Монологи вагины - Ив Энцлер

Позже эта прекрасная женщина учит меня, как обращаться с моей пиписькой. Она велит поиграть с моей киской, наблюдает за мной и учит самым разнообразным способам ублажать себя. Она объясняет, что всегда нужно знать, как доставить себе удовольствие, и тогда не нужно будет зависеть от мужчин. Утром я начала волноваться: а вдруг теперь я стала лесбиянкой, раз влюбилась в нее. Она только смеялась. Больше я ее никогда не видела. Позже я поняла, что она была моим странным, неожиданным, непристойным спасением. Она изменила мою глупую пипиську, открыла ей невиданные горизонты.

Проводя семинары в Нью-Йорке, я получила следующее письмо:

«Будучи почетным членом „Клуба Вульвы“, я была бы очень рада видеть и Вас членом нашего клуба. Когда Харриет Лернер двадцать лет назад основала этот клуб, в члены принимали только тех, кто понимал и правильно использовал слово „вульва“ и мог объяснить его суть как можно большему количеству людей, особенно женщин. По-моему, вам самое место среди нас.

С уважением, Джейн Хиршман».

Я всегда была одержима называнием вещей. Давая чему-либо имя, я могу познакомиться с этим предметом поближе. Называя объект, я приручаю его, и он может стать моим другом.

Например, когда я была маленькой, у меня была большая коллекция лягушек: плюшевых лягушек, фарфоровых лягушек, пластмассовых лягушек, лягушек с подсветкой, веселых лягушек на батарейках. У каждой было имя. Мне требовалось какое-то время на знакомство с каждой из них, а потом я могла лягушку и назвать. Я сажала их к себе на кровать и рассматривала при дневном свете, носила с собой в кармане, держала в своей маленькой потной ладошке. Я изучала материал, из которого они сделаны, запах, форму, размер, их характер. А потом они получали имя, что обычно сопровождалось прекрасной церемонией наречения. Я размещала их среди других лягушек, их друзей, надевала на них церемониальные костюмы, украшала блестками или золотыми звездочками, ставила их у лягушачьей часовни и давала им имя.

Сначала я шептала выбранное имя им в ухо: «Ты мой Чертенок-Лягушонок Ватрушка». Я должна была убедиться, что лягушка согласна с именем. Потом я громко произносила имя, чтобы его услышали остальные взволнованные лягушки, ведь многие из них тоже пока еще ждали своих имен. А затем я пела песенку, обычно повторяя новое имя, и лягушки подпевали мне: «Чертенок-Лягушонок Ватрушка, Чертенок-Лягушонок Ватрушка». И мы все пританцовывали под эту песенку.

Я выстраивала лягушек в ряд и танцевала перед ними, подпрыгивая, как лягушка, и издавая разные лягушачьи звуки. При этом на ладони (или обеими руками, в зависимости от размера) я всегда держала лягушку, только что получившую новое имя. Церемония была изнурительная, но очень важная. Всё было бы ничего, если бы она касалась только лягушек, но вскоре мне стало необходимо давать имена всем и вся. Я называла коврики, двери, стулья, лестницы. Например, мой фонарик звался Дэном, в честь воспитателя в детском саду, который вечно лез в мои дела.

В итоге я дала имена всем частям своего тела. Мои руки звали Глэдис. Они были такими полезными и незаменимыми — ну как их еще назвать, если не Глэдис. Я назвала свои плечи Шорти, в честь одного сильного маленького драчуна. Моя грудь — это Бетти. Хотела было назвать ее Вероникой, но передумала. Подобрать имя для вагины оказалось сложнее. Не так просто, как назвать руки. Да, это было сложно. Моя вагина была живой, не так-то просто было определить ее одним словом. Она оставалась безымянной, а значит, неизученной и неприрученной.

У нас была няня Сара Стенли. Она говорила тонким визгливым голосом, от которого я чуть ли не писалась. Однажды, когда я мылась, она сказала, что нужно обязательно вымыть мою «Крошку-Малышку». Не сказать, чтобы это имя мне понравилось. Я даже не сразу поняла, что она имела в виду. Но было в ее голосе что-то не терпящее возражений. Имя прилипло. Да, там у меня Крошка-Малышка. К сожалению, это имя осталось со мной, даже когда я выросла. Своему первому мужчине и будущему мужу я сказала, что Крошка-Малышка немного смущена, но готова, и, если он будет терпелив, она раскроет ему все свои тайны. Думаю, он сперва растерялся, однако он был настолько чутким, что принял это мое чудачество. Позже он стал обращаться к ней по имени: «Крошка-Малышка там? Она готова?» На самом деле ее имя никогда меня не устраивало, поэтому то, что произошло позже, было совсем не удивительно.

Однажды ночью мы с мужем занимались сексом. Он позвал ее: «Иди сюда, моя милая Крошка-Малышка», — но она не откликнулась. Как будто она вдруг куда-то исчезла. «Крошка-Малышка, это я, твой верный поклонник». Ни ответа, ни привета. Теперь уже я позвала ее: «Крошка-Малышка, давай же, выходи. Не подводи меня». Ни слова, ни звука. Крошка была глуха, нема, мертва.

«Крошка-Малышка!»

Ее не было несколько дней, недель, месяцев. Я была в отчаянии. Очень неохотно я рассказала об этом Терезе, моей подруге, которая все свое время проводила в новом женском клубе. Я сказала ей:

— Крошка-Малышка не желает со мной разговаривать. Она не отзывается.

— Кто такая Крошка-Малышка?

— Моя Малышка, — сказала я, — моя Крошка.

— О чем ты говоришь? — спросила она, и ее голос вдруг зазвучал ниже, чем мой.

— Девочка, ты имеешь в виду вульву?

— Вульва? — переспросила я. — А что это?

— Это сложная штучка, — сказала она, — это совершенство.

Вульва. Вульва. Я почувствовала, как во мне словно что-то разомкнулось. Крошка-Малышка — неправильное имя. Я всегда это знала. Я не видела в ней Крошку-Малышку. Я никогда не знала, кем или чем она была, но просто отверстием или губами ее не назвать. Этим же вечером мы дали ей имя. Я и мой муж, Рэнди. Как с лягушками. Одели ее в блестки и сексуальный наряд, подвели к храму Тела, зажгли свечи. Сначала мы тихо шептали ей: «Вульва, вульва», — очень мягко, проверяя, слышит ли она. «Вульва, вульва, ты здесь?» Сладость и согласное шевеление.

«Вульва, вульва, ты существуешь?»

И мы пели песню вульвы, словами которой было не кваканье, а поцелуи. И мы танцевали танец вульвы, но движениями танца были не скачки, а толчки, и все части тела выстроились и наблюдали за церемонией: и Бетти, и Глэдис, и Шорти.

В некоторых районах Африки традиция женского обрезания сходит на нет. Например, Аджа Тункара Дьяло Фатимата, главный «хирург» Конакри, столицы Гвинейской Республики, постоянно подвергалась жесткой критике со стороны западных правозащитников. В итоге, несколько лет назад она призналась, что на самом деле никого не «резала». «Я только сжимала клиторы пациенток, чтобы те вскрикнули, — сказала она, — и туго перевязывала их, чтобы при ходьбе казалось, что им больно».

Планетой Земля.

Мокрым мусором.

Богом.

Водой.

Зарождающимся утром.

Глубиной.

Сладким имбирем.

Потом.

По-разному.

Мускусом.

Мной.

Мне сказали, ничем.

Ананасом.

Потиром.

Духами «Палома Пикассо».

Солью земли и мускусом.

Корицей и клевером.

Розами.

Острым пряным жасминовым лесом, густым-густым-густым лесом.

Влажным мхом.

Вкусной конфеткой.

Тихим океаном.

Чем-то средним между рыбой и лилиями.

Персиками.

Лесной чащей.

Зрелыми фруктами.

Клубничным чаем с киви.

Рыбой.

Небесами.

Уксусом и водой.

Легким сладким ликером.

Сыром.

Океаном.

Сексом.

Губкой.

Началом.

Я годами разъезжала с этой пьесой по всей Америке (теперь уже и по миру). Я давно собираюсь создать карту городов, которые я посетила, городов — друзей вагины. За это время я повидала много удивительного. Меня порадовала Оклахома. В Оклахоме сходят с ума по вагинам. Меня поразил Питсбург. В Питсбурге любят вагины. Я была там уже три раза. Когда я приезжаю туда, женщины приходят после спектакля ко мне в гримерку, чтобы рассказать свою историю, предложить какую-нибудь идею, поделиться впечатлениями. Это моя любимая часть гастролей. Мне доводилось слушать совершенно невероятные истории. А рассказывают их так просто, так буднично. Мне постоянно напоминают, как необычна и разнообразна жизнь женщины. Мне также напоминают, насколько женщины одиноки и как их угнетает это одиночество. Так мало людей, с которыми они могут поделиться своими переживаниями, своими сумбурными мыслями. Почему-то их чувства всегда окружены завесой стыдливости. А ведь женщинам безумно важно рассказать свою историю, поделиться ею с другими. От возможности такого диалога зависит, сохранится ли наша женская сущность.