Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

тельной степени укрепили и разработали свои собственные высокие права. Рейхстаг и имперский суд, который с 1693 года находился в Вецларе, остались единственными учреждениями, в рамках которых император и имперские сословия объединялись для совместных политических совещаний и решений. В распоряжении императора в Вене в качестве совещательной коллегии находился еще имперский придворный совет, подчинявшийся лично императору и состоявший из знати и ученых советников, которые могли по необходимости выполнять функции юридических и цензурных инстанций. Отец Гёте (а впоследствии и его знаменитый сын) приобретал юридическую практику при имперской судебной палате в Вецларе; во время своего образовательного путешествия он не мог обойтись без посещения рейхстага в Регенсбурге и имперского придворного совета в Вене.

Было бы наивным полагать, что в свободном имперском городе, не подчинявшемся ни одному князю, все жители обладали равными правами, а торговля и жизнь развивались без помех. Общественная жизнь подчинялась строгой сословной иерархии, отдельные касты заботились о сохранении своей власти и влияния, каждый цех стремился удержать монополию на определенный вид деятельности; даже поденщики усердно следили за распределением рабочих мест в соответствии со своим цеховым уставом. Было очень непросто обрести гражданские права в городе. Нужно было исповедовать одну из трех христианских вер, то есть быть лютеранином, католиком или реформатом. И сумма денег, которую нужно было внести для приобретения гражданских прав, была достаточно высокой. Жители, не имевшие прав гражданства, и чужеземцы не могли пользоваться никакими привилегиями, не говоря уже о евреях, которые до 1728 года должны были носить желтые кольца как особый опознавательный знак. Но и после этого еще долгое время им не разрешалось по воскресеньям и в христианские праздники покидать свои жилые кварталы.

Верховная власть в пределах имперского города Франкфурта принадлежала совету с его тремя «скамьями» по четырнадцать человек на каждой: шеффены, младшие члены городского совета и члены совета от ремесленников. Все они избирались на пожизненный срок. Изменения в совете происходили без участия подавляющей массы жителей города. Был определен такой принцип дополнительных выборов, при котором

30

патриции первых двух «скамей» могли наследовать свои места, в то же время исключалось всякое передвижение со «скамьи» ремесленников. Советники из числа ремесленников в свою очередь избирались всеми прочими членами совета, поэтому шанс быть избранным имели только угодные совету лица. Таким образом, участие простых горожан в решении вопросов, касающихся жизни города, полностью исключалось. Только четырнадцать городских квартальных могли подавать жалобы в совет. Но и им не оставалось другой возможности, как только обращаться к императору, когда слишком очевидными были непорядки в управлении городом. После длительных расследований в 1725—1732 годах были приняты императорские резолюции и установления, которые внесли изменения в прежнюю конституцию города и оставались в силе, пока город сохранял свой статус. В конституции значилось: совет и горожане едины, «никто из них в отдельности не составляет имперского сословия». Это означало, что выборы отныне проходили под контролем комитета из горожан, равно как и вся остальная деятельность совета.

Но этим мало чего достигли. По–прежнему сохранялось господство и влияние патрицианских родов. Уже со средних веков знатные семейства объединились в сообщества, из которых особенно выделились дома Альт–Лимпургов и Фрауэнштейнов. Этим двум семействам принадлежало всегда не менее двадцати мест на обеих скамьях. Остальные места занимали преимущественно лица, имевшие ученую степень: доктора права и медицины. На «скамье» ремесленников сидели четырнадцать представителей от разных цехов: по два члена от мясников, кузнецов, булочников и сапожников, по одному члену от садовников, скорняков, кожевников и рыболовов, и два члена от всех прочих ремесел. Ежегодно назначались два бургомистра: один из числа шеффенов, другой — со второй «скамьи». Несколько особое положение занимал шультгейс. В Римской ратуше у него было отдельное место — собственный стол, располагавшийся на некотором возвышении. Он возглавлял суд шеффенов, «франкфуртский имперский суд», который решал все гражданские дела, а также являлся высшей инстанцией для всех окрестных судов. Как представитель императора шультгейс был наиболее уважаемым чиновником города.

Можно представить себе, что значило быть в те

31

времена шультгейсом города Франкфурта. Этот пост в 1747 году занял Иоганн Вольфганг Текстор, дед Гёте со стороны матери, хотя он не принадлежал ни к знатной, ни к особенно богатой семье. Подобная карьера была возможной в тогдашнем Франкфурте лишь в том случае, если член совета приобретал доверие представителей двух верхних «скамей» благодаря деловым качествам и неутомимой работе в совете.

Так выглядели органы управления города, в котором родился Гёте. Его двоюродный дед, Иоганн Михаэль фон Лён, с изрядной долей юмора описал Франкфурт в 1741 году в одном из своих эссе: «Город Франкфурт, один из прекраснейших городов германской империи, хотя и средних размеров, но весьма застроен и населен: положение его ни с чем не сравнимо, а местность, его окружающая, одна из приятнейших в мире. С моста через Майн открывается великолепный вид на реку и на город, раскинувшийся по обоим берегам. Как в самом городе, так и в его окрестностях есть прекрасные места для прогулок, повсюду бульвары и сады для гулянья, некоторые из которых весьма удачно разбиты и содержатся в образцовом порядке.

Остается пожалеть, что застройка внутри города по большей части непродуманна и нехороша; большинство домов деревянные, неказистые на вид и не отличаются удобством внутренней планировки; этот недостаток присущ всем старым городам, расположенным по берегам Рейна. Столь плохая застройка является причиной частых пожаров, уничтожающих нередко целые улицы […].

Среди торговцев здесь встречаются очень приятные семейства. В их домах можно наблюдать необычайную чистоту, которая наряду с их благопристойностью резко отличает их от прочих горожан. Но правда и то, что некоторые слишком уж усердствуют в погоне за чистотой, а ведь и в хороших вещах можно переборщить и выставить себя в смешном виде […].

Деловитость составляет душу этого богатого города: лишь она возвышает его и придает ему вес среди достойнейших городов мира. Тут и в среде купцов есть великие и почтенные мужи, поступающие как истинные патриоты, нередко употребляя свои богатства во благо города и во благо своих сограждан, особливо бедняков. Многие из них еще в молодые годы совершили удивительные путешествия; они изъясняются на приятнейших европейских языках, читают хорошие книги и являют собой истинный пример благо–32