Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы - Галина Врублевская

В одну из таких прогулок почувствовала, как малыш в животе ножкой двинул, гадаю: мальчик или девочка родится – в то время еще не было УЗИ, определяющего пол ребенка до рождения. Оттого и спектр мечтаний был безграничен: придумываю имена на оба варианта. Состояние спокойное, безмятежное, голова светлая и пустая – природа сама позаботилась, чтобы женщина отрешилась от внешнего мира, готовясь к судьбоносному часу.

Но полностью отрешиться не получается. Прогуляла два часа, обошла вокруг здание закрытого бассейна, пора возвращаться на рабочее место. Николаев уже выложил на мой стол кипу старых отчетов для прочтения, бдит, чтобы я при деле находилась. Он сейчас за главного в секторе: «Жванецкий» в отпуске. Смотрю на даты выпуска брошюр, прикидываю: я еще в школе годы училась, когда их выпустили. Но только перелистнула слипшиеся от долгого лежания страницы, как Николаев дополнительно «обрадовал»: на завтра я назначаюсь дежурить в столовой – народу в секторе почти не осталось, больше отправить некого.

Обреченно киваю. Мытье посуды в столовой и протирание столов – это не так страшно, как прополка грядок по жаре, к тяжелой работе не отнесешь, отнекиваться неудобно.

На следующий день являюсь в столовую до открытия, поступаю в распоряжение главной посудомойки. Она сует мне в руки тряпку, наказывает вытирать с тех столов, где сильно что-нибудь разольют. Вспоминаю, как с Маринкой ходили в столовую в мой первый рабочий день – тогда красные лужицы от борща, кажется, никем не вытирались. Видимо, профсоюз недавно додумался инженеров вместо уборщиц в столовую командировать. Борща сегодня в меню нет, мне повезло, потому что свекольник накануне был. Его чаще всего почему-то разливают, а сегодня молочный суп, который просто редко берут.

Главная посудомойка снова нарисовалась передо мной. Тряпку отобрала, погнала в моечную. Велела мыть вилки-ложки – показала как. Наполняем два квадратных цинковых чана водой, затыкаем пробкой дырку слива. Берем деревянное весло, размером в треть настоящего, и ворочаем-бултыхаем грязно-серые алюминиевые приборы в разом пожирневшей воде. Потом еще разок прополощем – уже в соседнем корытце, в свежей воде.

Пусть кто-то скажет мне, что в Союзе не было скрытой безработицы… Все техники и инженеры были вроде при деле, но для чего их столько – «всех»?

В конце лета сотрудники вновь собираются в родных стенах: загоревшие, посвежевшие и полные желания свернуть научные горы.

Вовсю идет запись на курсы аспирантов: философии и языка. Чтобы записаться на них, не обязательно числиться в аспирантуре. Занятия в рабочее время. Записываются, в основном, молодые специалисты, работающие от года до трех: и Маринка, и двое парней, с которыми мы дипломную практику вместе проходили, записались. Третий парень из наших уже открепился от распределения и уволился.

Снова прошли собрания: комсомольские и профсоюзные – теперь перевыборные. Обсуждений серьезных не было, кандидатуры заранее отобраны и обговорены. Все с готовностью поднимают руки «за», лишь отдельные чудаки-маргиналы «воздерживаются» – тоже подъемом руки. Распределяют и другие общественные должности: ответственный за политинформации, за физкультурную работу, за выпуск информационного листка, подобие школьной стенгазеты. Но сейчас мне не до общественных нагрузок, не до выборов, и не до курсов аспирантов – уже и на стуле восемь часов сидеть тяжеловато: живот и поясницу тянет. С понедельника ухожу в декретный отпуск!

Через год снова вышла на работу, отдав дочку в ясли.

После годичного заточения с малышкой в четырех стенах своей комнатушки на Обводном канале, была рада вырваться в большой мир.

В лаборатории произошли небольшие изменения. Прежде всего, смещен со своей должности наш «Андропов». То ли сыграл злую роль его непростой характер, то ли администратор не поспевал за техническим прогрессом. К семидесятым годам атомные подлодки заметно потеснили дизельные, и, как следствие, усложнились задачи, связанные с обесшумливанием лодок. Теперь лабораторию возглавлял новый шеф. Открытый, демократичный, чуткий ко всему новому – назову его здесь Новатор – он прислушивался к мнениям сотрудников и нацеливал их на новые перспективы. Парк приборов лаборатории пополнился компактной зарубежной вычислительной машиной, хранящей информацию на перфолентах. Я сразу заинтересовалась маленькой ЭВМ, даже написала программку для нее, но закрепиться при машине не удалось, поскольку ее уже обслуживали два человека, и третий уже был лишним.

Помимо обновления технологии исследований, Новатор держал в поле зрения и общественную жизнь лаборатории. Именно при нем начала выходить к общенародным праздникам гигантская стенгазета. Эта газета заменила скромные информационные листки, выходящие раньше.

Когда я вернулась на работу из декрета, Маринка уже активно сотрудничала с новым органом печати. Сама она ничего не писала, но ее общительная натура помогала ей теребить других, требовать статейки о рабочих делах и текущих мероприятиях. Я тоже вскоре вошла в редколлегию, уже как пишущий автор. Готовая газета занимала в коридоре пространство в широкое окно и была украшена забавными рисунками, разбивающими монотонный ряд «заметок». Оформлял ее профессиональный художник, молодой, но бородатый. Художник числился по тарифной сетке тоже инженером, хотя в его обязанности входило только рисование – требовались плакаты, демонстрирующие успехи лаборатории всяким комиссиям, и, в последнее время, добавилось оформление предпраздничной стенной газеты. В его каморке и собиралась перед выпуском газеты наша редколлегия. В ней активно работал еще один сотрудник, некий N. Он так же слегка рисовал и писал короткие остроумные заметки, подтолкнув и меня к сатире и юмору. А я быстро освоила жанр – вроде бы пишешь ни о ком конкретно, а всем понятно о ком. И вскоре мои опусы, размером в две-три машинописные странички, стали изюминкой нашей газеты – в день ее выхода перед статьей всегда кучковались читатели.

Однажды мы с Маринкой чуть не поссорились по поводу оценки нашей общественной деятельности профсоюзным органом. Ее наградили редкостной экскурсионной поездкой в старинный городок, а мою персону вовсе не заметили. Помню тот разговор с подружкой. Она, привычно оживленная, по-прежнему рыжеволосая – в то время молодые женщины волосы не красили – подбежала ко мне в коридоре и объявила:

– Галочка, ты не обидишься? Мне выделили профсоюзную путевку на экскурсию, как награду за работу в редколлегии.

– А для меня не нашлось еще одной? – сохраняя невозмутимый вид, отозвалась я.

– Вторую путевку отдали N., – она назвала фамилию третьего члена редколлегии.

Стою озадаченная. Старший научный сотрудник N. – тоже человек достойный, наделен всяческими талантами и работает в институте втрое дольше, чем суммарно мы с Маринкой. Так что крыть нечем. Да и не только меня обошли, но и художника.

– Вы вдвоем поедете?

– Получается так, – радостно заулыбалась Маринка и, понизив голос, добавила. – Понимаешь, Галочка, он симпатизирует мне и к тому же разведен!

– А как же Вадик?

– Что Вадик? Ему ни жена, ни я не нужны. Он последнее время совсем с катушек съехал, почти не просыхает.

Разговор окончился мирно, хотя легкий осадок в душе остался. Тогда я впервые подумала о том, сколько привходящих обстоятельств влияет на распределение призов.

А Вадик, с таким пренебрежением отринутый Маринкой, вскоре вляпался в скверную историю. Он всегда небрежно относился к порядку ведения секретных записей, и неизбежное случилось: потерял служебное письмо с грифом «совсекретно». Не отдал вовремя в отдел хранения, куда-то сунул вместе с черновыми бумажками. А возможно, вынес во внутреннем кармане за проходную, чтобы поработать дома, и потерял. И дальнейшая судьба письма покрыта мраком. Может, сушеную воблу на том листке мужики у пивного ларька разделывали, а может, и чужестранный агент где подвернулся. Хотя маловероятно, чтобы агенты на такие случайности ставку делали.

Помимо выговора, Вадику понизили уровень доступа к секретам, а это для научного работника его ранга было смерти подобно. Он лишался и возможности публиковать научные статьи в Трудах института, и ездить в командировки на секретные объекты флотов, и даже участвовать в обработке измерений, проведенных на судах другими сотрудниками. Ему оставалось лишь теоретическая часть работы, формульное описание акустических процессов. Но случившаяся с ним беда подтолкнула его наконец к лечению от алкоголизма, вскоре он прошел специальный курс, «подшился» и пребывал в трезвости уже до конца недолгих оставшихся ему дней.

А у Маринки разгорался новый роман с членом редколлегии N. И уже не стенд, а скромная комнатушка художника, негласно предоставляемая хозяином «в аренду», служила прибежищем для любовников. Однажды они забыли запереть комнатушку на ключ или замок сломался, а в мастерскую художника заглянула секретарша. Тотчас похождения сотрудников стали достоянием всей общественности. Возможно, немолодому сотруднику N. огласка и добавила бонусов, но Маринке уже было невозможно оставаться далее в институте, и вскоре она уволилась. К ее разочарованию, ее взрослый друг, хоть и был свободен от уз брака, за ней не последовал и на воле встреч не искал.