Томминокеры - Стивен Кинг

Ничто из этого дерьма не добавляет ясности. Я признала, что под землей скрыт космический корабль, поскольку, как бы странно это ни звучало, определенная логика в этом есть. Но я не вижу логики в остальном; бусинки раскатываются по столу в разные стороны и теряются. Нанижите их на нитку, и, быть может, я куплю одну из них, во всяком случае, я подумаю об этом.

И опять раздался голос ее деда, властный, значительный; только он один в доме мог присмирить расшалившуюся Энн.

Все это случилось после того, как ты, Бобби, нашла тот предмет в земле. Вот тебе зацепка. Нет. Ее недостаточно.

Достаточно, чтобы сейчас поговорить со своим дедом; уже шестнадцать лет тот лежал в могиле. Но это был именно его голос, голос, несмотря ни на что, преследующий ее даже во сне.

Держись от этого подальше, Бобби. Там опасно… И ты сама тоже это знаешь.

Глава 3

Питер видит свет

1

Она заметила какую-то перемену в Питере, однако была не способна конкретно определить, в чем эта перемена заключалась. Когда Андерсон проснулась на следующее утро (как обычно, в девять часов), это привлекло ее внимание почти сразу.

Она стояла за разделочным столиком, разминая в старой красной миске Питера консервы «Грэви Трэйн». Как обычно, Питер, заслышав стук ложки, приковылял на кухню. «Грэви Трэйн» были относительной новинкой; вплоть до прошлого года пес всегда получал на завтрак «Мясо Гэйнс», а на ужин — полбанки консервированной собачьей еды «Ривал», ну и все остальное, что ему удавалось перехватить на стороне в промежутке. Затем Питер перестал есть «Мясо Гэйнс», и Андерсон потребовался почти месяц, чтобы уяснить, что Питер не капризничает; что оставшимся его зубам просто не осилить твердую сухую пищу. Теперь он ест «Грэви Трэйн», что-то вроде, как ей пришло в голову, яйца-пашот, сваренного в кипятке без скорлупы на завтрак для старика.

Бобби залила консервы теплой водой и стала разминать их старой замусоленной ложкой, которая предназначалась специально для этого. Ну вот: размятые консервы плавают в грязноватой мутной жидкости, которая выглядит как подливка… или же, подумалось Андерсон… как нечто, извлеченное из стока раковины.

— Вот и ты, — сказала Андерсон, повернувшись спиной к раковине, Питер расположился на облюбованном участке линолеума так, что их разделяло порядочное расстояние; это была мера предосторожности: Андерсон могла, попятившись, запнуться за него и отдавить хвост. — Надеюсь, тебе понравится. Что до меня, я думаю…

Она остановилась на полуслове, наклонилась, держа в руках красную миску Питера, так что волосы закрыли один глаз. Андерсон мотнула головой, откидывая их.

— Пит? — она услышала свой голос.

Питер взглянул на нее вопросительно, затем побрел к своей подстилке. В ту же минуту он шумно заработал языком.

Андерсон выпрямилась, не сводя глаз с собаки; как ни странно, она испытала облегчение от того, что Питер отвернул от нее свою морду. В ее памяти ожил голос деда, настойчиво советующий бросить эту затею, ведь это довольно опасно, разве ей мало своих неприятностей?

В одной только этой стране наберется около миллиона человек, которые обратились бы в бегство при одном намеке на опасность такого рода, думала Андерсон. Бог знает, сколько таких людей во всем мире. И это все, что они могут сделать? В чем же причина этой напасти, как вы думаете?

Внезапно подкосились ноги. Подавшись назад, она наткнулась на одно из кухонных кресел. Села и стала наблюдать, как ест ее пес. Молочно-белая катаракта, закрывавшая его левый глаз, наполовину исчезла.

2

— Не знаю, что и думать, — сказал ветеринар в тот же день. Андерсон занимала единственное кресло в кабинете ветеринара, в то время как Питер смирно сидел на смотровом столе. Ей вспомнилось, как ее угнетала необходимость визита к ветеринару этим летом… только теперь не похоже, что с Питером придется скоро расстаться.

— Но ведь это же не только плод моего воображения? — поинтересовалась Андерсон; она чувствовала, что в глубине души хочет, чтобы доктор Эйзеридж или подтвердил, или опроверг реплику Энн, запавшую в ее сердце: «Вот уж чего ты заслуживаешь, так это жить в одиночестве с твоей вонючей собакой».

— Нет, — подтвердил Эйзеридж, — хотя я вполне разделяю ваше смущение. Что касается его катаракты, то здесь наблюдается активная ремиссия. Можешь слезать, Питер.

Питер спустился со стола, сначала прыгнув на стул доктора, а потом на пол и улегся рядом с Андерсон.

Андерсон опустила ладонь на морду Питера и, пристально глядя на Эйзериджа, подумала: Вот видите? Правда, совершенно не собираясь произнести это вслух. На какой-то момент Эйзеридж встретился с ней взглядом и отвел глаза. Я, конечно, вижу это, да, но не собираюсь подтверждать, что я это вижу. Питер осторожно переменил положение, сознавая, что бесконечно долгое время отделяет его от безудержной щенячьей резвости до неуклюжей пробной вылазки, предпринятой им недавно, когда он двигался, неестественно свернув голову вправо, чтобы видеть дорогу; он едва-едва поддерживал равновесие, так что чудом не переломал кости. Однако намечались некоторые сдвиги к лучшему в способности ориентироваться. Причина этого, как полагала Андерсон, была в том, что зрение его левого глаза восстанавливается. Эйзеридж подтвердил эту догадку с помощью нескольких простых тестов. Впрочем, зрение это еще не все. Было и всестороннее улучшение координации тела. Ясно как день. Невероятно, но факт.

И ведь не сокращение же катаракты вернуло морде Пита масть соль-с-перцем вместо почти уже однородной седины, верно? Андерсон заметила это в кабине пикапа, когда они ехали в клинику, и чуть было не потеряла управление.

Заметил ли это и Эйзеридж, но не готов признать, что заметил? Наверное, он заметил только часть перемен, догадалась Андерсон, хотя, будь он доктором Даггеттом, он заметил бы все.

Даггетт осматривал Питера по меньшей мере дважды в год в течение первых десяти лет его жизни. За это время много чего произошло. Например в тот раз, когда Питер подрался с дикобразом, Даггетт вытащил все иглы одну за другой, при этом насвистывая мелодию из «Моста через реку Квай» и поглаживая дрожащего годовалого щенка своей большой, чуткой рукой. В другой раз, Питер притащился домой с изрешеченной дробью спиной, — ужасный подарок от охотника, или настолько глупого, чтобы не смотреть, во что он стреляет, или достаточно жестокого, чтобы причинить страдания собаке из-за того, что не удалось разрядить ружье в фазана или куропатку. Доктор Даггетт заметил бы все перемены в Питере, он бы не стал игнорировать их, даже если бы ему этого очень хотелось. Доктор Даггетт снял бы свои очки в розовой оправе, протер бы стекла краем белого халата и сказал бы что-то вроде: мы видели, каким он был, и видим, каким он стал, Роберта. Это серьезно. Собака еще не помолодела, но, по-моему, она собирается это сделать. На что Андерсон ответила бы: я знаю, каким он был, и я догадываюсь, почему это происходит. И это как рукой сняло бы все напряжение… Но старый док Даггетт продал практику Эйзериджу, который, хотя и выглядит достаточно симпатичным человеком, однако, до сих пор остается чужаком; а старик удалился от дел и уехал во Флориду. Эйзеридж осматривал Питера значительно чаще Даггетта, — четыре раза за прошлый год, потому что Питер старел, становился все более немощным и требовал регулярных осмотров. Но ветеринар не уделял ему внимание так часто, как его предшественник… и, как она подозревала, он не был наделен проницательностью и яркостью восприятия старого доктора. Или такой же душой.

Где-то у них за спиной взорвалась лаем немецкая овчарка, она почти оглушила их.

Остальные собаки подхватили. Питер повел ухом и начал дрожать под рукой Андерсон. Ничто так не влияло на самообладание, спокойствие и выдержку гончей, подумала Андерсон. Как-то раз, после одного из своих щенячьих потрясений, Питер так расслабился, что, казалось, был близок к параличу. А эта дрожь была чем-то совершенно новым.

Эйзеридж хмурился, прислушиваясь к лаю собак — теперь почти все они заливались.

— Спасибо, что приняли нас так быстро, — Андерсон пришлось повысить голос. А собаки из приемной продолжали лаять, и еще тявкало и нервно подпрыгивало какое-то очень маленькое животное… шпиц или пудель, скорее всего.

— Было очень… — она осеклась, почувствовав вибрацию под рукой и первое, что пришло ей в голову (корабль) была та штука в лесу.

Эта вибрация исходила от Питера. Рычание возникало где-то глубоко в горле Питера, казалось, оно поднимается из самого нутра.

— …мило с вашей стороны, но я думаю, нам пора идти. Похоже, вам предстоит подавлять мятеж. — Она хотела пошутить, но попала в самую точку. Почти по всей ветеринарной клинике — в приемной, в кабинете врача и в операционной, и в помещении для выздоравливающих пронесся настоящий шквал. Все собаки зашлись лаем, и даже шпиц в приемной присоединился к паре других собак… а истеричные, завывающие вопли несомненно принадлежали кошке.