Испытатели - С Вишенков

Еще одно движение рулей — и машина входит в вираж, набирает высоту, взбираясь, как по незримой лестнице, к пухлым, застывшим в небе облакам. С каждым кругом земля показывала летчику все новые картины. Березовая роща, отражающаяся вниз головой в озерах, похожих на выплеснутые и застывшие плавки серебра; пологие. Уходящие в даль холмы; колыхающаяся, как море при легком ветерке, рожь, — все это проплывало внизу, уменьшенное, но ясное и четкое. И нельзя было не любоваться всем этим, да еще когда летишь на такой машине.

Летчик смерил глазами высоту и перевел взор в кабину. Стрелка высотомера подошла к цифре, указанной в задании. Он опустил нос самолета, ибо то же задание предписывало узнать, какие скорости можно получить на разных высотах.

Летчик через определенные промежутки времени добавлял газ. Неторопливый рокот моторов на малых оборотах сменялся звенящим гулом на больших. Столбик «скорость» блокнота заполнился такими трехзначными цифрами, что летчик от переполнивших его радостных чувств запел темпераментную «Рио-Роиту». Пел он, по правде говоря, неважно, несравненно хуже, чем летал, но так как никто его не слышал, то он спокойно наслаждался своим искусством.

Время шло незаметно. И он быстро забрался на следующую высоту, где воздух был реже и скорость полета была большей, а цифры трехзначных чисел скорости настолько значительными, что летчик перешел с легкого жанра на классический репертуар — запел марш из «Аиды» — и дал полный газ. Но в этот миг самолет затрясло, как безрессорную бричку, перескочившую на большой скорости с асфальта на булыжную мостовую. Будто кто-то могучий схватил летчика за шиворот и начал так быстро и часто притягивать и отталкивать от себя, что штурвал вырвало из рук, ноги сбросило с педалей, а пение оборвалось колоратурным переливом.

Летчик мгновенно убрал газ и вцепился в управление.

Тряска прекратилась. Лишь отдельные детали — рукоятки, краны, колесики — некоторое время еще дрожали в мелком ознобе. Стало ясно: надо немедленно садиться и возможно быстрей, не дожидаясь, чтобы хвост и крылья приземлились отдельно. Самолет после такой встряски мог в любую минуту рассыпаться в воздухе.

Парашют? Не велика хитрость им воспользоваться! Было исключительно важно доставить в сохранном виде результаты этого полета на землю. И летчик стал опускать машину так тихо и осторожно, как ходят люди на цыпочках около тяжело больного. Когда тормоза, заскрежетав, остановили бег колес и летчик вышел на землю, он от удивления мог только свистнуть.

Машину нельзя было узнать: она изменилась, как красавица от злых чар в восточных сказках. Самолет имел дряблый и рваный вид. Дюралевая обшивка фюзеляжа и крыльев стала волнистой, как мехи гармошки. Во многих местах обшивка была порвана и торчала клочьями, будто самолет рубили тупым зазубренным топором в разных направлениях. Машину исследовали. Оказалось, неуравновешен хвост. На большой скорости он затрепыхал, как крылья бабочки. Колебания передались всему самолету, и он стал разрушаться.

Гроза летчиков — «флаттер» (развивающаяся в полете на определенной скорости вибрация) — разрушает самолет в доли секунды. Реакция летчика перегнала время. Самообладание, находчивость и мастерство испытателя не только спасли машину, но и многих других летчиков и машин.

Инженеры, изучив причины этой грозы, нашли соответствующий громоотвод. И во многих наших городах миллионы людей, запрокинув головы, восхищались в солнечные дни первомайских парадов полетом армад скоростных бомбардировщиков.

Падение листом

Человека запирают в голубой шар, винтами прижимают дверь так, чтобы сквозь резиновые прокладки не просочился ни один глоток воздуха снаружи, а потом начинают выкачивать воздух изнутри.

Так можно подняться в стратосферу, ни на вершок не отделившись от земли, — барокамера не только не имеет подъемной силы, но наглухо привинчена к полу.

Согнувшись пополам, Супрун выходит наружу. Только здесь он может выпрямиться во весь свой большой рост, вздохнуть широченной грудью.

Он благодарит врачей: они здорово подняли его «потолок» правильной методикой тренировки.

Теперь не тренировка, — погода держит его. По телефону он ругается с метеорологами:

— Завтра будет так же «ясно», как вчера?

Позавчера синоптики обещали: «ясно». И почти весь следующий день был хмурым. Сильный ветер быстро гнал стада облаков. Крупный косой дождь время от времени барабанил по дощатым стенам ангара, прибивал пыль и траву. Солнце показалось лишь затем, чтобы не надолго сделать тени самолетов уродливо длинными и скрыться за черными зубцами высоких деревьев.

— Ну, когда, наконец, погоду дадите? — Супрун пытается вырвать у синоптиков что-нибудь утешительное. — Опять, небось, скажете «завтра». Так и знал… Завтра! Неужели кончатся ваши циклоны? — смеется он. — Ладно, пророки, посмотрим…

Резкий ветер всю ночь гремел по крышам. Под утро прошел небольшой дождь.

Первые лучи солнца скользнули по асфальту и будто зажгли его. Тихий ветерок еле шевелил изумрудную траву. Еще не просохшие на ней дождевые капли сверкали на солнце, как алмазы. Небо было чистым, и самый острый взор не мог бы увидеть на нем ни малейшего намека на облачко.

«Завтра» оказалось летным днем такого высокого качества, точно сами синоптики всю ночь не спали, чистили и скребли небо, готовя его для Супруна, чаша терпения которого переполнилась.

Это был полет на высоту, на самую большую высоту, на которую был способен подняться самолет, чтобы там, в самых трудных условиях, испытать новинку: автоматический кислородный прибор.

…Супрун взлетел, и все видели, как его короткая и тупоносая машина глотала пространство, быстро и упрямо поднималась к небу, похожему на расплавленное серебро.

Самолет уменьшился до размеров стрекозы, затем стал величиной с муху и наконец исчез из виду, растаяв в лучистом пространстве.

С земли можно было видеть лишь белый причудливый росчерк на небесном голубом экране. Это была инверсия — след разреженных паров, тянувшихся за самолетом.

Судя по прошедшему времени, самолет был уже на «потолке» и скоро должен был начать снижение.

Так оно и было. Однако опытное ухо могло уловить, что спуск проходит по какой-то странной траектории.

Жужжание становилось то высокого тона — тягучим и пронзительным, то медленно и не надолго замирало, как сирена воздушной тревоги, чтобы тут же возникнуть с новой силой.

Было ясно: самолет то круто пикирует, то его спуск становится пологим, а это совершенно не предусматривалось заданием. Гул становился все более явственным. На фоне неба появилась точка, она выросла в муху, в стрекозу и оформилась в крошечный, неуверенно снижающийся самолет.

Машина, действительно, чрезвычайно нелепо вела себя. Можно было подумать, что ею управляет либо пьяный, либо человек, которого впервые подняли в воздух и покинули там на произвол судьбы.

Самолет пикировал, неожиданно выравнивался, на мгновение замирал, сваливался на одно крыло, переваливался на другое, колыхался и падал, как лист, сорванный с дерева сильным ветром.

И когда люди, теряясь в догадках, тревожно замолкали, так как машина была уже недалеко от земли, она вдруг выровнялась и, сделав круг, пошла на посадку.

Супруну помогли вылезти из кабины. Он стоял, облокотившись на крыло, бледный, глубоко дышал и ерошил свои черные вьющиеся волосы.

Что же с ним случилось? На высоте 9500 метров он вдруг почувствовал себя плохо. Тело стало вялым, расслабленным, голова отяжелела и валилась набок. Темные мутные круги поплыли перед глазами.

«Вниз! Скорее вниз!» только и успел он сообразить.

Обессиленный, он одной рукой не мог двинуть рычаг, помог второй, навалился всем телом и потерял сознание. Но тренировки помогли: недалеко от земли Супрун очнулся. Самолет беспорядочно падал. Взглянув на кислородный прибор, летчик понял: испытуемый прибор, который должен был по мере подъема автоматически увеличивать дозы необходимого его организму кислорода, столь же автоматически совсем прекратил его подачу.

Супрун выпрямился. Он быстро приходил в себя. Его лицо вновь засветилось румянцем. Он перешел на свой обычный шутливый тон.

— Вот, наверное, было комическое зрелище!.. А с прибором, — закончил он, — еще немало придется повозиться и не один раз слетать.

Расчет и действительность

Конструктор сказал, что на основе расчетных данных его машина, с полными баками горючего, должна без посадки пролететь тысячу километров.

Слетав по заданию на тысячекилометровую дистанцию, Стефановский, приземлившись, попросил слить из баков остатки горючего. Его оказалось там еще на добрую сотню километров пути, и это подтвердило правильность первоначальных догадок летчика.