Византийская тьма - Александр Говоров

Передавалось из уст в уста, что государь еще утром похлопывал себя ладонью, то есть как бы пострижения чаял, монашеской рясы. Теперь же, говорили, он и пальцами двигать перестал.

Этериархи — смотрители дворцового порядка тщетно старались, чтобы в залу попали только главы родов и предводители фамилий. Набились туда и великосветские трепушки, именующие себя матронами, и даже просто любители сенсаций, достаточно было помощнику этериарха сунуть в кошель, висящий у пояса, ну хоть бы полденария.

С самого края располагался ряд, где красовались Ангелы — род, кстати, тоже отпрысков царствующей династии. Все самые сановные или ученые мужи из этого рода пребывали в данный момент там, где вершилась история, то есть возле одра, где лежал император. А здесь уже дремали либо неспособные пентюхи, либо глубокие старцы, бессловесно уставив разнокалиберные бороды на фамильные посохи. Каждый такой посох-трость являлся символом знатности, его набалдашник представлял собой позолоченную фигурку ангела с шестью крылами.

Не находил себе места и непрерывно вскакивал, нервно постукивая посохом, только официально избранный глава рода, которому очень хотелось бы быть там, за священной занавесью, а он вынужден быть здесь, как пастух при овцах. Это была личность краснощекая, востроносая, с ярко-рыжей, будто нарочно крашенной бородой и такими же рыжими кудрями, торчащими из-под тиары. «Не будь я Исаак Ангел, генарх (глава рода)», — произносил он к месту и не к месту, а сам искал, к чему бы придраться, чтобы утолить свою жажду действий.

— Здесь священное место! — возмущался он. — Обитель славнейших и знатнейших! А сюда шваль всякую напустили. Вот ты, например, — обрушился он на какого-то юношу, — тебе чего здесь надо?

Юноша был одет в обтягивающее фигуру зеленое трико и шляпочка была на нем словно призма. Он стал что-то лепетать, из-за непрерывного шума публики не разобрать что. А генарх рода Ангелов понял только по акценту, что он иностранец.

— А-а! — зарычал рыжий. — Чужеземная рожа! Откуда ты к нам такой явился?

Лягушкоподобный зеленый юноша смиренно объяснил, что из Италии он, генуэзец родом, то есть из Генуи, но родился здесь, в Византии.

— И что ты здесь потерял? — продолжал гневаться рыжий, даже посохом фамильным пристукнул.

Но человек-лягушка не испугался, а разъяснил генарху, что находится при исполнении служебных обязанностей.

— О, всещедрейший, разве вы не видите, что на мне форма дворцовых скороходов и я исполняю волю меня пославших?

— Вижу, вижу! — проворчал рыжий Исаак. — А если ты скороход, выкладывай, чего тебе надо, и убирайся ко всем чертям.

Тут он спохватился, что не следовало бы в столь священном месте поминать князя тьмы, и поспешно перекрестился. А всем остальным Ангелам, которые были рады внезапному развлечению и с любопытством повернули к нему свои бороды, разъяснил:

— Терпеть не могу разных там итальяшек и прочих варваров. Особенно за их раскатистое «р» и всякие «джи-джи», «цатти-дзатти». Ну, говори же, придворный скороход, кто тебе нужен?

— Мне нужны благороднейшие Ангелы, любимцы судьбы, питомцы благочестия, первейшие из вельмож империи!

— О! — изумился генарх. — Ты, лягушка, оказывается, хорошо обучен и воспитан! Ты уважительно говоришь о нашем роде, это мы ценим и любим. А кого из Ангелов ты хочешь увидеть?

— Скажите, всемилостивейший, кто здесь благородная и почтенная матрона Манефа Ангелисса?

Из ряда Ангелов выделилась дама лет пятидесяти во вдовьем кукуле и без драгоценностей, но цветущая во всех отношениях. Скороход преклонил колена, насколько позволяла теснота между рядами, и объявил, что внизу некий рыцарь, прибывший из Пафлагонии, просит быть допущенным к ее особе, пригласительной грамотки не имеет.

— Ах, это же Ласкарь! — воскликнула она, обращаясь к прочим Ангелам и Ангелиссам. — Он писал, что приедет! Зови же, зови, что медлишь?

Но зеленый скороход не спешил исполнять ее желание. То у него шнурок развязался, то в глазах у него пошли круги. Многоопытная матрона, однако, догадалась, в чем дело, и пожаловала ему монетку — один обол. Довольный скороход помчался ко входу.

И вскоре на его месте возник новоприбывший — мужчина элегантный, как и надлежит быть рыцарю во все времена у всех народов. Негнущаяся одежда на нем была вызолочена, словно по заказу, а острые усики, седой хохолок на лбу, даже бородка клинышком — все было боевое, решительное.

— Ласкарь, о Ласкарь! — простонала Ангелисса. — Мы с тобой не виделись сто лет!

И приняв его в свои объятия, пустилась расспрашивать о виноградниках, об урожаях, об охране границы, потому что был он акрит, что по-византийски соответствует термину «рыцарь».

Генарх Исаак отнесся к их восторгам и воздыханиям критически и объявил, что пойдет за священную занавеску узнать, как там дела.

— А ты, пафлагонский акрит, — разрешил он, — сиди пока на нашем начальническом кресле.

Он позвал своих слуг, которые томились в коридоре, и ушел, а пафлагонский рыцарь, оторвавшись от Манефы, осматривался и простодушно изумлялся.

— Матерь пресвятая, заступница наша! Сколько же здесь народу потеет… А нам так не хватает рабочих рук — виноград как раз давить, желуди поспели, чушек надо выгонять.

— Про чушек бы ты поосторожнее, — оглянулась красавица Манефа. — Теперь везде стражи уха и стражи глаз. Твою пафлагонскую остроту про чушек не так здесь оценить могут. Как раз сам без глаз останешься, — решила сострить и она.

Действительно, среди придворной публики было немало слепцов со следами пыточных клещей — внезапного гнева самодержца.

— А скажи, сладчайшая, — продолжал донимать ее рыцарь. — Вон тот, кстати, слепец в высокой витой митре, он кто? Не Аарон ли Исаак? Он? Боже, я знал его молодым! А теперь весь седой и тоже слепец! Его-то за что? Такая был законопослушная овца!

Манефа сделала страшные глаза и, еще раз хорошенечко оглянувшись, сообщила:

— А будто бы перелистывал он Соломонову книгу, и кто-то донес. А от перелистывания им Соломоновой книги будто бы случилось землетрясение, черная оспа да вдобавок выкидыш у племянницы императорского любимца.

Все Ангелы в страхе замахали руками — побойся Бога, Ангелисса, что ты говоришь? И он еще жив, если он такой преступник?

Ангелисса поправилась: вы меня не так поняли. Через малое время оказалось, что донос был ложный. Доносчика казнили, Аарона освободили, но глазочки-то его тютю!

— Такова оборотная сторона придворной роскоши, — резюмировал Ласкарь, подкручивая ус. — У нас, конечно, победнее да попроще. Но тоже свои казусы есть — и саранча, и набеги пиратов! Боже, и это все в наш просвещенный век!

Тут вернулся краснощекий и рыжий здоровяк Исаак Ангел, ходивший узнать, не продвинулось ли чего в деле успения царя Мануила. Он слышал последнюю фразу бравого акрита и счел нужным вмешаться.

— И не за то его ослепили, что он будто бы Соломонову книгу перелистывал. Он тайком примерял императорскую корону, вот!

— Бросьте, бросьте! — вставил Феодорит, старец тоже очень почтенный, но зрячий, про которого говорили, что он светел, как печная дверца. — Кто не знает, что его просто невзлюбила Берта, наша тогдашняя императрица!

— Эх, милые! — расстроилась Манефа. — С вашими язычками как раз под пытошные клещи попадешь. Вон этериарх так и ходит, так и высматривает вокруг нашего ряда. Давайте лучше помолимся…

Начали молиться за здравие государя, но Ласкарь, как человек сугубо военный, путал тексты молитв, поэтому опять принялся расспрашивать Манефу о родственниках. Старший ее сын уже в генеральском чине, на Кипре он. Младший с посольской миссией поехал в Италию, роптать не приходится, слава Богу, слава Богу!

— А помнишь, Пупака был у тебя свойственник, мы с ним дружили? Весь обросший такой, словно библейский Самсон?

Манефа часто замахала веером, потому что становилось душно.

— Пупака с принцем Андроником в ссылке был в вашей Пафлагонии, это тебе лучше знать. А теперь, слыхать, его с чародеем одним, Сикидит того звать, не угодил он кому-то, любовный бальзам приготовил недостаточно крепкий, так с этим чародеем его куда-то в отдаленную провинцию заслали, на Кавказ…

— О! — отозвался светлый старец Феодорит, заимствуя у Исаака Ангела сушеный финик — подкрепиться. — Если это тот Сикидит, который астролог, я его вчера, убей Бог, на рынке встретил. Покупал он кобылье молочко, которое от облысения помогает. Хи-хи, кому-то волос сильно не хватает, а у какого-нибудь Самсона их некуда девать.

Манефа выразила сомнение — как же он может одновременно в двух местах появиться, на Кавказе и у нас на рынке?

— На то он, матушка, и чародей! — ответил светлый Феодорит, который почитал себя знатоком оккультных наук. — А кстати, сейчас все из ссылки самовольно приезжают. Смотрите, — он тоже боязливо огляделся, — как бы вскоре и сам принц не заявился, Андроник!