Бомба для империи - Евгений Сухов

Ноги перестали держать. Леонид присел рядом, на пустой стул, продолжая смотреть на Актера. Так он просидел не менее четверти часа, но эти пятнадцать минут показались ему одним мгновением. Нет, меньше, чем мгновением. Потом Ленчик поднялся и пошатывающейся походкой поплелся к выходу. В сенях он едва не упал, снова споткнувшись о выставленное пустое ведро.

Когда он вышел из дому, то совершенно не знал, в какую сторону топать. Его голова отказывалась соображать, а в глазах стояло незнакомое лицо, некогда принадлежавшее Павлу Лукичу Свешникову, бывшему актеру Городского драматического театра. По этому лицу слизью стекали его глаза…

Когда Ленчик вернулся на Старогоршечную улицу и вошел в дом Севы, его было не узнать: серое лицо, какие-то дикие глаза, и в них застыли слезы.

– Что с тобой? – первый заметил неладное Огонь-Догановский.

Ленчик открыл рот, но слов не последовало.

– А где Актер? – спросил Сева Долгоруков, с тревогой рассматривая Ленчика.

– Он… там, – ответил Ленчик и указал куда-то рукой. И с трудом добавил: – Мертвый.

– Как мертвый? – не понял Сева.

– Мертвый, – повторил Ленчик. – Его убили.

– Надо идти туда, – тихо сказал Африканыч. Очень тихо, но его услышали все.

– Зачем? – спросил Долгоруков. – Чтобы напороться на фараонов и потом объясняться с ними, что мы там делали?

И тут Ленчик произнес фразу, заставившую всех насторожиться. И призадуматься. А еще понять, что Ленька стал опытным и матерым. Как и они все…

– Когда я шел к нему, мне навстречу попался один человек. Плотный, в очках. Вежливый такой.

– Ну и что? – спросил Долгоруков.

– Он как раз выходил из переулка, когда я в него заходил, – добавил Ленчик.

– Ну и что? – повторил свой вопрос Всеволод Аркадьевич, не спуская глаз с парня.

– Ты сам учил меня все подмечать, – не глядя на него, произнес Ленчик, впервые перейдя с Долгоруковым на «ты». До этого Леонид никогда не позволял себе этого: со всеми, включая Огонь-Догановского, он был на «ты», и только с Севой – на «вы». И вот впервые – «ты»…

– Ну, учил… – нетерпеливо промолвил Долгоруков. – И что такого ты увидел в этом человеке?

– Пусть он нам все расскажет, что увидел, – остановил Севу Огонь-Догановский. – Все, с самого начала.

И Ленчик рассказал…

Когда он закончил, повисло гробовое молчание.

– Так что, ты думаешь, что это тот, плотный в очках, его убил? – пытливо посмотрел на Ленчика Долгоруков.

– Не знаю, – ответил тот. – Но это – возможно.

– А что, все может быть, – раздумчиво произнес Огонь-Догановский. – Ведь Актера явно пытали.

– Ясно, что пытали, – согласился со «стариком» Африканыч.

– Зачем? – резко повернулся в его сторону Всеволод Аркадьевич. – Что такого было у отставного актера ценного, о чем он отказывался говорить? Денег у него не было, драгоценностей – тоже…

Какое-то время все молчали. Первым, кто облек в слова мысль, которая промелькнула в головах у всех, был Павел Иванович Давыдовский.

– Это мы, – сказал он, и все разом повернулись в его сторону. – У Актера ничего и никого не было, – добавил он. – Кроме нас.

Вновь наступившая тишина была еще тише гробовой. Все осмысливали слова, только что произнесенные Давыдовским, – и находили их справедливыми и одновременно зловещими. Это была правда, о которой не хотелось думать и которую не хотелось знать. Наконец, Сева сказал, ни к кому не обращаясь и одновременно обращаясь ко всем:

– Такие муки, какие вынес Актер, не вынести никому. И мы будем исходить из того, что Павел Лукич рассказал все, что от него хотели услышать. Или почти все. Что это значит? – Сева поочередно посмотрел на каждого из друзей. – А это значит, что нечто подобное может произойти и с нами. И нам теперь надлежит быть крайне осторожными…

– А что им нужно? – спросил Ленчик.

– А ты как думаешь? – ответил вопросом на вопрос Долгоруков.

– Деньги?

– А что еще, по-твоему?

– Так что, речь идет об этих ста восьмидесяти трех тысячах, что мы взяли в последний раз? – спросил Африканыч.

– Думаю, да, – ответил Всеволод.

– Но там же все как будто было чисто? – поднял в удивлении брови Неофитов.

– Вот именно, «как будто», – буркнул Огонь-Догановский. – Выходит, не все…

– Да чисто все было, чисто, – снова подал голос Африканыч. – Просто попался кто-то умный и хитрый и раскусил нас. Ведь этот простофиля не себе вез деньги, а кому-то…

– Он не говорил кому, – раздумчиво произнес Сева. – Но этот «кто-то», надо полагать, и прислал того человека, что встретил Ленчик.

– Это не факт, что тот, плотный в очках, и есть человек того, умного и хитрого, – заметил Давыдовский.

– Не факт, – согласился Всеволод Аркадьевич. – Но покуда мы именно так будем думать. Чтобы не попасть впросак и просто-напросто уцелеть.

– И что нам делать? – спросил Африканыч.

– Быть крайне осторожными. Не ходить по одному, – не раздумывая, ответил Долгоруков. – Предлагаю всем покамест жить у меня и выходить из дому лишь по крайней надобности. А тебе, великий ловелас, – Сева посмотрел на Неофитова, – придется повременить с твоими барышнями…

– Как скажешь, – кисло ответил Африканыч.

И потекли скучные дни бездействия, крайне ненавистные для таких деятельных натур, как Всеволод, Ленчик, Африканыч, Давыдовский и Огонь-Догановский.

Сева по объявлению в «Губернских ведомостях» (подавать объявление в газету ходили Ленчик с Давыдовским, но никакой слежки за собой не заметили, равно как и плотного господина в очках) нанял экономку – барышню годов двадцати пяти по имени Елизавета Матвеевна, весьма миловидную, – и она делала все работы по дому и готовила на всю компанию еду, покуда мужчины по целым дням пили вино и играли в карты, вяло обмениваясь ничего не значащими фразами. Кухарничала Елизавета Матвевна, надо признать, весьма средне, но нанимать новую кухарку не было желания ни у кого. К тому же некоторые вещи, при угрозе самой жизни, отошли на второй план. Такие, к примеру, как вкусность еды или изящество костюма. И если у членов команды Долгорукова и не поменялось мировоззрение и привычки, то взгляд на разные жизненные обстоятельства стал иным…

Они гуляли в саду, вспоминали старых товарищей и золотые денечки, когда они все, кроме Ленчика, были членами клуба «Червонные валеты», после чего мрачнели и уединялись по своим комнатам.

Огонь-Догановский, по большей части, читал и сам с собой играл в карты или шахматы.

Ленька по целым дням смотрел в окно. Мысли текли вяло, с трудом пробираясь сквозь густой туман, наполнивший голову. Почему-то вспоминалось детство, нелегкое, но какое-то беззаботное, и больше всего на свете хотелось в него вернуться. Он даже запросто отдал бы все свои шляпы и трость с перламутровым набалдашником, только бы побывать в детстве хотя бы недельку. Или пару дней. Ну, пусть день. Чтобы не думать об угрозе, нависшей над всеми ними.

Давыдовский забавлялся тяжестями и постоянно отжимался от пола, кряхтя и отдуваясь. Этот сдаваться не думал и, похоже, мало заботится о завтрашнем дне. И если бы его спросили: «Что будет завтра?» – то он бы ответил: «Что будет – то будет»…

Всеволод Аркадьевич размышлял. Его лоб все время был в морщинах, но если бы к нему пристали с вопросом: «О чем ты думаешь?» – Сева не нашелся бы, что и ответить.

Африканыч страдал, томился и изнывал от отсутствия женщин. Несколько раз он пытался свести более короткое знакомство с Елизаветой Матвеевной, но всякий раз получал от нее полный отлуп. Его чары на нее не действовали, как он ни старался. Похоже, она была еще девицей и ждала того единственного, каковым Африканыч не являлся.

Первым не выдержал Ленчик.

– Нет, я больше так не могу, – сказал он как-то за завтраком. – Нам что, всю жизнь так вот жить? Болото же какое-то, а не жизнь. В голове сплошной туман, мысли дурацкие одолевают… Давайте же что-то делать!

– И правда, Сева, – поддержал Ленчика Неофитов. – Ну прозябание же полное. Мы же…

Он замолчал, потому как в комнату вошла Елизавета Матвеевна. Извинившись за вторжение без стука («Вы сидели так тихо, и я подумала, что никого нет»), она собрала кое-какую посуду со стола и вышла столь же незаметно. Все время недолгого нахождения ее в комнате Африканыч не сводил взгляда с ее полной груди и, когда она вышла, вздохнул. Тяжко и печально.

– Ты что-то хотел сказать? – напомнил ему Долгоруков.

– Я? – недоуменно спросил Неофитов и сделал такое лицо, как будто только что прилетел с планеты Марс. – Я молчу…

– И у меня терпение на исходе, – сказал Огонь-Догановский. – Тоска все нутро выела.

– И у меня, – сказал последним Давыдовский.

– Что, все высказались? – посмотрел на своих товарищей Долгоруков. – Может, вы думаете, что мне весело? И нравится так жить? И я просто счастлив видеть ваши кислые физиономии ежедневно и ежечасно? И выслушивать это ваше нытье?