Незримый фронт - Марк Ланской

Зубов помедлил. Гурова покраснела, но, не отводя глаз, ждала вопроса.

— Вы говорили, что видели в ней облигации трехпроцентного займа.

— Да.

— Как я себе представляю, ваза стояла в глубине буфета. Что же вас заставило заглянуть в нее?

— Я помогала накрывать стол к чаю. Хотела взять эту вазочку, чтобы положить в нее печенье, но увидела в ней облигации и поставила обратно.

— Вы ее взяли и поставили обратно?

— Да.

— Кто-нибудь еще был в тот вечер у Екатерины Петровны?

— Никого не было, кроме меня.

— Скажите, откуда вам обычно привозили дрова?

Галина Яковлевна искренно удивилась.

— А зачем мне дрова? У нас ведь центральное отопление.

Зубов посмотрел на Соколова, но тот успел нагнуться и подтягивал голенище сапог.

Затянувшуюся паузу прервал телефонный звонок. Зубов взял трубку. Молодой голос звучал по-военному четко.

— Товарищ полковник, докладывает старший лейтенант Жуков из Оруда. У вас находится шофер Челноков Сергей Дмитриевич. Мы его тоже разыскиваем.

— А вам он зачем?

— У него, товарищ полковник, произошла авария…

— Какая? Где?

— В ночь на двадцать восьмое апреля, на Пискаревском проспекте.

— Точнее! Часы?

— От двадцати одного до двадцати трех часов. Авария незначительная, была разбита фара и помято крыло. Но в кабине мы обнаружили кровь, и нам нужно узнать обстоятельства.

Зубов мрачно молчал.

— Вы меня слышите, товарищ полковник?

— Слышу, не кричите. Завтра он к вам придет.

Полковник бросил трубку и протянул руку к Гуровой.

— Дайте ваш пропуск… Прошу извинить за беспокойство. Обращаясь к Соколову, он добавил: — Проводи гражданку Гурову и скажи Сурину, пусть зайдет ко мне с Челноковым.

Шофер снова занял свое место у стола. Его пришибленное лицо вызывало у Зубова еле сдерживаемое раздражение.

— Ну, Сергей Дмитриевич! Все уже известно, — и про аварию, и про фару. Хватит играть в молчанку, рассказывайте.

Челноков несколько раз ощупал свою кепку и заговорил:

— Было такое, товарищ начальник. Вторую смену работал, перед этим всю ночь не спал, отказывался, а диспетчер говорит: «Нужно ехать, перевозка срочная». Поехал, а на обратном рейсе уснул. Очнулся, когда в дерево уперся и нос о баранку разбил. Потом заехал к дружку, быстро все починил, думал сойдет, а вы раскопали…

— Почему же вы сразу не рассказали?

— Боялся — талон отнимут. Стыдно. В гараже я отличным шофером считаюсь. Как с армии пришел, ни одной аварии не было… и бензин экономил…

Челноков замолчал. Все сидели с вытянутыми лицами. Никто сначала не заметил, как вошел Филиппов. Соколов махнул ему рукой, и он уселся в углу.

— Талон, талон! — передразнил шофера Зубов. — Эх ты! Правду, друг, нужно всегда говорить и не путать людей. Иди домой. Завтра зайдешь в Оруд к старшему лейтенанту Жукову, пусть вашего диспетчера взгреет.

— Есть, товарищ полковник.

Челноков неуклюже повернулся и ушел, так и не поняв, какое отношение имели к его аварии старуха Бондарева и ее невестка.

В кабинете никто не прерывал тяжелого молчания.

— Что у тебя? — устало спросил Зубов у Филиппова.

Филиппов вскочил и, просияв, радостно отрапортовал:

— Все в порядке, товарищ полковник!

— Яснее!

— Нашли квартиру, товарищ полковник. И людей нашли. Все подтвердили: как в девять часов вечера сели за стол, так до трех утра и просидели.

Зубов мотнул головой и усмехнувшись повторил:

— Все в порядке…

— Будете с боцманом беседовать, товарищ полковник? — спросил Филиппов.

— Крепко он мне нужен. Верни чемодан — пусть отправляется на свой теплоход. Скажи, что записку Бондарева мы оставили у себя.

— Есть, товарищ полковник.

— Счастливого плавания пожелай, — бросил ему вдогонку Зубов.

Сурин сидел, низко опустив голову. Соколов старался сохранить выражение полной невозмутимости. Взглянув на них, полковник неожиданно рассмеялся:

— Как там оказано у Александра Сергеевича Пушкина? «И осталась баба у разбитого корыта…» Так, что ли? Ладно. Слушайте приказ. Первое — голов не вешать! Второе — считать, что все идет, как должно идти. А то, что честные люди так быстро доказали свою невиновность, честь им и хвала. Плохо, когда ошибка затягивается и уводит в сторону. Но полезный вывод из этого урока сделать нужно. Какой? Убийцы Бондаревой не принадлежат к числу знакомых последнего периода жизни старухи. Связь эта либо очень давняя, либо боковая, не бросающаяся в глаза. Поэтому нам нужно идти и вглубь и вширь. Так?

— Так, — отозвался Соколов.

— Бондарева прожила в Ленинграде всю свою жизнь. Встречалась она с сотнями разных людей. Нужно проверить все старые места ее служб. Побывать в домах, где она жила. Основная версия остается в силе. Убийц ищите среди людей, так или иначе связанных со старухой.

— И человека с подковками искать? — спросил Соколов.

— Подкусываешь?

Соколов смутился:

— Что вы, Василий Лукич!

— Ладно уж! Смейся над стариком. Ищите и с подковками, и без подковок. Там видно будет. Завтра подброшу вам в помощь еще двух работников.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Потянулись дни кропотливой, черновой работы. В блокнотах Сурина и Филиппова появились десятки фамилий и адресов. Они опрашивали управхозов и дворников старых домов, где много лет назад проживала Бондарева. Они беседовали со старушками, помнившими Екатерину Петровну девочкой. Вся жизнь Бондаревой восстанавливалась шаг за шагом, год за годом во всем многообразии случайных встреч, знакомств, столкновений. С такой тщательностью поколения литературоведов восстанавливают биографии великих писателей.

На столе Соколова уже громоздились четыре тома дела об убийстве на Мойке. Но от этого само дело отнюдь не стало яснее. Иногда эта груда бумаг казалась Виктору Леонидовичу огромным клубком спутанных, оборванных ниток.

Дни и ночи проводил Соколов в кабинете, сопоставляя имена, даты, факты, стараясь связать воедино события давних лет с происшествием 27 апреля. Но короткие, тонкие нити, даже связанные узлом в одном конце, рвались в другом.

Майским утром прилетел Олег Бондарев. Позвонил он в Управление с аэродрома и уже через час появился в кабинете Соколова. Он действительно был красив, производил впечатление сильного человека. Даже излишняя полнота казалась нормальной при его высоком росте и широких плечах.

Бондарев не скрывал чувства глубокой скорби, мучившей его все последние дни. Когда он задумывался, губы его вздрагивали, как у ребенка, собирающегося плакать.

— Расскажите, как это случилось, — попросил он.

Соколов коротко рассказал ему обстоятельства убийства. Бондарев долго молчал, потом, словно вспомнив, где он находится, спросил:

— Чем я могу вам помочь?

— Я попрошу вас припомнить, не было ли у вашей матери врагов, или просто людей, с которыми она находилась в остром конфликте.

Бондарев решительно качнул головой.

— Нет. Никогда.

— Тогда припомните, по возможности, всех знакомых, с которыми ваша мать поддерживала добрые отношения.

— В последние годы она ни с кем не встречалась. Она работала, училась… Вся ее жизнь сосредоточилась на мне.

— Но есть ведь люди, с которыми она была в более или менее близких отношениях.

— Есть, конечно.

Бондарев перечислил фамилии, уже знакомые Соколову.

Порывшись в папке, Соколов положил перед Бондаревым опись вещей, оставшихся в квартире.

— Пожалуйста, посмотрите повнимательнее этот список. Нам нужно узнать, что именно похищено. Это иногда помогает выйти на след преступников.

Бондарев стал перелистывать опись и губы его снова начали вздрагивать, как у ребенка.

Кроме плаща и костюма, уже названных Гуровой, он отметил отсутствие двух отрезов и золотых серег.

— Серьги? — переспросил Соколов.

— Да, золотые, с крупными рубинами.

— Вы не знаете, где они хранились?

— В такой маленькой зеленой коробочке. Но где она лежала, не знаю… Старинная вещь, подарок деда…

Бондарев отбросил опись и отошел к окну.

Соколов долго не нарушал тишины.

— Я вам больше не нужен? — спросил Бондарев.

— Еще один вопрос. К нам попала ваша записка, адресованная матери. Нас интересуют следующие строки: «Питомцу своему скажи, что матросов дальнего плаванья готовят специальные училища и что неучам на корабле делать нечего». О каком это питомце идет речь?

Бондарев взял записку и перечитал ее.

— Это ответ на вопрос матери. Она как-то писала мне, что один из ее питомцев бросил школу и просит устроить его матросом и обязательно на корабль, совершающий заграничные рейсы. Я рассердился…

— А кто эти «питомцы»?