Вечная Любовь - Николай Нагорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Торжественная месса Вивальди "Глория": тихий шелест пластинки переходит в первые аккорды... Вот уже начались плавные тяжелые пульсации могучего органа, и тысячеголосый хор возносит к Небу торжественное:
Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis!
Гиганты Суперстены... Как смогли вы подняться из серого мира, этого серого мира равенства и зависти, из этой трясины?! Какая вера дала вам силы? Какая любовь? Откуда в вас появилась эта взлетность, уносящая ввысь? Откуда у вас этот дар левитации духа, поднимающий над всем земным?
Левитация... Нет, это не просто отталкивание от земли... Она не в том, что камень, брошенный на землю, улетит в небо - нет, это особый дар людей, почему-то столь редко приходящих на Землю, дар, что дает им поразительную силу не только оттолкнуться от всякой человеческой падшести, среди которой появились на свет и принуждены жить всю жизнь, но и вовсе вырваться из этих сетей и взлететь столь высоко, подняться в такой кристальный эфир, что уже никакая тьма века сего не может их затронуть!
И они всегда гонимы, люди с этим чудесным даром, и они всегда непоняты и непризнаны, и в любой век их заставляют: "Отрекись!", но в ответ: "И все-таки она вертится", убеждают: "Ты губишь юношество Афин!", но в ответ: "Я выпью эту чашу с ядом, чтобы так подтвердить свое учение", издеваются: "Это просто старый безумец!", но в ответ: "Земля - лишь колыбель человечества".
Сейчас, в этом изменчивом вечернем полумраке, светится только Суперстена: улыбка Джоконды, сосредоточенность Канта, умиротворение Будды... Каждое утро приветствуете вы меня, бессмертные, своими взглядами, и от этого жизнь получает смысл.
И если прислушаться не обычным слухом, а каким-то иным, таинственным, то можно услышать как будто тихое пение невидимого хора... хора этих бессмертных, ставших портретами Суперстены:
К нам на небо из земной юдоли
Жаркий дух вздымается всегда
Спесь и сытость, голод и нужда,
Реки крови, океаны боли,
Судороги страсти, похоть, битвы,
Лихоимцы, палачи, молитвы.
Мир безумный мечется, томится,
Жаждет войн, распутничает, врет,
Заново для каждого родится,
Заново для каждого умрет...
(Стихотворение Г.Гессе)
И ваше невидимое братство, гении духа, строит из века в век нечто, казалось бы, невидимое, воздушное, вознесенное под облака, но несокрушимое в своей могущественной прочности - бессмертный храм Красоты, Истины, Героизма. Каждое поколение строит и строит этот храм все дальше и дальше, ввысь и ввысь уходят его купола и шпили, витражи и башни.
И братство ваше прочнее любых земных уз.
Словно неслышимые земным слухом голоса таинственно звучат от вас, бессмертные:
Мы века в эфире обитаем,
Мы во льду астральной вышины.
Старости и смерти мы не знаем.
Возраста и тела лишены.
(Стихотворение Г.Гессе)
Ночь приходит медленно и незаметно. Лишь становится тише, лишь гаснут окна в доме напротив, лишь не слышно шума с проспекта...
Завтра будет новый день, и можно снова взять у бабушки Библию, эту загадочную Книгу Книг, и снова попытаться проникнуть своей интуицией и этот мир Ноя и Авраама и как-нибудь ощутить и уловить какие-то глубинные законы истории, скрытые там, в этой седой древности, в этих почти непонятных символах, но скрыто действующие и сейчас, определившие весь ход истории с тех времен и до сих пор...
Что же это за странное состояние, когда день превращается в ночь, и все привычное и обыденное вдруг незаметно становится непривычным и загадочным, таинственным и манящим куда-то вглубь иных столетий, и время вдруг теряет свою дневную ощутимость, и твой собственный дом, погружающийся в ночь, начинает казаться тебе каким-то неведомым и полным тайн, раздвинувшим все свои стены и в будущее, и в прошлое, и можно, ступив за дверь ночной своей комнаты, оказаться в загадочных веках, где еще бывал на Земле таинственный день Тридцать Первое Июня, день, которого нет в календарях, день, когда можно было перейти по звездному мосту из века в век, из мира в мир... день, когда могут открыться какие-то глубокие тайны истории этой древней планеты, и тогда каждый ее день и каждый день твой вдруг получат совсем иной смысл, и откроются какие-то таинственные могучие силы, невидимо управляющие земной историей от самой седой древности, полной чудес, укрытой песками Египта и аравийских пустынь, могучие мудрые существа, с любовью и терпением ведущие за собой все человечество, как старшие братья младших...
И они могут дать тогда какое-то таинственное благословение...
Конец I части
Часть II
Liberty
Глава 5
Ореол
Нет. Так уже нельзя. В глаза всем бросается - что случилось с Артистом? Ни одного опоздания, ни одного пропущенного урока за две недели. Но можно ли о чем-нибудь догадываться, глядя на меня? Орлов такой, как и всегда. Ничего не случилось. Ничего. И вы, дорогие мои, вовсе не столь наблюдательны, чтобы заметить, куда устремлен его безнадежный взгляд изо дня в день.
Вы способны замечать лишь внешнее. А проникнуть внутрь моей души вам не дано. И прекрасно. А иначе... Можно представить, что началось бы...
"Как?! Орлов отсиживает все уроки лишь для того, чтобы каждый день видеть практикантку с английского?! Да как он посмел... Он никогда не обращал внимания на наших девочек, а тут вдруг..."
Да, истинно так - чтобы каждый день видеть. И только.
Голос Насти перекрывает шум разговоров:
- Зосимова, сходи позови Ирину Алексеевну, она в учительской.
Та уходит.
Я - Артист. Но не быть мне Главным Героем в это пьесе. Не выдержать мне тональности этой роли. Тут справится лишь Дворжецкий или Янковский. А на иное амплуа, конечно же, не соглашусь. Миры ведь не пересекаются. И пусть другие рискуют опровергать этот постулат - я не из их числа. История, старая, как мир, повторится - Нео-Икар взмоет ввысь на бутафорских крыльях из птичьих перьев и воска - и рухнет на скалы безжизненной плотью на посмешище всему миру.
Так что же? Подавать Вам нечаянно оброненный платок? Молча следовать за Вами по улицам на почтительном отдалении? Или однажды все-таки подойти, но для того лишь, чтобы сказать нечто невразумительное и неуместное?
Хотя, впрочем, от Вас исходит такая мягкая и снисходительная тактичность, что Вы, конечно, простите любую неловкость и неуместность... Но что же дальше?
Нет, глупо и смешно. Так старшие сестры прощают младших братьев. И это еще хуже, чем полная неприступность - великодушно прощенный младший брат никак уже не сможет чувствовать себя рыцарем и мужчиной. Нет, такая роль могла устраивать какого-нибудь Грушницкого - быть этаким роковым мучеником, нуждающимся в утешении... но уж никак не меня.
Тогда - что же? Передать Вам букет роз через верного оруженосца? И вложить в букет записку с приглашением? Но с приглашением - куда? Балы в сером скучном мире вокруг нас давно уже не устраиваются... Салонов для светских раутов тоже не существует... Может быть, в музей на какой-нибудь вернисаж? Или в филармонию - на музыку XVIII века? Да, великолепно, если не задуматься о дальнейшем... Ведь Вам, очевидно, не менее двадцати лет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});