Вратари — не такие как все - Брайан Глэнвилл

Парень, сидевший рядом, защитник Нобби Грин из Бирмингема, не выдержал, и его вырвало в бумажный пакет, что не очень-то мне помогло; я отвернулся и попытался подумать о чем-нибудь постороннем, но о чем можно думать в такой момент? Обычно, чтобы расслабиться, я представляю, как ловлю верхние мячи, и чувствую себя невесомым, как во сне; мячи летают и летают, будто в замедленном повторе, а я парю, ловлю их один за другим. Но в тот раз это не помогло; как можно парить в мыслях, когда наяву несешься по воздуху с такой бешеной скоростью?

Я закрыл глаза, а когда опять открыл их, не зная, сколько времени прошло, мы уже поднялись и летели ровно и мягко. Я посмотрел через Нобби в окно, на землю, и опять почувствовал себя плохо, потому что она была похожа на карту, все такое зеленое и чистое, но Бог знает, как далеко, и единственное, о чем ты мог подумать, — это о падении. Когда уже летишь выше облаков, как я обнаружил позднее, и не видишь ничего, кроме неба, то все в порядке, и ты как во сне. Ничего реального. А вот когда видишь все то, что тебе знакомо, но с такой высоты, — это ужасно.

Мы прошли облака, и мне стало лучше. К Нобби подошла стюардесса, очень приятная девушка, и понемногу ему тоже полегчало. Он был неплохой парень, настоящий брамми, с таким смешным акцентом, как у них у всех. Вообще в нашей команде полупрофи и юниоров были все: несколько шотландцев, три-четыре джорди, парочка ребят из Ланкашира я совсем немного лондонцев, как я. По-моему, у Чарли Макинтоша был какой-то бзик насчет ребят из Шотландии и с севера, в чем лично я не мог с ним согласиться. Он считал, что они крепче остальных, решительнее, в то время как лондонцы будто бы всегда опускают руки, если все идет не так, как надо. Он говорил: «Для лондонцев все слишком легко. Дайте мне парня, выросшего в тяжелых условиях» — что на меня не производило впечатления, потому что едва ли где-нибудь найдутся условия тяжелее, чем в западном Лондоне. Но он менеджер, и с ним не поспоришь; я просто должен был доказать его неправоту своей игрой, и точно так же думал Дэнни. Мы частенько посмеивались над ребятами из провинции: шутили, что к северу от Барнета кончается цивилизация, что люди там говорят на иностранных языках, и все такое.

Дэнни любил переспрашивать: «Что такое, сынок? Не понял тебя. Повтори, пожалуйста, по-английски». Поначалу их действительно иногда было трудно понять, так же, наверное, как им было не просто понимать нас, но на самом деле это было неважно. Со временем все притирались друг к другу, и между нами не было никакой разницы; мы все были профессионалами, игроками «Боро». И самое интересное, что хотя, как я говорил, мы принадлежали к иному поколению, чем Рэг Джеймс — довоенный профессионал — и те, кто играл после него, но все равно какое-то особенное чувство «Боро» постепенно начинало проявляться и у нас.

Это происходило само по себе. Ты играешь в «Боро». Так в «Боро» не делают. Этого мы в «Боро» не потерпим. Время от времени Дэнни любил подурачиться, конечно, если не видел Рэг Джеймс или кто-нибудь другой. Когда кто-то сыграет грубо, ругнется или сделает еще что-нибудь в этом роде, Дэнни как закричит высоким голосом: «Ради Бога, только не в «Боро»! Мы в «Боро» так не поступаем!»

Мои родители, узнав, что я еду во Францию, естественно, начали волноваться. Старик однажды был там во время войны. Он сказал, немного смущаясь, как обычно, когда говорил мне что-нибудь подобное:

— Будь осторожен, Ронни, с этими французскими девчонками.

— Осторожен? — я сделал вид, что не понимаю. — Что ты имеешь в виду?

— Просто будь осторожен, сынок, и все. Береги себя.

Но под тем надзором, который установили над нами Рэг Джеймс и другие, ничего не могло случиться, даже если бы мы и захотели. Вообще-то эти французские девчонки выглядели довольно приятно: У них была какая-то особенная походка, совсем не такая, как у наших подружек дома, словно они были очень уверены в себе. Ницца тоже оказалась приятным местом; широкие улицы вдоль моря, само море и солнце, хотя был март и никто не купался. Что же до нашего отеля, то я никогда не жил в таких условиях. Комната, которую мы занимали с Дэнни, была огромна — раза в три больше моей комнаты дома — и казалась бесконечной. Поначалу я тосковал по дому, мне же было всего шестнадцать, и я впервые уехал так далеко, но Дэнни все было нипочем. Он без конца заказывал всякую ерунду, болтал с горничными, пытаясь им что-то объяснить, и все такое. Помню, как он развалился на кровати и сказал: «Здорово, правда? Пожалуй, я не буду бросать футбол».

Да уж конечно! Если футбол может дать тебе все это! Вот это жизнь: езди всюду, смотри, и все даром — просто за то, что ты делаешь дело, о котором мечтал всегда, о котором мечтают миллионы ребят. И это как раз заставляло меня все больше и больше волноваться о будущем, ведь я знал, как много могу потерять.

Рэг Джеймс вел себя очень потешно. Он был настоящим кокни, не знал ни одного иностранного языка, хотя, кажется, везде побывал во время войны» На самом деле он знал несколько иностранных слов, но я сомневаюсь, что он точно помнил их значение — так, нахватался кое-чего на Востоке. Все эти слова он вываливал окружающим — официантам и другим людям, которые смотрели на него, как на ненормального. Но в конце концов он всегда добивался своего. Это было здорово. Я, наверное, ни разу не видел, чтобы он вышел из себя. Ни разу.

Играть против континентальных команд в первый раз было довольно любопытно. Это совершенно другая игра. Там была одна команда из Испании, одна из Франции, потом еще из Италии, Германии и еще какие-то. Я против их игры не возражал, поскольку сразу же заметил, что у них принято давать вратарю играть спокойно. В Англии, когда прыгаешь за мячом, рядом с тобой обязательно будет кто-нибудь в надежде, что ты поспешишь и ошибешься, или, стараясь подтолкнуть, помешать тебе. Здесь такого нет, вратарь здесь — король.

Особенно четко я это увидел в нашей первой игре, против итальянцев. Их вратарь с таким важным видом ходил в штрафной площади, будто она была его собственностью, честное слово. Он был неплохим вратарем, очень прыгучим, но ей-Богу, в его исполнении самые простые вещи выглядели чрезвычайно сложными. Когда мяч летел так, что я бы спокойно шагнул навстречу и без труда поймал его, он занимал такую позицию, с которой сделать это было невозможно, и ему приходилось бросаться за мячом. Зрителям это нравилось, что меня тоже удивляло. Можно было подумать, что они не видели элементарных вещей. Но они аплодировали ему каждый раз, когда он совершал эти свои бессмысленные броски. Потом уже и Дэнни, чтобы посмеяться, стал аплодировать ему, как только он брал мяч в руки.

Правда, в большинстве своем эти континентальные игроки были довольно толковыми. Они могли делать такое, о чем наши ребята и не подозревали: бить с любого угла, откидывать мяч в одно касание с лета. И еще «ножницы». Рэг Джеймс предупреждал меня: «Берегись ударов «ножницами», Ронни», а когда я спросил, что это такое, он объяснил: «Удар с лета через голову, спиной к воротам. Они одной ногой отталкиваются, а другой бьют». Это было довольно трудно представить, пока сам не увидишь. Поэтому, когда в игре с итальянцами я впервые столкнулся с таким ударом, он был для меня полной неожиданностью.

Мяч летел вдоль ворот на высоте фута три-четыре. Их центрфорвард стоял ко мне спиной, и казалось, что нет никакой угрозы, как вдруг — бах! — он взлетел, как реактивный самолет, сперва одной ногой, потом другой, и второй ногой как шарахнет по мячу! Такого я никогда не видел: мяч пролетел над моей головой, ударился в перекладину и отскочил в поле раньше, чем я сообразил, что происходит.

Потом Рэг сказал мне: «Вот так-то, Ронни. Я ведь тебя предупреждал.» «Да, Рэг, предупреждал», — ответил я, потому что это было так. Только теперь я уже знал, чего надо опасаться.

Но у них было полно всяких трюков, у этих континенталов. Они могли закручивать мяч — иногда со штрафных они делали это, как бразильцы, — могли заставить его резко опуститься в конце полета, а могли и пустить резаным ударом так, что он вдруг начинал уходить от тебя. Может быть, они не всегда били так сильно, как наши, но тем не менее могли доставить тебе кучу неприятностей. Мы не выиграли ни одного матча на турнире: два сыграли вничью, а один проиграли испанцам, которые и стали победителями. Я пропустил один-единственный гол, который меня кое-чему научил.

Мяч попал к их правому крайнему, он обыграл нашего защитника и подошел к самой линии ворот, словно собираясь навесить в центр штрафной, что было совершенно естественно в такой ситуации. Я вышел ему навстречу и сдвинулся, может быть, на какой-то ярд от штанги, а он, как только это увидел, сразу же ударил наружной стороной правой стопы, прямо между мной и штангой. Я почувствовал себя шутом гороховым, честное слово.

Рэг повел себя здорово, как и всегда в тех случаях, когда случались подобные вещи.