Просто друзья - Робин Сисман

С порога ему улыбалась симпатичная молодая женщина. Джек тоже ей улыбнулся. Потребовалось всего несколько секунд, чтобы признать в ней одну из студенток, посещающих его семинар по творчеству по вторникам. Кажется, ее звали Кэндис. На прошлой неделе после занятий они отправились вместе выпить. Он был под большим впечатлением от ее умения слушать.

— Я думала, вы не будете на меня в обиде, если я забегу по дороге, — смущенно проговорила она. — Вы говорили на днях, что если я окажусь по соседству… Мы собирались немного поработать над моим черновиком, помните?

После секундного замешательства Джек обнаружил, что она прижимает к груди, весьма аппетитной и круглой, стопку книг и бумаг.

— Но если я не вовремя…

— Нет-нет, — запротестовал Джек. Темные волосы сияющим каскадом рассыпались по ее плечам. Кожа была гладкой и глянцевой. — Время выбрано весьма удачно. Заходите. — Он отошел, пропуская ее в дом, вдыхая свежий запах мыла, который мгновенно унес его лет на пятнадцать — двадцать назад, в школьные годы.

— Красивое стекло, — сказала она, любуясь витражом на двери. — Мне нравятся эти старые дома. Они полны такой…

— Черт! — Джек скривился от отвращения, до того омерзительной вонью потянуло из комнаты. Картина, открывшаяся его глазам, способна была украсить самый «чернушный» фильм Квентина Тарантино. «А поутру они проснулись…» — Я забыл кое о чем. — Джек потер небритую щеку. — Подождите минутку, ладно?

Девица остановилась на пороге. Джек, передвигаясь на удивление проворно, подскочил к окну и раздвинул шторы, после чего обыскал пол на предмет пустых бутылок и окурков и, добавив найденные к уже валявшимся на столе, свернул привычным жестом скатерть узлом за четыре конца и отнес самодельный мешок с мусором на кухню. Вернувшись, он открыл окно, по дороге смахнув с дивана на пол оставшийся мусор, и, взбив одну из диванных подушек, приветливо сказал:

— Проходите. Садитесь. Я сварю кофе.

Кэндис наблюдала за его действиями, стоя в дверях. На лице ее застыло выражение искреннего, но приятного удивления. Кончик розового языка касался верхней губы.

— Что вас так рассмешило? — спросил он.

Она улыбнулась шире, открыв ровные жемчужные зубы:

— Вы.

Джек решил, что сейчас самое время заправить футболку в джинсы.

— Вчерашняя вечеринка, — буркнул он.

— Я догадалась.

Кэндис непринужденно плюхнулась на диван и села по-турецки, скрестив босые ноги. После чего издала мечтательный вздох:

— Я люблю вечеринки.

— Но не такие, — возразил Джек. — У нас был мальчишник. Карты, пьянка, все такое. Вы слишком молоды и невинны для подобного времяпрепровождения.

— Мне двадцать два! — запротестовала Кэндис.

— Вот именно.

Джек удалился на кухню, усмехаясь себе под нос: молоденькие девчонки такие милашки. Он пытался вспомнить, над каким рассказом она работает. Был ли то монолог подростка, собирающегося совершить самоубийство, или рассказ про волка-оборотня? Надо бросать пить. Или хотя бы уменьшить дозу.

Пока варился кофе, он нырнул в ванную, нашел таблетки от головной боли и бросил несколько штук в рот, запив стаканом воды из-под крана. Затем выдавил прямо в рот немного пасты из тюбика и растер ее во рту языком. Вот так-то лучше. Очистишь тело — очистишь мозги. Память благодарно откликнулась на заботу. Наконец-то он вспомнил, что Кэндис подошла к нему, когда он выходил из аудитории, спросив что-то про «Шум и ярость». Фолкнер был его героем — южанин, гений и любитель виски. Одно то, что эта юная женщина со свежим лицом решилась переступить санитарный кордон, включающий Сильвию Плат[2], Тони Моррисон[3] и подобных им политически корректных авторов, уже действовало на Джека возбуждающе. Он хотел узнать о ней побольше. Но и после трех пинт пива продолжал говорить о Фолкнере, о Юге, о литературе вообще и о своей роли в ней, затем просто о себе, польщенный ее вниманием, умело избегая опасных вопросов о модальности и семиотике. Это было совсем не просто со студентками самоучками и недоучками. Порой они оказывались знакомы с окололитературным жаргоном лучше, чем он сам. Настала полночь. Как-то так получилось, что они не добрались до самой Кэндис, хотя Джек смутно припоминал, что она говорила, будто работает секретарем и родилась и выросла в одном из этих унылых промышленных городов, то ли в Питсбурге, то ли в Нью-Лондоне. Он, должно быть, дал ей свой адрес и полупрозрачно намекнул, что она может зайти, когда они расставались, но об этом Джек напрочь забыл. В самом деле, пора завязывать с алкоголем.

Вернувшись с кофе, Джек застал Кэндис за изучением его книжных полок.

— Сколько книг! — воскликнула она. — Просто не верится, что вы все их прочли.

Ему тоже не верилось.

— Издатели присылают мне книги на рецензии, — сказал он, скромно пожав плечами и пролив при этом кофе.

— Позвольте мне. — Кэндис взяла поднос, наполнила чашки, добавила молока из пакета, и все это — экономными и продуманными движениями.

Джек тем временем развалился в кресле.

— Наконец-то я увидела, как живет Джек Мэдисон, настоящий писатель, — сказала Кэндис, усаживаясь на диван. — Вы и не представляете, что это для меня значит!

Джек мельком окинул взглядом комнату. Кипы старых журналов на полу. Плафон торшера соскочил с металлической стойки, когда кто-то наткнулся на него вчера вечером. Запах травки все еще витал в воздухе.

— Вы уж простите за беспорядок…

— Творчество и порядок несовместимы. Писательский труд требует полной отдачи. Когда соседка по комнате упрекает меня за беспорядок, я выхожу из себя. Иногда хочется поразмышлять в одиночестве. Записать свои мысли. — Она сделала паузу. — У вас такое бывает?

— Именно. — Джек ощутил знакомое беспокойство, смешанное со страхом. У него не было привычки записывать собственные мысли. Замысел рождался и зрел лишь в его воображении.

— Но у вас, наверное, нет соседа по комнате, который бы вам досаждал? — Кэндис, склонив голову набок, вопросительно посмотрела на Джека.

— Что? О нет. Терпеть не могу делить свою жизнь с другими.

— Даже… с женщинами?

— Особенно с женщинами. Все эти войны насчет того, кому выносить мусор или кто виноват, что молоко прокисло. Зачем это мне? Я хочу делать то, что мне нравится.

Кэндис кивнула:

— Одиночество — удел настоящего художника.

— Это верно.

Для двадцатидвухлетней американки у нее был очень неплохо подвешен язык.

— Джек, а вы кто?

Джек и глазом не моргнул.

— Как кто? Писатель, наверное.

— Нет, какой у вас знак Зодиака? — Кэндис рассмеялась. — Подождите, попробую угадать. — Она нахмурила брови, словно оценивала альтернативы. — Так, подумаем… Вы — творческая личность, чувствительный, умный…