Паровоз из Гонконга - Валерий Алексеев

Ростислав Ильич обернулся и ответил в том смысле, что у них еще все впереди.

— А, так вы тоже с нами? — жгуче заинтересовавшись, проговорила Людмила Павловна. — Вы, извините, наверное, дипломат? Из посольства?

Андрей внутренне застонал: о господи, можно ли быть такой глупой? Знающие люди, чтоб им гореть, помимо прочих иллюзий, внушили маме Люде, что за рубежом нужно обязательно завести дружбу с каким-нибудь нашим дипломатом, он и поддержит, и растолкует, и отведет неприятности, через него можно выписать из третьей страны разные товары по низким ценам, поскольку дипломатические выписки пошлиной не облагаются. А дипломаты там, в стране назначения, только и ждут, когда прибудет Людмила Павловна Тюрина, в девичестве Минаева, им без нее так одиноко.

Ростислав Ильич отклонил лестное для себя предположение и сообщил, что университетский преподаватель, не более того.

Людмила Павловна так и вскинулась.

— Ой, да это просто замечательно! — вскрикнула она и замахала ручками. — Мы тоже, мы тоже университетские! Ванюшка, Ваня! Проснись! Надо же, какое невероятное совпадение! Мой муж — математик, и у меня самой гуманитарно-техническое образование!

Говоря так, она протянула руку и энергично потрясла отца за плечо. Однако Иван Петрович не проснулся, лишь промычал что-то невнятное. Вообще спал он тяжело и шало, свои ночные бреды Анастасия унаследовала от него.

— Ну, зачем так жестоко будить! — укоризненно проговорил беловолосый. — Две посадки впереди, из самолета не выпускают, успеем еще наговориться. И никакого совпадения нет, я неделю назад уже знал, что со мной вылетает замена Сивцова.

— Да, да, мы замена, математики мы! Представляете, летим совершенно вслепую, без группы, без старшего, как сироты, инструктажа с нами настоящего никто не проводил… Вы уж станьте, пожалуйста, нашим куратором! Андрюша! Мальчик мой, пересядь на мое место, золотко!

Андрюша заметил, что на лице Ростислава Ильича проступило неудовольствие, и хотел было воспротивиться, но в это время дама с ирисами негромко произнеся что-то похожее на «невыносимо», поднялась и, рывком подхватив сумку, зашагала по проходу так целеустремленно, как будто вознамерилась сойти на ходу. Следом зашевелилась и дочка.

— Сыночек, ты меня слышишь? — поторопила его мать.

Андрей и Кареглазка встали одновременно и оказались лицом к лицу так близко, что он почувствовал, как пахнет кожа ее шеи. Кареглазка раскованно взглянула Андрею в глаза, и губы ее шевельнулись в усмешке, которую можно было толковать как угодно. Потом она выбралась из кресел и, придерживая локтем свою белую мягкую сумочку на длинном ремне, пошла вслед за матерью по проходу. Такая между ними, должно быть, велась семейная игра: дочку устраивало выгодное сравнение с увядшей мамашей, а та, в свою очередь, полагала, что это сходство освежает ее самое.

«Переодеваться пошли, — решил Андрей и успокоился. — Надевают же латы в поездах дальнего следования».

— Первый раз выезжаете? — спросил Ростислав Ильич, когда Людмила Павловна, дрожа от восторга и нетерпения, опустилась в кресло с ним рядом. — Ясно, первый. Ну, что я могу вам сказать? Будет плохо. То есть очень плохо.

— Климат? — с надеждой спросила Людмила.

Ее терзало подозрение, что в результате всяческих махинаций им, Тюриным, подсунули не ту, не настоящую заграницу. Суровые слова Ростислава Ильича вроде бы подтверждали это подозрение, но оставалась еще надежда на то, что он имеет в виду всего лишь погоды: к плохим погодам щербатовцы были готовы.

— Да нет, климат там приятственный, — ответил Ростислав Ильич, — я бы сказал — курортный.

— Вот видите! — с ревнивым укором сказала Людмила. — Что же тогда?

— Ну, не стану пугать заранее… — уклончиво проговорил Ростислав Ильич. — Увидите все на месте. Одна подробность: мясо завозят раз в месяц, и очередь надо занимать в три часа утра.

— Этим нас не удивишь, — храбро ответила Людмила. — Мы в Щербатове мясными продуктами не избалованы. Зато, когда озера облавливают, нам рыбка перепадает. Не через магазины, конечно, а так, вы меня понимаете. Вдруг начинают вялить в каждом доме, на каждой улице. Значит, беги по своим каналам. Ну, а там, наверно, просто рыбное изобилие? — Океан есть океан.

Лучше бы она не забегала вперед со своим океаном, но уж очень хотелось получить утвердительный ответ.

— Изобилие — сильно сказано, — с удовольствием проговорил Ростислав Ильич. — За два года вкус рыбы я там успел позабыть.

— А что, разве местные не ловят? — не удержавшись, спросил из-за спинки кресла Андрей. — Табу какое-нибудь?

Ростислав Ильич посмотрел на него через плечо.

— Будет лучше, юноша, — дружелюбно сказал он, — если ты станешь говорить не «табу», а «табу». Нет, никакого табу не имеется. Ловят местные жители, но не продают. Сами потребляют. Я как-то на пляже спросил одного рыбака, не продаст ли он мне свой улов. Так, десяток рыбешек в переднике. «Нафинг», — ответил он мне. Знаете, категорически, с пренебрежением: «Н-на-финг!» И прошел мимо.

Эту сцену Андрей отчетливо увидел: белый пляж, зеленые волны — и свирепый рыбак в мокром переднике с ослепительной улыбкой на темном лице.

— Ну, если за ценой не постоять… — с сомнением промолвила; Людмила.

— Все равно не получится, — ответил Ростислав Ильич. — Продавать им невыгодно. Не знаю, как проще объяснить…

— Да понятно! — вновь не утерпев, высунулся Андрей. — Развивающаяся страна. Инфляция. Долги. Стихийные бедствия.

Ростислав Ильич помолчал, то ли выжидая, что Андрей скажет еще, то ли давая ему время осознать дурость уже сказанного.

— Большой у вас мальчик, — проговорил он со странной интонацией насмешливого почтения. — И как только пустили?

Вот это была уже настоящая поклевка. Красно-белый поплавочек дернулся два раза, распуская несерьезные круги, и вдруг его так круто повело на дно, что Андрей даже не успел покраснеть, он просто сомлел, и лоб его покрылся каплями пота. «Все-таки спросил, гад ползучий, — тоскливо подумал он, отворачиваясь к иллюминатору. — Уж если и этот спросил, то все будут спрашивать, все, все. Не убережешься».

«Горькое разочарование…» Вкус этих слов Андрей почувствовал на языке. А он-то, чудак, надеялся, что его стыд, его тайная хворь останется там, в аэропорту, у выхода на летное поле… Не тут-то было, он везет этот свой невидимый горб с собою, в точности как улитка повсюду таскает на себе свою раковину. Но в раковине хоть убежище, а здесь наоборот, даже слова такого в человеческом языке не придумано… Неужели это навек?

Все стало пасмурным и неуютным вокруг, не на что было смотреть, не о чем думать. Надежд на возвращение Кареглазки больше не оставалось. «Ну и черт с нею, — вяло сказал он себе. — Другую придумаем».

Андрей осоловело поглядел в иллюминатор, там было все белым-бело, и веки его стали слипаться.

Сквозь дремоту он все же прислушивался к голосам взрослых. Чувствовалось, что Ростислав Ильич утомился от расспросов: голос его стал металлическим, интонации — раздражительными и даже агрессивными.

— А я вам говорю: в убыточное дело вы ввязались, и ничего, кроме потерь, оно вам не принесет. В профессиональном плане вы, Иван Петрович, отброшены на годы назад, по возвращении вам придется все начинать, как молодому, а заработать на всю жизнь вам все равно не удастся. Просидите вы свои три-четыре года, жить будете впроголодь, на всем экономя… Сколько вам лет, коллега?

— Сорок пять, — глухо ответил Иван Петрович.

— Вот такие дела, — заключил Ростислав. — В пятьдесят вы останетесь камер-юнкером. Порча жизни, одна только порча. И дети ваши тоже будут испорчены, всю свою дальнейшую жизнь они будут маяться, никакая внутрисоюзная работа, никакие совденьки их уже не порадуют. «Вкушая вкусих…»

— А вы-то как? — после долгой паузы осторожно спросила мама Люда.

— Ну, во-первых, детей у меня, хорошо ли, плохо ли, нет, — голос Ростислава Ильича приобрел мужественный и даже горделивый оттенок, супруга моя Катерина Михайловна не желает, как она выражается, плодить ублюдков…

— Молодая? — со странной полуутвердительной интонацией произнесла мама Люда.

— Да, в значительной степени, — неохотно признал Ростислав Ильич и резко переключился на другой разговор. — А кстати, друзья дорогие, знаете ли вы, чье неудовольствие вызвали? Я имею в виду хорошо одетую даму, сидевшую впереди нас.

— Это которая с дочкой? — без всякой необходимости уточнила мама Люда, и Андрей, прислушиваясь, подался вперед.

— Именно, с дочкой-красавицей, — подтвердил Ростислав Ильич, — с очаровательной Женечкой, на которую ваш юноша глаз положил.

Наступила тишина, мама Люда то ли зашуршала чем-то таким, то ли предостерегающе зашипела. Ростислав Ильич обернулся и весело взглянул на Андрея. Мальчик поспешно откинулся к спинке кресла, но было уже поздно… Ему хотелось вцепиться ногтями в свои собственные щеки и содрать с себя подлую румяную кожу: как его мучила, как мешала ему жить эта мерзкая привычка краснеть! Предатель, подлый предатель, подкрался, застал врасплох, плеснул кислотой — и доволен, смеется, морщит от смеха свой бледный конопатый нос… а он не в состоянии просто посмотреть ему в глаза … О, как хотел бы Андрей иметь смуглое, нет — матово-смуглое лицо, неподвижное, как маска, выдающее чувства лишь мертвенной бледностью, которая пугает окружающих, но уж никак! не смешит! Только бы отучиться краснеть, только бы отучиться краснеть Как можно управлять всем ходом событий, если не умеешь управлять своим собственным лицом?