Незримый фронт - Марк Ланской

— А кто эти «питомцы»?

— Это ребята… В году тридцать шестом или тридцать седьмом мама вела домашнюю группу малышей-дошкольников: гуляла с ними, учила немецкому языку. Потом они выросли и некоторые маму навещали. Она их и называла «питомцами». А о ком идет речь в письме, я не знаю — имени там не было.

— Вы кого-нибудь из них видели в последние годы?

— Я их и раньше не видел. В те годы я в мореходке учился.

— И фамилий не знаете?

— Нет.

— Вы долго пробудете в Ленинграде?

— Дня три. В пути меня задержала погода. Если бы не погода, успел бы на похороны.

— Возможно, вы нам еще понадобитесь, придется вас потревожить…

— Пожалуйста, вызывайте.

Как только за Бондаревым закрылась дверь, Соколов достал пожелтевшую фотографию детской группы. Теперь он по-новому всматривался в лица изображенных на ней мальчиков и девочек.

За этим занятием и застал его Сурин. После неудачи со Шкериной и шофером Глеб осунулся, почернел и стал будто еще меньше ростом. Все эти дни он ездил из конца в конец города, копался в домовых книгах, уточнял адреса и фамилии, разыскивал людей по едва уловимым приметам и часами беседовал с ними, выявляя все новые и новые имена, связанные с именем Бондаревой.

Увидев на столе у Соколова фотографию детей, он протянул к ней руку.

— За ней-то я и приехал.

— Тебе-то она зачем?

— На Васильевском острове я нашел старуху. В тридцатых годах она была у Бондаревой чем-то вроде домработницы. Она вспомнила, что Екатерина Петровна в те времена занималась воспитанием чужих детей. Была у нее целая группа ребятишек, с которыми цацкалась с утра до вечера. У меня сразу всплыла эта фотография. Я подсчитал, если тогда они были малыми детишками, то сейчас им лет по двадцать. Стоит поинтересоваться. Может быть, кто-нибудь из них у Бондаревой бывал.

Соколов не утаил своего восхищения.

— Золотая у тебя голова, Глеб. Движок в ней работает как часы. Там бы еще тормоза завести, тебе бы цены не было.

Сурин хотел было вспылить, но Соколов, поняв, что его друг принял похвалу за издевку, поспешил предупредить вспышку.

— Я не шучу. Верно, ты молодец. Только что я пришел к тому же с другого края.

И он рассказал о разговоре с Бондаревым и о смысле непонятных строк в записке, найденной у боцмана Скоробогатко.

— А что ты надумал делать с фотографией? — спросил он в заключение.

— Повезу моей старухе, пусть посмотрит, может быть хоть одно имя вспомнит. А там уж я всех найду.

— На! Бери этот детский сад и работай.

Старушка с Васильевского острова не отличалась крепкой памятью. Она долго, с умилением рассматривала старый снимок, даже прослезилась, но ни одной фамилии вспомнить не смогла. Только маленькую девочку с кукольными локонами она назвала по имени.

— Ниночкой звали. Они от нас через два дома жили. На Малом проспекте. Я ее раз к маменьке отводила. И после, когда она в школу ходила, встречать доводилось.

— Когда в последний раз вы ее видели?

— Да не так, чтобы давно… Перед самой войной видела.

— А после войны никого из них не встречали?

— Где уж там. Всех война разбросала. Я и Екатерину Петровну разок только в трамвае видела. Да и выхожу редко, ноги старые…

Больше ничего Сурин от нее не добился. Он обошел несколько ближайших домов на Малом проспекте и проверил по домовым книгам всех женщин, прописанных под именем Нина. Таких нашлось немало, но ни одна из них не подходила по возрасту.

Как искать девочку с локонами, лет пятнадцать назад жившую на Васильевском острове и выехавшую не известно куда? Глеб сидел в скверике на Малом проспекте и в десятый раз задавал себе этот вопрос.

Мимо него пробежали две школьницы. Из-под косичек у них выбивались красные огоньки пионерских галстуков. Сурин встал. Как эта мысль не пришла ему в голову раньше? Нина училась в школе. Нужно узнать, какая школа обслуживает этот микрорайон, и там наверно найдутся какие-нибудь следы.

Старенькая заведующая канцелярией помогла установить фамилии четырех Нин, учившихся в сороковом году в первых классах этой школы.

Четыре справки из адресного стола, четыре поездки по городу, и вот, наконец, Сурин сидит у Нины Антроповой, которая звонко хохочет, глядя на тусклую фотографию.

— Неужели это я? Мама, ты посмотри, какая смешная! Локоны одни чего стоят! А юбка! Посмотри, какая юбка!

Между маленькой, пухленькой девочкой, исподлобья глядевшей с фотографии, и худенькой бойкой девушкой, перегнавшей ростом свою маму, действительно, было очень мало общего. И только мать Нины так же умиленно смотрела на девочку с локонами, как и на свою взрослую дочь.

Нина Антропова окончила техникум и работала на машиностроительном заводе. Никого из своих друзей по дошкольной группе она ни разу не видела и даже не помнила их имен. Зато Антропова-старшая назвала фамилию одного из мальчиков.

— Вот этот вихрастый — Леша Петряков. Я отца его, Никиту Ивановича, недавно видела. Он в каком-то институте преподает. А Леша кончает педагогический. Кстати, и снимок этот сам Никита Иванович делал, — он страшно увлекался фотографией. Я думаю, вы у него узнаете фамилии других детей.

В этот день Сурин познакомился и с Лешей Петряковым, и со студенткой консерватории Лялей Андреевой, и с механиком кожевенного завода Сергеем Балашовым. Он увидел, как далеко разными дорогами ушли в большую жизнь ребята со старой фотографии. Оставалось выяснить судьбу еще одного мальчика с тонким лицом и задумчивыми глазами. Его фамилию вспомнил отец Балашова.

— Он в те годы у нас бывал. И мать его заходила. Звали его Владик Кастальский. Живут они сейчас где-то на улице Гоголя.

К вечеру горячность, с которой Сурин начал поиск бывших воспитанников Бондаревой, несколько поостыла. Сказалась сильная физическая усталость. Весь день он провел на ногах. Бутерброды, перехваченные всухомятку между двумя автобусами, не утолили голода. Но главное, он уже чувствовал, что и эта версия заходит в тупик. Прошедшие перед ним юноши и девушки исключали самую мысль об их причастии к убийству. И только привычка, приобретенная в уголовном розыске, — привычка доводить каждое, на вид даже пустяковое, дело до конца, не откладывая на завтра, — заставила Сурина поздним вечером подняться на пятый этаж большого серого дома.

— Да, я мать Владислава Кастальского. Что вам будет угодно?

Сурин представился.

Большая комната была уставлена низкой карликовой мебелью. У коротконогих столиков теснились креслица, пуфики, мягкие скамеечки. Женщина закурила длинную папиросу и опустилась на изогнутый диванчик.

— Я вас слушаю.

В полумраке коридора эта высокая, полная женщина показалась Сурину молодой и красивой. Но сейчас, чем дольше он смотрел на нее, тем она становилась старей и уродливей. Лицо ее было чем-то раскрашено во все оттенки здорового цвета. Тонкие кукольные брови были нарисованы чуть ли не по середине лба. Стойкий запах духов, пудры, помады окружал женщину невидимым облаком.

— Я хотел бы побеседовать с вашим сыном.

— Это довольно трудно сделать. Владислава нет в Ленинграде.

— А где он?

— Уехал на Кольский полуостров с геологической экспедицией.

— Давно?

— Двадцать шестого апреля.

— Двадцать шестого?

— Да.

— Ваш сын по образованию геолог?

— Нет, это его отец устроил в экспедицию. У мальчика еще не определились интересы.

— Он что, окончил десятилетку?

— Почти… Видите ли, у Владислава слабые легкие, и ему пришлось уйти из девятого класса.

— Чем же он занимался эти годы?

— Что значит «чем»? В Ленинграде, слава богу, есть чем заняться молодому, красивому человеку. У него много знакомых.

— Все это довольно неопределенно.

— Более определенно я вам ничего сказать не могу. Я не считаю себя вправе вторгаться в личную жизнь сына. Каждая мать должна обладать известным тактом.

Сурин задавал вопросы, сам понимая их никчемность. Кастальский уехал из города накануне происшествия. Старая фотография не представляла больше никакого интереса для расследования убийства на Мойке. И в то же время внутреннее побуждение разведчика заставляло его все внимательнее вслушиваться в ответы этой размалеванной барыньки.

— Простите, а вы работаете?

— Вы хотите спросить, приходится ли мне зарабатывать на жизнь. Мой бывший муж — отец Владислава — имеет достаточно средств, чтобы я могла целиком посвятить себя воспитанию мальчика.

— Можно посмотреть фотографию вашего сына?

Плавным движением руки она показала на японскую полочку, висевшую над диваном.

— Можете полюбоваться. Справа — мой сын.

На Сурина смотрели лица двух хорошо откормленных парней. Они были разные и в то же время очень похожи, как бывают похожи люди, одетые в униформу. Одинаковые полоски усов. Одинаковые удлиненные и скошенные виски. Одинаковые копны волос, горбами нависшие над затылками. И что особенно их роднило — нагловатый, самовлюбленный взгляд.