинулся поближе, приложил руку ко рту и зашептал: — Говорят, ни один из них не похож ни на всадника, ни на пехотинца.

— Так почему же вы слушаетесь этих чужаков? — удивился Жёлудь.

— А почему вы сочинили для Тур-Боба такую песню? — вмешалась Фасолька. — Распевая её, всадники будут воевать ещё сто лет.

— Он на меня с мечом бросился, — пытался оправдываться Жёлудь, но Горох подтолкнул его и сказал:

— У нашего Жёлудя от всяких изобретений и учёных званий голова идёт кругом. Поэтому он иногда сам не знает, что делает.

Друзья подняли раненого на коня и двинулись дальше. В густых травяных зарослях их вдруг окружили пехотинцы.

— Руки вверх! Головы в плечи! — скомандовал старший.

Пехотинцы связали пленникам руки и погнали на свою сторону.

— Посмотрим, что ты сам теперь запоёшь! — поддел приятеля Жёлудь.

— А я посмотрю, как ты опишешь свою собственную кончину, — лопнуло терпение и у Горошка.

— Ты только за свою шкуру дрожишь, — не уступал Жёлудь.

— А ты и свою не бережёшь, и чужую не жалеешь.

— А ты трус!

— А ты задавака!

— А ты неуч!

— А ты столько всяких званий себе понавыдумывал, что сам запутался, не зная, каким назваться, хвастун!

"Ты такой, а ты сякой, ты так, а ты этак!" Как начали оба пререкаться, как начали дразнить друг друга — чуть было до драки не дошло. Пехотинцам пришлось прикладами умерить пыл пленников. Слушая их, Фасолька покраснела и сказала:

— Это что, всегда у вас так?

Драчуны молчали.

— Пока всё хорошо — вы друзья, а когда плохо — вы враги? — пристыдила их Фасолька. — Надо держаться заодно, ведь мы в плену.

— Прости меня, — извинился Жёлудь перед Горохом. — Голова моя столько времени была дырявой: может, ветер и выдул мозги. Я больше так не буду.

— И у меня в боку была дырка, и я больше так не буду, — опустил голову Горох.

Пехотинцы заточили Фасольку в глиняную крепость, а обоих друзей погнали к роскошной палатке, сделанной из перевёрнутого цветка жёлтого тюльпана. Возле палатки сидел предводитель пехотинцев. Раненый всадник сказал правду: этот Тур-Боб был в мундире, испещрённом красными точками, на голове у него был шлем из синеватого цветка. За ним повсюду следовали сразу двое слуг, увешанных его крестами и знаками отличия. Только тем он и отличался от предводителя всадников.

— Расстрелять шпионов! — крикнул он.

Жёлудь поклонился и сказал:

— Послушай, о повелитель, не поторопился ли ты? Я всемирный корреспондент, доктор и мастер газетных дел, а это мой друг, несравненный поэт Горох. Мы желаем, чтобы твои ордена и кресты не уместились и на третьем слуге…

— Извините, пожалуйста, я не знал, что и вы заморского рода. Прошу вас, входите.

Горошек ущипнул Жёлудя и шепнул:

— Снова влипли. Неужели мне теперь придётся на турецком языке сочинять стихи для этого глупого выскочки? Я сразу признаюсь, что ни бельмеса не смыслю по-турецки.

— А ты думаешь, он сам смыслит что-нибудь?

Палатка была устлана коврами из лепестков роз, увешана оружием и картинами. Слуги принесли трубки и чашки с кофе. Жёлудь сел поудобнее и торжественно произнёс:

— Шахер-махер-тарарам!

Горошек фыркнул в кулак, сославшись при этом на то, что у него насморк, и столь же торжественно ответствовал:

— Махер-шахер-рататам!

Повелитель пехотинцев разинул рот, выпучил глаза и опомнился спустя лишь добрых полчаса:

— Я вас прекрасно понимаю, но мне хочется, чтобы вы говорили на бобовом языке, так как мои подданные могут не понять вас и не сразу выполнить вашу волю.

Жёлудь подмигнул Гороху и перевёл его речь:

— Мой друг сочинил в вашу честь стихи, которые называются "Ужас врагов", только он сам не может их прочесть.

— Разрешаю это сделать вам, — ответил повелитель.

Жёлудь откашлялся и выпалил:

ЧернощёкийТур-набоб,В красных точкахМедный лоб.Всех враговЗагонит в гробКосоглазыйБоб-набоб!

— За такое оскорбление я прикажу засунуть вас в дуло пушки и выстрелить против ветра!

— Эту песню он сложил на страх вашим врагам, чтобы они тряслись, как осиновый лист! — поспешно объяснил Жёлудь.

И правителю пехотинцев понравилась песня. Он приказал своим солдатам как можно быстрее выучить её, а Жёлудю велел записать и разослать всем газетам мира следующее заявление:

"Я — единственный правитель Бобового царства Кривдина государства и никого больше знать не знаю. Я владыка владык всех бобовых, несравненный Тур-Боб-набоб. Я расколошмачу этого заросшего паутиной выскочку, заставлю его съесть подошву собственного сапога! Но это только начало. Потом я объявлю войну всему миру. Вперёд, вперёд к окончательной победе!"

Все слуги вскочили, стали на руки, задрыгали в воздухе ногами и взревели:

— Ура набобу!

Так у них было принято приветствовать Тур-Боб-набоба.