Фабрика поломанных игрушек - Гера Фотич

Раздевшись в прихожей, он оказывался в полосатой тельняшке, проходил в комнату, сажал сына на колени и, видя внимательный изучающий одежду взгляд, шутил:

– Это, Павлуша, наша судьба океанская: чёрная полоска – ныряем в пучину морскую, белая – к небесам взлетаем! – затем негромко грустно добавлял, с прищуром глядя на мать: – Да и в обычной жизни то же самое. Темная полоса неприятностей сменяется светлой радостью, а потом снова мрак…

Павлушу в тот вечер укладывали пораньше. Отчего он долго не мог заснуть, заранее затыкал простынёй уши, накрывался с головой одеялом, укутывался со всех сторон, чтобы звуки не проходили. Ожидал, когда за стенкой начнётся вакханалия с мужским рычанием, женскими вскриками, стонами, ударами в стенку. Белые и чёрные полосы сплетались, путались в сознании. Он мысленно нырял в мрачную отцовскую пучину, с нетерпением ожидая грядущего рассвета, незаметно засыпал.

Утром на немой вопросительный взгляд Паши мама нежно гладила его по головке, стыдливо улыбалась, ласково успокаивала:

– Не бойся, Павочка, ничего страшного. Это всего лишь выяснения отношений – за всё приходится расплачиваться, вырастешь – узнаешь.

«Выяснение отношений» навсегда запало в душу маленького мальчика как возмездие – расплата, справедливый гнев отца за их счастливую жизнь, за любовь с мамой.

Отец также не видел в играх Паши с девочками ничего зазорного. Когда сын расстраивался, что не может выйти в платье на улицу – показать его Насте, он басил командным голосом:

– Не мочи нос, юнга, ну что платье – это проходящее! Вот пойдёшь в школу, наденешь форму, и всё станет на свои места, все тебя будут уважать, – улыбался, ободряюще подмигивал, – форма – всему голова!

Со временем эта «школьная форма» начала представляться Паше как панацея от всех неприятностей. Ему казалось, что именно с неё начнётся какая-то новая жизнь, к которой его готовили с рождения. В форме он станет вровень с мальчишками во дворе, и те не смогут уже его прогнать или обидеть.

И это действительно оказалось так.

Рано утром первого сентября Паша надел привезённые отцом из-за границы яркие эластичные колготки, и не надо было возиться – как в детский сад прилаживть пояс с чулками. В новенькой синей школьной форме с эмблемой книги на рукаве и блестящими пуговицами он чувствовал себя совершенно другим. Даже подружка Настя, сидя рядом за партой, глядела на него с восторгом и смущённо вспыхивала, как только он ловил на себе её взгляд.

С рождения Павел был очень аккуратным и теперь старательно ухаживал за своей формой-защитницей. Каждый вечер отпаривал её и вешал в шкаф, начищал гуталином ботинки.

Учился он посредственно, но преподаватели Пашу любили за то, что не хулиганил, в драках не участвовал, окон не бил, девочек за косы не дёргал.

Но в пятом классе он неожиданно стал проявлять излишнюю активность, когда среди мальчишек пошло увлечение заглядывать девочкам под юбки. На перемене озорники собирались в коридоре и линейками подкидывали вверх платьица проходящих мимо одноклассниц. Те смущались, краснея, обзывались, возбуждая у охальников восторг.

Расхрабрившись, сорванцы заталкивали кого-то из приятелей в девичий туалет и запирали дверь. А затем, дождавшись, когда в коридоре появится учительница, отпускали. Частенько жертвы не очень-то и сопротивлялись, а вырвавшись в коридор, сразу окунались в укоризненные нравоучения подошедшего педагога.

Однажды, выскочив из женского туалета, Павел оказался перед учителем физкультуры.

Тот усмехнулся:

– Чего это ты там не видел, Шувалов? Вон у тебя под брюками такие же колготки, как на девочках!

Это вызвало среди мальчишек шквал задорного смеха. И на очередном уроке физкультуры во время переодевания в тренировочные костюмы они схватили Пашины импортные колготки и стали дразниться, тянули их, отбирая друг от друга. А когда надорвали в промежности – надели Паше на голову и так вытолкнули в спортивный зал, где уже построились для занятий девочки.

Испытанное унижение запомнилось мальчику на всю жизнь. Красный через капроновую сеточку школьный спортзал, смех одноклассниц и хохот педагога, показывающего на него пальцем, поразили, точно удар молнии. Соседка Настя, содрогаясь всем телом, смеялась вместе со всеми, сев на корточки, держалась руками за живот. Её нежные кроткие линии лица исказила гримаса презрения, рот кривился надменной усмешкой. А тонкий носик расползся, вывернув наружу отвратительные широкие ноздри.

Паше стало плохо, он чуть не потерял сознание. Окружающие предметы поплыли вокруг, и чтобы не упасть, он опустился на четвереньки, пополз обратно в раздевалку, не чувствуя, как голые колени сдираются о старенький деревянный пол. Стал биться в дверь, пытаясь её открыть, забыв освободить лицо. Вокруг продолжал звучать хохот…

Придя домой, Паша отыскал любимую куклу, ухватил её голову в кулак и, сжав, изо всех сил рванул в сторону. Голова с треском оторвалась, оставив зияющую дыру на горле. И этот чёрный провал внутрь поразил Пашу осознанием пустоты в теле из дешёвого пластика, собственной наивности ожиданий и бесполезности поисков чего-то интересного под платьем кукол, как и других, но живых и таких же бездушных лживых подруг.

Родителям Паша ничего не рассказал, но после случившегося стал приходить в школу заранее. Снимал колготки в туалете и прятал их в портфеле, а по окончании занятий снова надевал и шёл домой. Был уверен, что неприятность случилась, когда он оказался без формы. Вспоминая свои детские платья, решил, что именно в них таилась его слабохарактерность. Форма – дисциплинирует, придаёт уверенность в себе, уважение и почитание окружающих.

Окончив школу, Павел долго не раздумывал. Форма отца давно стала символом решительности и благополучия. А поскольку в знаниях парень был не силен и аттестат оставлял желать лучшего, – поступил в ПТУ на Обводном канале, где готовили судовых поваров. Это училище было в городе одно, а в перспективе – походы за границу, хорошая зарплата и валюта.

Морская форма была Паше к лицу, чтобы соответствовать – отпустил усы. Он знал, что мундир привлекает внимание девушек, видел их горящие глаза. На танцах чувствовал, как женские руки гладят его фланку и гюйс. Не противился оставаться наедине с противоположным полом. Но, кроме лёгкого презрения, ничего не испытывал. Все девицы казались одинаково похожими, точно сошли с конвейера. Он помнил ту зияющую пустоту, что обнаружил